Быть креативным!
Я пришел в атомную отрасль в 1955 году, по окончании МАТИ. Меня пригласили работать в Арзамас фактически еще на 4-м курсе. Меня и еще троих студентов вызвали в деканат. Я, естественно, был взволнован, как и любой студент, которому надо встречаться с деканом. Захожу и вижу человека в штатском, который говорит, что представляет новую отрасль и предлагает мне после окончания института в ней поработать. К тому времени я уже начинал задумываться, где буду работать, в Москве или в каком-нибудь другом городе. Согласно порядкам того времени, после окончания учебы тебя отправляли, куда сочтут нужным, и на этом месте ты был обязан отработать не менее 3-х лет. Спрашиваю, где буду работать? В Москве, отвечают, и работа будет связана с моей специальностью. Я согласился. И практически, до окончания института никакой дополнительной информации по этому вопросу я не получал. После защиты диплома мне сказали, что посылают работать в «Почтовый ящик», а куда именно узнаю, когда отгуляю каникулы, что я прекрасно и сделал. В начале октября, вернувшись в Москву, я направился в здание, расположенное в районе Казанского вокзала. Там мне дали бумажку с адресом, как помню, где-то в районе Большой Тульской, где я получил квитанцию в кассу казанского вокзала. В кассе мне выдали билет на поезд Москва-Арзамас, что меня, признаться, расстроило, так как до последнего момента я надеялся остаться работать в Москве.
Все, кто ехал вместе со мной, получили билеты в два последних вагона, которые отцепили от поезда на полустанке, не доезжая Арзамаса. Через несколько часов из Сарова пришел специальный поезд, к которому вагоны прицепили вновь и повезли на объект. Добрались мы рано утром. Первое впечатление было жутковатым: въезжаешь в некое пространство, со всех сторон огороженное колючей проволокой. Офицер проверяет все документы, на платформе через каждые 20-25 метров стоят солдаты с автоматами. Таковы тогда были нравы, еще несшие на себе отголосок режима Лаврентия Берии. Проверка была очень строгая, но шпионов и диверсантов среди нашей группы не обнаружили и, в итоге, всех пропустили внутрь Арзамаса (тогда он назывался «Приволжская контора»). В городе была уже отстроена центральная улица с домами, но жилья всем не хватало. Нас посадили на автобус и отвезли в пионерский лагерь, где мы прожили 2.5 месяца до наступления первых холодов. Утром в лагерь приезжал автобус, забирал нас и отвозил работать на «объект», а вечером привозил назад. Город представлял собой гигантское пространство, огороженное колючей проволокой, и Пионерский лагерь находился внутри этого ограждения. Когда я первый раз полетел в командировку в Москву (в Арзамасе был свой аэродром) и сверху взглянул на город, то увидел ряды колючей проволоки со сторожевыми вышками, уходящие за горизонт! Таковы были размеры этого места! Это был очень тщательно охраняемый объект, в который не только нельзя было проникнуть, но и невозможно покинуть без разрешения. И это психологически давило и напрягало. Чтобы уехать в командировку, приходилось соблюдать большое количество процедур. Сдавать рабочие документы, тетради, чертежи, расчеты, собирать подписи и получать разрешения. Но, не смотря на это, в Арзамасе мне нравилось, и когда оказалось, что меня собираются перевести на другой аналогичный объект, расположенный за Уралом — Челябинск-70 (сейчас он называется Снежинск), я очень расстроился. Даже сделал попытку остаться. Но из этого ничего не вышло. Вот тогда я познакомился с некоторыми нашими корифеями. Был такой трижды герой труда Кирилл Иванович Щелкин, крупный специалист-взрывник. У него был помощник — Гречишников, который стал меня уговаривать перевестись в Снежинск. Я отвечал, что мне здесь нравиться, и близко от Москвы, где живет моя девушка, на которой я собираюсь жениться. Гречишников пообещал взять ее на работу и отправить вместе со мной в Снежинск. У меня не было формальной возможности для отказа и в итоге мне пришлось согласиться на переезд. В Снежинске была очень высокая секретность. Нам запрещалось интересоваться, чем занимаются коллеги, но это не мешало нам общаться. У нас был автобус, отвозивший сотрудников от здания института до жилого городка. Говорили, что в нем под видом пассажиров ездили сотрудники безопасности и слушали, о чем мы общались между собой. И если кто-то упоминал о работе, это фиксировалось, докладывалось начальству, и человек получал выговор. Поэтому, когда кто-то начинал обсуждать работу, ему говорили: «Тише-тише, враг подслушивает!» У меня был научный руководитель, лауреат сталинской премии Игорь Петрович Каркушин. Он приучил меня работать с литературой, конструировать и проводить испытания. Что в Сарове, что в Снежинске библиотеки были великолепными! А если чего-то не хватало, можно было заказать и книгу без проблем привозили. Посольства закупали иностранную научную литературу и журналы, и затем все оперативно доставлялось на наши объекты. Оглядываясь назад, я думаю, что мне повезло поработать в этих городах, хотя колючая проволока, и строгий режим секретности определено давили ,и потому в 1958 году, когда у меня родилась дочь, перевелся в Москву, в СНИИП. Работа на объекте научила меня не только конструировать, но и проводить эксперименты в подтверждение задуманного, стараться «опережать» события, которые могут возникнуть в процессе эксплуатации. Это мне помогло в дальнейшем защитить диссертацию по специальности «Приборы для регистрации ионизирующего излучения и рентгеновские приборы» на основе разработанных и внедренных датчиков запаздывающих нейтронов систем КГО для ЯЭУ.
Из известных людей я был знаком с академиками Александровым и Доллежалем — тогда я впервые понял, что значит настоящий Академик: поразила чрезвычайно высокая эрудированость. Встреча с Александровым проходила в Курчатовском ин-те во время обсуждения оснащения Ленинградской АЭС системой контроля герметичности оболочки ТВЭЛов. Из-за высокой температуры паропроводов внутриреакторное помещение нагревалось, стоящие там датчики не выдерживали перегрева и давали ложные показания. Необходимо было решит эту проблему. В итоге мы предложили поместить датчики и систему их перемещения в герметичный теплоизолирующий кожух, по которому проходил холодный воздух, понижая температуру до нормального значения. Специалисты НИКИЭТ-а, отвечавшие за проект, не были уверены в целесообразности такой мощной системы охлаждения, так как ее использование понижало КПД энергоблока, отнимая до 3 % электрической мощности. Доллежаль, выслушав все аргументы, принял решение не в пользу своих сотрудников, а в нашу, посчитав предложение СНИИПа конструктивным. Но, чтобы окончательно решить этот вопрос, все же пришлось собирать совещание под руководством А. П. Александрова. Анатолий Петрович задавал грамотнейшие уточняющие вопросы, и также принял решение в пользу СНИИПа.
В отрасль я попал спустя два года, после расстрела Берии, но застал людей, которым довелось при нем работать. О Берии, как об организаторе отзывались хорошо. Я бы сказал, что есть два Берии. И если бы я не был сотрудником Средмаша, я бы знал только одного. О нем говорили, что он был «Казанова», многие винили его в репрессиях. Но какова его истинная роль в тех событиях я не знаю. Формально с приходом Берии в НКВД репрессии поутихли, он прекратил Ежовщину и выпустил на свободу много людей. Что же касается Средмаша, то здесь знали другого Берию и отзывались о нем очень высоко. Если ставилась задача, и ее нужно было решить, Берия требовал, что бы ему докладывали что необходимо сделать для достижения поставленной цели и предоставлял любые необходимые ресурсы. Я считаю, что для Средмаша он был нужным и полезным человеком. Берия был своего рода менеджером, типа Курчатова, но несколько в ином плане. Если в Курчатове сочетался научный талант с административном, что бывает достаточно редко, то Берию изначально боялись, и само его присутствие уже оказывало давление на человека.
У нас в СНИИПе работал лауреат государственной премии Макс Леонидович Рахман, очень талантливый человек, и в ближайшем кругу он рассказывал, как Лаврентий Павлович приглашал его остаться работать в одном из закрытых городов под Свердловском. Коренной москвич, Рахман не хотел уезжать из столицы, мотивируя, отказ тем, что потеряет квартиру в Москве. Берия пообещал устранить любые препятствия, и с характерным грузинским акцентом говорил: «Нэ бэспокойтэсь, все будэт! Квартиру забронируэм!». И, в конце концов, он уговорил Рахмана остаться. Общаясь с учеными, Берия понимал, что это люди особого сорта, это не военные, которым можно отдать приказ, и, как правило, не «стучал кулаком по столу».
Несмотря на все издержки советского строя, я бы некоторые аспекты отметил как плюс. Тогда большое внимание уделялось молодым специалистам, чего не скажешь о сегодняшнем времени. Если говорить о современном образовании, я бы не стал готовить инженеров широкого профиля. Хороший кругозор помогает в жизни и в работе, но базовое образование должно быть «заточено» на узко специализированном предмете. А главное, образование должно учить человека быть креативным!