Заработал орден Красного Знамени
Сам я из села Каракулино, это километров в пятидесяти от Сарапула, на правом берегу Камы. Село небольшое, но и не малое, шестерых Героев Советского Союза дали стране. Семья тоже не большая и не малая, шесть человек детей. Был свой небольшой дом, но во время войны мы его проели. Голодно было, пришлось продать. Жили сначала по квартирам, потом дали казенное полуподвальное помещение. Там жили.
Мне к началу войны исполнилось десять лет, я с 31-го года. Самый старший брат, Геннадий, ещё до войны закончил Ташкентское военное училище, ушёл на войну в звании лейтенанта. Дослужился до капитана, потом его демобилизовали. Другая старшая сестра, которая с 23-го года, ушла на фронт добровольцем. Ей двадцать лет было, работала на заготовке зерна. Собрали комсомольское собрание, там одни девчата были, прочитали сводку Софинформбюро про трудное положение на фронте, потом спросили: «Вы Родину свою любите?» — Они хором: «Любим!» — «Защищать её готовы?» — «Готовы!» — «Значит, пишите заявления». — А попробуй кто ответить иначе, да?
Попала сестра в зенитчицы. Служила на обороне Советского Заполярья в городе Мончегорске. Написала в одном письме: «На днях наша батарея сбила немецкий самолёт». Ну, похоже, только один и сбили, в других письмах не хвасталась. Писала, что видела пленных немцев: их везли на грузовых машинах, они показывали пальцами и смеялись: «Фрау зольдатен, фрау зольдатен!»
Я окончил ремесленное училище по специальности столяр-краснодеревщик. В 49-ом году к нам приехали какие-то люди, всех выпускников училища проанкетировали и отобрали две группы: девушек в Новосибирск, парней… Даже не говорили, что в Глазов, просто сказали, чтобы теплых вещей не брали, из Удмуртии не увезут. И привезли сюда, «в ненастоящий город», как писал Короленко. И в самом деле, тогдашний Глазов смотрелся деревня деревней. Это сейчас тут понастроили, а тогда он был поделен на две части, заводскую и городскую, и в каждой своя власть. Мы назывались «второй участок». Своя милиция, своё ГАИ. У них — ТОРГ, а у нас — ОРС. Назывались вначале Чепецким механическим заводом, потом добавили секретности и переименовали в «почтовый ящик № 38»; в трудовые книжки всем записали, что уволен с ЧМЗ и на другой день принят в п/я 38.
За территорией завода была заброшенная конюшня — вся деревянная, насквозь прогнившая. В этой конюшне нам устроили столярный цех. Все столярные работы для завода выполняли в этой трухлявой конюшне. Зимой тряпками законопачивали меж бревен и досками зашивали. Поставили печку-буржуйку, об неё грелись. Но температура, надо сказать, всё равно была низкой. Может быть, градусов на пять выше, чем на улице. А на улице зимой до минус сорока доходило. Работали в рукавицах, доски стылые-стылые. Гвоздь забиваешь, а доска от торцевой части раскалывается, приходилось прежде сверлить. Вот с таких досок делали всю деревянную фурнитуру.
Вижу я такое дело — ни уму, ни сердцу. Зарплаты низкие. Короче, забастовал, говорю начальнику цеха: «Хочу на территорию и все». Начальник мне отвечает: «Ты что рвешься туда? Ты, может быть, ещё недостоин работать на территории!» Я говорю: «Почему недостоин? Заключенные, — говорю, — там работают. Им можно, а я недостоин?»…
В общем, он ко мне хорошо относился. Похлопотал. И перевели меня на кальциевое производство. Как сейчас помню — 10-го мая 1950-го года я перешёл на кальций. И проработал всю жизнь рабочим на дистилляции. Даже орден Трудового Красного Знамени заработал.
Это сейчас много разных специальностей. У молодёжи всё по-другому — там «печной», там «сеяльщик», там ещё что-то, а в наше время все были «аппаратчиками», во всех цехах. Нас, молодых контрактников, даже в армию не призвали. Посчитали, наверное, что мы тут не просто пашем, а Родине служим. Мы ведь на четыре года подписывались. И многие, отработав свои четыре года, уезжали кто куда. А я остался.
Вначале работали на немецком сырье, потом уже на своём. Первые слитки были по 13 кг, постепенно довели до 70-ти. А первым начальником 5-го цеха был Голиков Иван Федорович. После него — Рынковенко Игорь Фёдорович. Он не кабинетный был начальник, по всем корпусам бегал и каждого выслушивал внимательно. Вот сколько у нас корпусов — всех рабочих знал по имени и фамилии. Это ж какую память надо иметь! Прямо на месте выслушивал все рацпредложения, жалобы, тут же кто-нибудь подбегает подписать заявление на отпуск — там требовалась подпись начальника цеха. «Наклонись, будь любезен», — на спину листок с заявлением клал и расписывался…
После Рынковенко другой был начальник — фамилию помню, но не скажу. Он свои порядки завёл — как говорится, новая метла метёт по-новому. Сидит он у мастеров, к нему прибористка Маша Сорокина заходит, говорит: «Иван Авдеевич, подпишите мне требование на склад». А он ей: «Ты своё место знай, приходи ко мне в кабинет». Вот так. Кабинетный был начальник. Его, конечно, не уважали. Он грубостью, криком зарабатывал себе авторитет. Его даже мастера боялись. Но — на наше счастье — недолго проработал.
А после него пришёл Юрий Абрамович Анисимов — золото, а не человек. И руководитель толковый. Анисимов у нас 21 год проработал начальником цеха.
Рабочие всё помнят — и хорошее, и плохое. У нас же, как говорится, коллективная память. Я забуду — товарищ напомнит, товарищ забудет — я подскажу. Мы, когда всё начиналось, жили по 12 человек в комнате. Как в казарме. Два больших барака стояло — мужской и женский. Потом, конечно, многие переженились. Однажды ко мне старшая сестра приехала — просто так, посмотреть, как я тут обустроился. Пришла женщина, комендант общежития. Я ей в шутку говорю: «Вот сестра приехала, хочет к нам на завод устраиваться. А как я её тут поселю?» Комендант ничего не сказала, но на другой день приходит, даёт мне ордер на комнату 12 метров, говорит: «Живите». Без заявления, без всего… Куда мне одному такая роскошь? Я вначале мать к себе выписал, потом за невестой поехал. У меня в Каракулино, на малой родине, невеста была, фельдшерское училище заканчивала. Поехал её забирать, специально для такого дела паспорт выправил, а то у нас, как завербовали, все документы забрали, жили вначале по справке, потом по заводскому удостоверению личности — выправил себе паспорт и поехал жениться. Без брака ведь не всякая девушка согласится уехать к тебе неведомо куда, верно? Пошли в каракулинский ЗАГС — без свидетелей, вдвоём — а там сидит такая начальница, Минькова, и говорит: «Сразу не положено, только через месяц». А я за свой счёт приехал, никак не могу месяц торчать. Вечером мой братишка пошел к этой Миньковой — они, оказывается, вместе учились — и как-то уговорил. На другой день нас расписали. Возвращаемся в Глазов. А тут начальником по режиму и по прописке был такой полковник Скалкин. Матерщинник страшный. Хоть мужчина, хоть женщина — на посетителя вообще не смотрит, только на бумаги — и матом, матом. И вот он мне матом орёт: «Зачем ты её сюда привёз? Что, здесь баб не хватает?» Я говорю — любовь, учились в одном классе. — «Ладно, — говорит. — Раз такая любовь, прописываю её на один месяц, временно». — «А потом что?» — «А потом не моё дело. У тебя там мать прописана, я на 12 метров третьего прописать не могу».
Месяц прошел — начали на меня давить. Я к Скалкину: «Мать у меня на лето уедет к старшей дочери, по огороду помочь». И он визу накладывает: «Мать выписать, жену прописать». Прихожу в паспортный стол, там сидят два паспортиста в погонах. Удивляются: «Что за виза такая?» Я объяснил, они посмеялись, но разбираться не стали: мать выписали, жену прописали. А потом мне Затыкин, начальник смены, всё объяснил. Он с высшим образованием, инженер. Выслушал меня и говорит: «Тебе к прокурору надо сходить. Жена и мать — неотъемлемая часть семьи. Будь у тебя хоть пять квадратных метров — обязаны прописать». И в самом деле. Потом у нас ребенок родился, вернулась мать — и её прописали. На те же 12 метров. Жена по окончанию фельдшерского училища получила направление на Сахалин. От завода написали в Москву, оттуда пришёл ответ: «Оставить по месту жительства мужа». Устроилась в роддом акушеркой и проработала там до пенсии.
Потом наш сосед по квартире уехал из Глазова в Кольчугин Владимирской области, и мы расширились — вся двухкомнатная квартира в нашем распоряжении. Это я уже опускаю подробности, сколько пришлось побегать и как повертеться, но вторую комнату мы пробили. Даже не представляете, какое это было счастье — после 12-ти квадратных метров на четверых.
Ну, а потом мне присвоили звание «Заслуженный работник ЧМЗ». С этим званием можно было без очереди приобрести холодильник, автомобиль, поменять квартиру. У нас в квартире не было ванной — и мы поменяли на такую же двухкомнатную, но с ванной. Теперь вот в трёхкомнатной живу.
Что ещё рассказать? Был у нас как-то субботник, рыли траншею для телефонного кабеля возле нашего корпуса. А рядом огромная груда, пирамида щебня. И мы на неё перекурить присаживаемся. Мастер мимо проходит и спрашивает: «Сидите?» — «Сидим». — «Ничего отсидеть не боитесь?» — А это, оказывается, руда урановая. Как говорится: присесть, уснуть и не проснуться. Сейчас такого, конечно, даже представить невозможно.
Опять же — зэки. Они на стройке работали, дома строили. Помню, иду я по улице Тани Бородиной, она раньше Северной называлась, а их колоннами ведут на работу. Одна колонна за другой, с небольшим интервалом. По бокам конвоиры, винтовки с примкнутыми штыками перед собой держат. А я на работу опаздывал, решил всё-таки проскочить между колоннами. Чуть на штык не напоролся — проскакиваю, а он ни на сантиметр винтовку не отвел, прямо как истукан. А у нас на территории котлованы копали даже не зэки, а зэчки. Молодые девчонки лет под двадцать, с большими сроками, а бригадирша чуть старше, около тридцати.
Это у нас один товарищ из заводского НИИ придумал нижнюю часть реторт специальным составом обмазывать, чтобы они меньше сгорали в печи — соответственно, деформации будет меньше. Одну обмазали толстым слоем, проверили — ну, в общем, смысл есть. Но для этого нужно же котлованы рыть, стеллажи сооружать — там же их штук шестьдесят надо вымазать. И привели этих молоденьких зэчек копать котлованы. Они у нас папироски стреляли. В курилке друг напротив друга сидим, одна другой на меня показывает и спрашивает, громко так: «А ты вот с таким хотела бы?» — И смеются. А я, чувствую, весь краснею, у нас на воле такого нахальства не было.
Мы потом ходили мы с ребятами смотреть лагерь, когда уже их не стало, пустой лагерь был. Вышки остались, бараки, заборы, доски новенькие, вплотную все сделаны, высокие заборы между двумя зонами внутренними. Справа — зона, и слева — зона, между ними проход меньше двух метров. Одна женская, надо понимать, другая мужская. Там они и жили.
В 1983-м году я ушел на пенсию и после этого ещё два года проработал в своем цеху. Потом внучка у меня двухгодовалая заболела, а все остальные в семье ещё работали, так что пришлось уйти.