Человек необыкновенной скромности
В 1964 году я с отличием окончил МИСиС по специальности «экономика и организация металлургической промышленности», а спустя три года защитил кандидатскую диссертацию и получил ученую степень кандидата экономических наук. Мне крупно повезло, конечно. Я во ВНИИНМ начал работать с 1971 года. Мне выпало счастье поработать с двумя великими людьми, непосредственно под их руководством: с 1973-го целых 11 лет я проработал под руководством самого Бочвара, а затем, до 1991 года, я работал под руководством другого выдающегося ученого — академика Никифорова, который был не только известным ученым, но и главным инженером «Маяка». Это дало много в смысле поведения, знаний, культуры общения. И смотрите, какое совпадение: Бочвар умирает за полгода до перестройки…
Думаю, что он, конечно, не выдержал бы этой перестройки. А Никифоров скончался за полгода до начала рыночной экономики и краха СССР. Тоже природа как бы не допустила, если говорить метафизически, чтобы два великих человека попали в то время, с которым они не могли бы смириться. И вот эти двадцать лет, с 1971-го года по 1991-й, можно сказать, были лучшими страницами моей трудовой деятельности.
С Бочваром должность у меня была — начальник. В 1973 году была создана лаборатория по планированию научных работ, и я был назначен начальником этой лаборатории. Главным было что? Сделать институт для Отчизны, для Родины. Это был лозунг Бочвара. «Вячеслав Александрович, вы же понимаете, что мы истратили такое-то количество денег! — А у нас смета была по 45–50 миллионов, сумма большая в те времена. — Мы должны показать, что мы не зря их израсходовали!» У нас были сотни внедрений, экономический эффект которых окупал десятки раз эти истраченные миллионы. Мощнейший научный потенциал был, сотни человек работали на предприятиях, непосредственно внедряя технологии, а не теориями занимались и бумажки писали. 120 технологических процессов отрасли — это разработки института.
Когда наступили 1990-е годы, директором отделения был назначен Михаил Соломон. Надо отдать ему должное, он смог многое впитать от академиков, с которыми тоже работал. И, учитывая молодой возраст и энергичную хватку, смог так организовать работу, что институт смог устоять в эти тяжелейшие годы. Первое, что было сделано им, — это присвоение институту звания государственного научного центра. Что давало это звание? Это давало финансовые средства на выплату зарплаты. Ведь на каждом предприятии работали люди, которые получали зарплату, содержали семьи, работали по специальности, но в эти страшные 1990-е годы покинули свои предприятия. Все ушли в торговлю, во всё что угодно. Кто куда — кто в преступники, кто в нищие, кто в суицид.
Мы, зная институт и зная задачи, которые стоят на текущий момент, разработали концепцию развития в условиях перехода на рыночную экономику. Даже в январе 1992 года была выпущена реальная бумажная версия этой концепции — в ней были определены направления работы как в финансовом плане, так и в кадровом. И вот опираясь на эту концепцию, мы и проводили все мероприятия в 90-х годах. Институту была поручена разработка оборудования для молочной промышленности, и на это выделялись деньги. Люди, которые занимались разработкой материала для атомной отрасли, были вынуждены заниматься разработкой оборудования и совершенствованием молочной промышленности. Достижения были, потому что умный человек во всем умный.
Наезжали многие, поскольку всё было дозволено. Например, мы пробиваем работу с Москвой по определенным разработкам, и вроде бы должны быть выделены деньги. К нам заявляются люди, которые говорят, мол, у вас через месяц будут получены такие-то деньги на такие-то работы, мы можем взять на себя часть этих работ, за такую-то сумму. Мы отвечаем им, что, дескать, подождите, мы ещё не знаем, как решится вопрос. Они отвечают, у них там всё схвачено и они начинают работать. А этот разговор состоялся в «черный вторник» 1994 года, когда резко обрушился рубль: с 3200 до 3900, по тем временам это очень много. В общем, деньги нам никто не выделил. Однако являются «братки» в знаменитых красных пиджаках и говорят: «Надо платить, мы начали работать». Мы отвечаем, что денег нет, извините. А они: «Мы 11-го числа вели беседу, и мы уже потерпели убытки, мы начали разворачивать свои работы, поэтому надо платить. Если хотите дальше жить и работать — ищите деньги и платите такие-то суммы». Закончилось тем, что пришлось привлечь ФСБ, учитывая, что мы закрытое предприятие, и удалось избежать дальнейшего углубления этих отношений.
Были очень большие долги по энергии, и мы очень много были должны Мосэнерго. Приезжают оттуда люди, из охранной фирмы «Шериф». И точно такой же разговор происходит: они дарят нам календарики, жмут руки и спрашивают: «Когда заплатите?» Хорошо, что тогда Министерство науки взяло на себя работу по взаимозачету и ликвидации этой задолженности.
В схеме по взаимозачету было завязано несколько организаций, среди которых Мосгаз, Трансгаз, Мосэнерго, Мосводоканал. И вот у всех взаимные расчеты и кто-то кому-то что-то должен. Это была колоссальная, конечно, бюрократия, когда нужно было создать бумагу и подписать эту бумагу у пяти руководителей, у пяти главных бухгалтеров этих пяти организаций, и в результате у нас долг должен был списываться. Хитрость в том, что официально узнать о существовании такой бумаги было невозможно — об этом объявлялось за три дня до истечения срока оплаты. Минфин её подписывал, и мы не попадали в список должников. Как Прудон говорил: «Что такое социализм? — Нищета для всех». Удалось нам эту бумагу организовать, присоединиться к этим организациям и списать большие долги, а значит, и деньги направить не на погашение долгов, а на выплату зарплаты сотрудникам.
Никакой грусти в те годы не было, это неправда. Потенциал оставался, понимаете? В институте на конец 80-х годов оставалось 5800 сотрудников, а концу 90-х было уже где-то около 3 тысяч. Но потенциал удалось сохранить. И те, кто работал, не были в грустном настроении. Работоспособность — это главная отличительная черта коллектива, который тогда был в институте. Было много молодых и энергичных людей, с отличными организаторскими способностями.
Весь период 90-х, конечно, был сплошь мафия, коррупция и воровство. Кто-то, наверное, был заинтересован в этом. Но всё-таки полный разгул получила дикая политика воровства и безумной коррупции.
При Евгении Примакове Минатом стал получать деньги. Ожила оборонка и другие направления, связанные с оборонкой прямо или косвенно. Стали развиваться сверхпроводники, начались работы по радиохимии и так далее. То есть предприятия ожили, стали больше заключать договоров, и начался расцвет зарубежных контрактов.
Ефим Славский относился к нам прекрасно. Он очень тесно дружил с Бочваром и Никифоровым. Кстати, Славский тоже умер символически, накануне подписания Беловежских соглашений. То есть, понимаете, великие люди не выдерживали этого метафизического движения, ведущего к развалу и разрушению великой страны.
Бочвар был человеком необыкновенной скромности. Все свои премии, например, он отдавал в детские сады. Все, кто к нему приходил, получали решение своих вопросов. Он лично принимал участие во всем. Надевал две свои медали Героя Соцтруда и шёл решать любые вопросы. Его народ любил по-настоящему. Тогда было принято дважды Героям Соцтруда ставить памятники или бюсты. И вот в 1977 году было принято решение поставить его бюст у Дома культуры Курчатовского института к 75-летию Бочвара. Он сам был против, и, когда стали ставить, не пришёл на это мероприятие, не хотелось слушать слова, посвящённые ему. И это было впервые такое в институте, когда даже его секретарь не знал, куда уехал академик, чтобы просто не присутствовать на этом мероприятии.
Кстати, этот бюст стоял спокойно с 1977 года до 1991-го. Потом начался вандализм, и всякие пакости стали в темноте с этим бюстом происходить. Его потом перенесли на территорию института, где он до сих пор стоит. Любой сотрудник, кто в те времена работал, подтвердит вам, что Бочвар шёл в общую столовую, в общей очереди стоял. Ему там: «Проходите!», а он: «Нет, нет, я со всеми». Брал себе котлеты с гречневой кашей — это было его любимое блюдо. Подходил к сотруднику: «Я вас не побеспокою, если здесь присяду?» По нашим временам это, конечно, дико. Причем он не любил, чтобы, когда он обедал, к нему кто-нибудь подсаживался и вопросы всякие задавал. А некоторые рабочие его в лицо-то не знали и, когда он сидел один, говорили: «А ну, дед, чего сидишь один, двигайся давай!» И он скромно подвигался в угол и обедал с ними.
Бочвар никогда не курил и не пил. Однажды, когда 70 лет исполнилось Александру Займовскому, проходил торжественный вечер, посвящённый этому юбилею. Вёл его Бочвар, а президент Академии наук Анатолий Александров где-то задерживался. И вот со сцены читают стихи, песни поют, как вдруг появляется Александров с авоськой в руках, в которой две бутылки шампанского и две кружки. И когда Анатолию Петровичу предоставили слово, то он и говорит: «Какая-то тоска, вы все сидите какие-то скучные, речи произносите. Вы здесь все какие-то трезвые! Это же юбилей великого человека, а вы здесь все трезвые. Мы сейчас это дело исправим». И достаёт две бутылки шампанского, две кружки, одну бутылку открывает, половину наливает себе, а вторую половину Бочвару. А целую бутылку дает Займовскому и говорит: «Вы, как юбиляр, Александр Семёнович, будете пить из горла. По-нашему, по-русски!» И это осталось в памяти, потому что мало кто видел, как пьёт Бочвар. В декабре 1985 года институт отмечал свой 40-летний юбилей. А летом этого года вышел антиалкогольный закон и был полный запрет на употребление алкоголя на любых мероприятиях. И вот мы отмечаем в декабре юбилей этот, на столе стоит «Боржоми» и «Нарзан», а у людей в глазах стоит тоска. Академик Решетников наливает себе минералки и говорит: «Друзья! Я первый раз в жизни отмечаю юбилей и не выпиваю ничего крепкого и горячительного. Этим «Боржоми» я поздравляю вас с юбилеем нашего института и желаю всем всего доброго!» Мероприятие закончилось за 15 минут, вот и весь юбилейный вечер. Для нас это был первый звонок о перестройке.
Бочвар был убежден, что тот, кто работает больше положенного времени, тот работать не умеет, не умеет организовать себя. Работали все до 16:40, и он уезжал. Он был уверен, что тот, кто работает дольше, не соответствует. А сейчас считается пафосом, что человек долго работает. А где результат от того, что люди целые сутки работают? Нормальный человек должен вовремя работать и вовремя восстанавливаться. Тогда он действительно хороший работник — восстановленный. Жёсткий режим отдыха и труда социально должен быть обязательно обусловлен определенными рамками Бюрократия была достаточно сильная, но она была в рамках разумного, всё носило какое-то обоснование. Конечно, одно время было много всяких запросов, справок, поручений. Когда бюрократия начала расти как снежный ком, работать начали только на бумаге, и дело ушло на второй план, вышло постановление правительства о том, что подчиненным организациям запрос необходимых документов и материалов производится только на уровне приказа министра или его зама. То есть, если начальник главка хочет что-то запросить, пусть пойдет и докажет замминистру, что эта информация нужна ему позарез. Вот тогда люди смогли работать и заниматься своим развитием. А сегодня, когда пишутся тонны бумаг, потом спрашиваешь у людей, которым они были посланы, и оказывается, они их даже не читали! Получается, работа крутится в бумагах, а дело и развитие стоят на месте.
Сегодня всем нам я хочу пожелать скорейшего прихода разумного периода жизни, когда мы будем заниматься развитием. В советское время на первом месте стоял человек и его качества. Совершенствование нравственности ведет и к совершенствованию общества в целом, в том числе и к материальным благам. Нельзя допустить, чтобы коррупционеры жили, а народ нищал.