Бодрухин Юрий Михайлович

Биограф Эпохи

В 1953 г. я окон­чил муж­скую сред­нюю школу №28 в г. Крас­но­даре, и вме­сте с моим другом, Олегом Поля­ко­вым, мы решили поступать в Мос­ков­ский меха­ни­че­ский инсти­тут, кото­рый потом был пере­име­но­ван в Мос­ков­ский инже­нерно-физи­че­ский инсти­тут, однако, узнав, какой кон­курс в этом инсти­туте, мы пере­думали и отнесли документы в Мос­ков­ский энерге­ти­че­ский инсти­тут, на теп­лоэнерге­ти­че­ский факуль­тет.

Кон­курс в МЭИ тоже был гро­мад­ный — на элек­тро­ва­ку­ум­ный факуль­тет 20 чело­век на место, на радиофак — 18, на наш теп­лоэнерге­ти­че­ский факуль­тет — 9 чело­век на место! Сда­вали шесть пред­ме­тов: сочи­не­ние, физика, матема­тика уст­ный и письмен­ный экза­мен, химия, ино­стран­ный язык. По химии и немец­кому языку я полу­чил пятерки, по осталь­ным — чет­верки. Набрал в сумме 26 бал­лов, а про­ход­ной был 24, да еще его потом сни­зили до 23-х. Олег набрал 25 бал­лов, Мы были зачис­лены на ТЭФ по спе­ци­аль­но­сти «котель­ные уста­новки».

Домой, на зим­ние кани­кулы я ехал побе­ди­те­лем. В те времена поезд до Крас­но­дара шел почти трое суток. Ехали в вагоне одни сту­денты, со многими я был зна­ком, так что дорога была лег­кой и при­ят­ной, несмотря на то, что спать при­хо­ди­лось на тре­тьей полке. На больших станциях поезд стоял по 2-3 часа, на пер­роне были накрыты столы с гото­выми блю­дами, к ним пода­вали вино, а все сто­ило очень недо­рого — доступно на наши сту­ден­че­ские деньги. И вот, когда мы сидели за сто­лом, а это был то ли 1954 год, то ли 1955 год, вдруг видим — по пер­рону идет муж­чина креп­кого тело­сложе­ния, в одних длин­ных тру­сах, боси­ком, с окла­ди­стой боро­дой по пояс, с про­ти­вога­зо­вой сум­кой через плечо. Народ изум­ленно шара­хался от него — ведь дело было в январе, стоял мороз гра­ду­сов 5-6⁰С, тро­туары были заснежены. Ока­за­лось, это была мест­ная достопри­ме­ча­тель­ность — Порфи­рий Ива­нов, впо­след­ствии напи­савший книгу «Деточка» о своем уче­нии сохра­нять здо­ро­вье.

О Мос­ков­ском энерге­ти­че­ском инсти­туте имени В.М.Моло­това, как он назы­вался в те времена, стоит рас­ска­зать особо. Ста­рый инсти­тут нахо­дился на улице Крас­но­ка­зармен­ной, в Лефор­тово и вла­чил довольно жал­кое суще­ство­ва­ние, до тех пор, пока его дирек­то­ром не стала жена фак­ти­че­ского пра­ви­теля страны в послед­ние годы жизни Ста­лина Георгия Мален­кова — Голубцова. Хотя она и не была чистой воды энерге­ти­ком, но, поскольку занима­лась исто­рией тех­ники, неко­то­рое каса­тельство к ней имела, а муж по про­фес­сии был энерге­тик. И вот она прак­ти­че­ски создала новый инсти­тут, построив для него вели­ко­леп­ное зда­ние в виде листа транс­форма­тор­ного железа, или буквы «Ш». Ниж­няя пере­кла­дина была фаса­дом зда­ния и выхо­дила на улицу Крас­но­ка­зармен­ную, а сред­няя палочка закан­чи­ва­лась учеб­ной ТЭЦ с насто­ящими кот­лами и небольшой тур­би­ной, со щитом управ­ле­ния. Она посто­янно рабо­тала и была в сети Мосэнерго, а сту­денты на ней про­хо­дили учеб­ную прак­тику и заня­тия по устройству кот­лов и тур­бины, авто­ма­тики управ­ле­ния, там же про­во­ди­лись экс­пе­римен­таль­ные работы. В край­них палоч­ках буквы «Ш» нахо­ди­лись ауди­то­рии и отдель­ные факуль­теты. Всего этажей было четыре. К этому надо доба­вить спор­тив­ный корпус, пла­ва­тель­ный бас­сейн, дво­рец культуры со сто­ло­вой и студго­ро­док, в кото­ром жило более 15 тысяч сту­ден­тов, аспи­ран­тов и препо­да­ва­те­лей.

Летом 1953 года про­изошли поли­ти­че­ские события в вер­хушке страны — Мален­кова обви­нили в заго­воре и отпра­вили в ссылку дирек­то­ром Усть-Каме­ногор­ской ГЭС, вме­сте с женой. Но инсти­тут, обо­ру­до­ван­ный по послед­нему слову науки, остался, и был одним из самых пре­стиж­ных вузов не только Москвы, но и страны. В нем учи­лось очень много ино­странцев как из стран соц­лагеря, так и из раз­ви­вающихся стран.

В нашем инсти­туте подо­брался бле­стящий про­фес­сор­ско- препо­да­ва­тельский состав. Дека­ном нашего факуль­тета был Михаил Пет­ро­вич Вука­ло­вич, автор «Таб­лиц водя­ного пара» вызвавших пере­во­рот в энерге­тике всего мира и послуживших осно­ва­нием для созда­ния энерге­ти­че­ских машин, рабо­тавших на сверх­кри­ти­че­ских парамет­рах водя­ного пара. Михаил Пет­ро­вич был обла­да­те­лем всех возмож­ных титу­лов и наград Совет­ского Союза — он был Лау­реат Ста­лин­ской премии (Ленин­ской тогда еще не было), награж­ден орде­ном Ленина, имел зва­ния док­тора тех­ни­че­ских наук, члена — кор­ре­спон­дента Ака­демии наук — всего я сей­час и не пере­числю, но он был доб­рейшей души чело­век, кото­рого сту­денты очень любили. Когда он обхо­дил общежи­тие, а это он делал регу­лярно, он обя­за­тельно загля­ды­вал в наши тум­бочки и шкафы. За непо­ря­док он нас строго журил, а если они были в порядке, но пусты, то он доста­вал деньги — руб­лей 20-30, и клал их в тум­бочку или шкаф со сло­вами — «Раз­бога­те­ете — отда­дите». Есте­ственно, никто эти деньги не отда­вал, но память о нем все­гда была, как об очень доб­ром чело­веке. Михаил Пет­ро­вич был уче­ни­ком знаме­ни­того в те времена ака­демика Рам­зина, умершего к тому времени — изоб­ре­та­теля прямо­точ­ного котла, кото­рый про­из­вел пере­во­рот в миро­вой энерге­тике. На своих лекциях по тео­ре­ти­че­ским осно­вам теп­ло­тех­ники он часами мог рас­ска­зы­вать о своем учи­теле. Ока­за­лось, что про­фес­сора Рам­зина в 1936 году поса­дили в тюрьму вме­сте с его сотруд­ни­ками, среди кото­рых был и Вука­ло­вич. по гром­кому «Шах­тин­скому» делу. Сидя в тюрьме, они спро­ек­ти­ро­вали прямо­точ­ный котел для мино­носца, кото­рый постро­или в Ленинграде в 1938 году. Во время визита английских воен­ных кораб­лей этот мино­но­сец раз­вил такую ско­рость, что совершал цир­ку­ляцию вокруг англи­чан, шед­ших на мак­сималь­ной ско­ро­сти. Когда Ста­лину об этом доложили, он рас­по­ря­дился выпу­стить спе­ци­а­ли­стов из тюрьмы, да еще награ­дил их преми­ями и орде­нами. Ака­демик Рам­зин отли­чался большой любо­зна­тель­но­стью — уви­дев незна­комый ему тип котла, он обя­за­тельно должен был его осмот­реть, как сна­ружи, так и изнутри. А поскольку он был весьма туч­ного тело­сложе­ния, то с ним частенько про­ис­хо­дили непри­ят­ные исто­рии. Дело в том, что люк — лаз в бара­бан котла в диаметре не пре­вышает полметра, и задача про­лезть в него, а тем более вылезть — труд­ная даже для чело­века сред­него веса. Но ака­демик был очень упрям, и, обла­чившись в рабо­чую робу, он само­лично иссле­до­вал топку котла, а потом зале­зал и в бара­бан. Оттуда его частенько извле­кали голым и нама­зан­ным соли­до­лом. Все эти исто­рии Михаил Пет­ро­вич рас­ска­зы­вал с непод­ража­емым юмо­ром, так что ску­чающих на его лекциях не было. Другая исто­рия, свя­зан­ная с име­нем Вука­ло­вича, про­изошла на чет­вер­том курсе, на экза­мене по тео­ре­ти­че­ским осно­вам теп­ло­тех­ники. Дело было в том, что меня почему то недо­люб­ли­вал препо­да­ва­тель, кото­рый вел у нас прак­ти­че­ские заня­тия по ТОТ. На экза­мене при­сут­ство­вал сам Вука­ло­вич. К нему пошла девушка из нашей группы, и тут же полу­чила двойку! Сле­дующим пошел парень — тот же результат! Мой препо­да­ва­тель, уви­дев, что я закон­чил подго­товку и сижу, выби­рая, к кому пойти, вызвал меня к Вука­ло­вичу, нехо­рошо улы­ба­ясь. Делать было нечего, и я отпра­вился на вер­ную гибель. Однако дело при­няло совсем дру­гой обо­рот — задача у меня была на вычис­ле­ние теп­ло­вого пере­пада на ступе­нях тур­бины, кото­рый надо было опре­де­лять по таб­ли­цам и диаграмме водя­ного пара Вука­ло­вича, а поскольку я ее хорошо знал, я бойко пока­зал по диаграмме, как я опре­де­ляю этот пере­пад. Михаил Пет­ро­вич был вос­хищен моим отве­том, больше ничего не стал спраши­вать и поста­вил мне в зачетку здо­ро­вен­ную пятерку. Так как мой ответ был всего несколько минут, мой препо­да­ва­тель решил, что я тоже про­ва­лился, и когда я про­хо­дил мимо него, он схва­тил из моих рук зачетку, чтобы поста­вить двойку в ведомо­сти. Уви­дев пятерку, он пере­ко­сился от зло­сти, но, увы, поде­лать про­тив начальства он ничего не мог. А двойки Вука­ло­вич ста­вил тем, кто не знал его таб­лицу и диаграмму, и пра­вильно делал, потому что инже­нер — теп­ло­тех­ник должен был их знать, как «Отче наш»! Есте­ственно, выйдя с экза­мена, я поде­лился све­де­ни­ями с сокурс­ни­ками, и все осталь­ные сдали экза­мен на «4» и «5». Память о Миха­иле Пет­ро­виче Вука­ло­виче оста­лась в моем дипломе — он рас­пи­сался в нем, как пред­се­да­тель экза­ме­наци­он­ной комис­сии. К вели­кому сожа­ле­нию, сей­час мало кто пом­нит этого вели­кого чело­века.

После Вука­ло­вича дека­ном нашего факуль­тета стала Тереза Хри­стофо­ровна Маргу­лова, женщина с очень инте­рес­ной судь­бой. По наци­о­наль­но­сти она была азер­байджан­ская еврейка. Рабо­тая у нас в инсти­туте по водно-хими­че­скому режиму кот­лов, а потом и паро­ге­не­ра­то­ров атом­ных станций, она вышла замуж за ака­демика Голубцова, отца бывшего дирек­тора МЭИ Голубцо­вой. Скоро она стала заве­до­вать кафед­рой водно-хими­че­ского режима, стала док­то­ром тех­ни­че­ских наук и про­фес­со­ром. Ее отли­чала гро­мад­ная энергия и пре­крас­ные орга­ни­за­тор­ские спо­соб­но­сти — напри­мер, она орга­ни­зо­вала в МЭИ хоз­рас­чет­ную лабо­ра­то­рию по про­верке образцов свар­ных соеди­не­ний на меж­кри­стал­лит­ную кор­ро­зию.

Правда, Терезе Хри­стофо­ровне в жизни не повезло — когда ее муж, ака­демик Голубцов нахо­дился в служеб­ной коман­ди­ровке в Австрии, на каком — то науч­ном симпо­зи­уме, его сбила машина и он скон­чался за гра­ницей. Похо­ро­нив его, она с новой энергией взя­лась за науч­ную работу — она раз­ра­бо­тала тео­рию так назы­ва­емых «комплек­со­нов», при­ме­ня­емых при хими­че­ской отмывке и очистке поверх­но­стей паро­ге­не­ра­то­ров. Ей при­над­лежит один из лучших учеб­ни­ков по атом­ной энерге­тике. Ее, как автора тео­рии комплек­со­нов, выдвигали на при­суж­де­ние Ленин­ской премии, правда, я не знаю, полу­чила она ее, или нет — я уже тогда был далеко от инсти­тута.

Заве­до­вал кафед­рой физики док­тор физико-матема­ти­че­ских наук Фаб­ри­кант. Он про­сла­вился тем, что в тридца­тых годах прошлого века изоб­рел опти­че­ский гене­ра­тор, то есть то, что теперь назы­вают «лазе­ром», но в то время этот при­бор не был вос­тре­бо­ван, и его изоб­ре­те­ние пре­дали забве­нию. Курс физики читал некто Манцев, доцент, но читал такой инте­рес­ный пред­мет очень сухо, соот­вет­ственно такая была и дис­ци­плина на лекциях — кто вязал, кто читал роман, а кто и спал.

Зато матема­тику, вер­нее, курс мата­на­лиза, вел про­фес­сор Дюбюк, потом­ствен­ный мос­ков­ский интел­ли­гент. Его дед был извест­ный в конце 18-го века мос­ков­ский фотограф и компо­зи­тор, автор многих попу­ляр­ных песен и роман­сов, в част­но­сти, песни «Улица, улица, ты, брат, пьяна!». Его лекции были гим­ном матема­тике, как науке наук. Он часто пре­ры­вал изложе­ние пред­мета вся­че­скими исто­ри­ями из жизни знаме­ни­тых матема­ти­ков, а иногда, когда он видел, что внима­ние слуша­те­лей ослабло, он мог и рас­ска­зать какой-нибудь анек­дот, все­гда очень ост­ро­ум­ный и не пош­лый. Кстати ска­зать, извест­ный аме­ри­кан­ский док­тор, спе­ци­а­лист по сер­дечно — сосу­ди­стым забо­ле­ва­ниям Дебейки, лечивший Ельцина, — был его род­ствен­ник, — то ли племян­ник, то ли двою­род­ный брат. К сожа­ле­нию, на вто­ром курсе его почему то пере­вели в заоч­ный энерге­ти­че­ский инсти­тут, а матема­тику стал читать про­фес­сор Гросс­берг, но это было уже не то. А вот прак­ти­че­ские заня­тия вел асси­стент Володя Зайцев, не намного старше нас, очень инте­рес­ный чело­век, много давший нам в обла­сти матема­тики.

Химию читала нам Мари­анна Алек­се­евна Тол­стая, дочь знаме­ни­того писа­теля, графа Алек­сея Тол­стого, автора рома­нов «Петр I», «Хлеб», «Хму­рое утро», «Гипер­бо­лоид инже­нера Гарина» и многих других про­из­ве­де­ний, к сожа­ле­нию, он в то время уже умер. Графиня Тол­стая — так ее все звали, была вид­ной дамой, пре­красно оде­той, что в те времена могли себе поз­во­лить очень немногие, свои лекции она читала с неко­то­рым арти­стизмом, по-видимому, врож­ден­ным. Меня она при­ме­тила еще на вступи­тель­ном экза­мене, и очень благо­во­лила ко мне, пыта­ясь завлечь меня на кафедру хим­во­доподго­товки, но я почему — то отка­зался от ее пред­ложе­ния, и может быть зря, — там был про­стор для науч­ной дея­тель­но­сти. Но там были одни женщины, а я не хотел быть среди них белой воро­ной.

Кафед­рой паро­вых тур­бин заве­до­вал про­фес­сор Дейч, бле­стящий иссле­до­ва­тель про­точ­ной части тур­бин. Гово­рят, все гени­аль­ное про­сто. Так вот, он иссле­до­вал обте­ка­ние лопа­ток тур­бины с помощью табач­ного дыма. Видимые струйки табач­ного дыма вво­ди­лись в струю сжа­того воз­духа и фотографи­ро­ва­лись — на кар­тинке было хорошо видно, где про­ис­хо­дит завих­ре­ние струи, зна­чит, там и про­ис­хо­дили потери. Конечно, это один из при­ме­ров его иссле­до­ва­ний, на самом деле они были гораздо шире и глубже. Он сво­бодно гово­рил на немец­ком, английском и фран­цуз­ском язы­ках, был хорошо изве­стен за рубежом. Одна­жды на его экза­мене про­изошел курьез­ный слу­чай — сда­вал «тур­бины» ино­стра­нец. Пред­мет он знал плохо и решил сва­лить все на пло­хое зна­ние рус­ского языка. Тогда про­фес­сор Дейч обра­до­вался и ска­зал ему: «Кол­лега, на каком языке Вы хотите сда­вать экза­мен? — я рад попрак­ти­ко­ваться в любом из европе­йских язы­ков!». Бед­няга, видя, что его номер не прошел, изви­нился и попро­сил раз­реше­ния при­дти в дру­гой раз.

Кафед­рой физ­воспи­та­ния заве­до­вал знаме­ни­тый мастер спорта, изоб­ре­та­тель борьбы «самбо», что зна­чило — само­обо­рона без оружия, Хар­лампиев. У меня даже была его книжка с опи­са­нием при­емов борьбы «самбо». Он был в весьма пре­клон­ном воз­расте и когда я был на вто­ром курсе, ушел на пен­сию.

Когда я учился на вто­ром курсе, заве­до­вать кафед­рой сопро­мата стал некто Боло­тин, док­тор тех­ни­че­ских наук, член — кор­ре­спон­дент Ака­демии наук СССР. Ему было всего 26 лет! А исто­рия его взлета была такова: он закон­чил Мос­ков­ский инсти­тут желез­но­до­рож­ного транспорта по спе­ци­аль­но­сти «мосты и тун­нели» и поступил в аспи­ран­туру. Темой его дис­сер­тации было иссле­до­ва­ние цик­ли­че­ской проч­но­сти мостов. В каче­стве при­мера он выбрал один мост в США, по кото­рому были известны все дан­ные по нагруз­кам, график движе­ния поез­дов и про­чие нуж­ные све­де­ния, в част­но­сти по кон­струкции моста, мате­ри­а­лам, из кото­рых был построен этот мост. По его рас­че­там, полу­чи­лось, что мост раз­ру­шится в опре­де­лен­ное, не столь отда­лен­ное время. Об этом он напи­сал в солид­ный аме­ри­кан­ский тех­ни­че­ский жур­нал. Его заметку опуб­ли­ко­вали и забыли. И надо же такому слу­читься, мост рух­нул вме­сте с про­хо­дившим по нему поез­дом именно в то время, какое пред­ска­зал в своей ста­тье Боло­тин. Он к тому времени благопо­лучно защи­тился и рабо­тал на кафедре в своем инсти­туте, когда на него сва­ли­лась все­мир­ная слава — кто-то в Аме­рике нашел его заметку и под­нялся скан­дал — вот, рус­ский вам гово­рил, что мост раз­ва­лится, а вы… Вполне есте­ственно, после этого и на Родине при­знали его заслуги, он защи­тил док­тор­скую дис­сер­тацию, стал про­фес­со­ром и полу­чил кафедру в нашем инсти­туте, Роста он был небольшого, но ходил, гордо задрав нос. Мы его понимали — было за что зади­рать.

Можно еще долго пере­чис­лять всех знаме­ни­тых наших людей, рабо­тавших в МЭИ — они были у нас на каж­дом факуль­тете, на каж­дой кафедре, напри­мер, политэко­номию у нас вела род­ная дочка маршала Жукова, на сосед­нем факуль­тете учился род­ной сын Н.С.Хрущева, Сергей Хрущев, кафед­рой теп­лофи­зики заве­до­вал ака­демик Вла­ди­мир Алек­сан­дро­вич Кирил­лин, назна­чен­ный впо­след­ствии Пред­се­да­те­лем Гос­коми­тета по науке и тех­нике, и сня­тый с этой долж­но­сти за то, что не подпи­сал кол­лек­тив­ное письмо «совет­ских уче­ных» про­тив Андрея Саха­рова. Москва есть Москва, а в те времена все было гораздо проще, и на улице можно было встре­титься с каким либо народ­ным арти­стом, напри­мер, с Жаро­вым или Крюч­ко­вым, попасть на концерт Ойстраха или Коз­лов­ского.

Летом 1956 года по при­зыву ком­со­мола сту­денты мос­ков­ских ВУЗов должны были ехать на целину. У нас на курсе эта поездка при­об­рела поли­ти­че­ское зна­че­ние — по тому, ехал ли ты на целину или не ехал, опре­де­ля­лась поли­ти­че­ская благо­на­деж­ность. К тому времени на факуль­тете появи­лась новая спе­ци­аль­ность — «атом­ные элек­тро­станции» и из желающих тре­тье­курс­ни­ков форми­ро­ва­лась новая группа по этой спе­ци­аль­но­сти. Есте­ственно, я поже­лал перейти на новую спе­ци­аль­ность, и пошел в дека­нат к нач­курса Ревекке Соло­мо­новне Френ­кель. Она ска­зала: «поедешь на целину — пере­веду!». Я оста­вил ей заяв­ле­ние, а через неделю наш много­ты­сяч­ный кол­лек­тив про­вожали на Казан­ском вок­зале Москвы. Это была самая пер­вая поездка сту­ден­тов на целину, в 1956 году

С целины мы вер­ну­лись в начале октября, и когда я при­шел в дека­нат, то узнал, что я зачис­лен в новую группу Т-0-53 по спе­ци­аль­но­сти «атом­ные станции». Так начи­на­лась моя карьера в атом­ной энерге­тике.

У меня было рас­пре­де­ле­ние в Сверд­ловск, в Урал ТЭП. Но в фев­рале нас, 10 чело­век, вызвали в дека­нат и сообщили, что пере­рас­пре­де­ляют в город Севе­ро­двинск на п/я 1. Больше ничего не ска­зали — мол, не положено! Мы побежали к все­знающим аспи­ран­там. И они под большим сек­ре­том, шепо­том, ска­зали: там делают атом­ные под­вод­ные лодки! Почему выбор пал на нас, 10 чело­век? Ответ ока­зался про­стой — у всех нас была уже оформ­лена 2-я форма допуска к сек­рет­ным мате­ри­а­лам. После защиты диплома я на пару недель съез­дил в Уфу, где рабо­тала после окон­ча­ния инсти­тута моя жена, Ирина Ловягина — она окон­чила учебу на год раньше меня, вер­нулся в Москву, и мы всем кол­лек­ти­вом отпра­ви­лись с Яро­слав­ского вок­зала в незна­комый нам Севе­ро­двинск.

Поезда в Севе­ро­двинск ходили через день, по чет­ным чис­лам, а обратно отправ­ля­лись по нечет­ным. Марш­рут поезда про­легал через Яро­славль, Вологду и, не заходя в Архангельск, на станции Иса­когорка пово­ра­чи­вал в Севе­ро­двинск. Мы при­были туда утром и прямым ходом отпра­ви­лись в отдел кад­ров завода. Город был почти весь дере­вян­ный — двухэтаж­ные дома были сде­ланы из сос­но­вого бруса и обшиты вагон­кой, тро­туары были дере­вян­ные, под ними хлюпало болото, правда, улицы были заасфальти­ро­ваны, от вок­зала ходил авто­бус. Но центр города, а это была улица Ленина, был застроен современ­ными многоэтаж­ными домами, архи­тек­тура кото­рых напоми­нала Ленинград. К отделу кад­ров при­ш­лось идти с километр по дере­вян­ным мост­кам. Нас сразу же при­нял началь­ник отдела кад­ров, бывший воен­ный, дал направ­ле­ние в общежи­тие, ордер на полу­че­ние подъем­ных и велел через день явиться сюда же, для встречи с глав­ным инже­не­ром завода. В тече­ние этих двух дней мы устро­и­лись в общежи­тии, я с Левой Ясь­ко­вым попал в ком­нату на пяте­рых — с нами посе­лили выпуск­ни­ков Ленинград­ского кораб­ле­стро­и­тель­ного инсти­тута — Володю Каза­кова, Володю Зайцева и Володю Тере­хина. Мы сразу же подружи­лись, к нам при­шли наши дру­зья, мы вме­сте отме­тили при­бытие к месту нашей новой работы. После посеще­ния мага­зи­нов мы оста­лись довольны — снабже­ние было вполне при­лич­ное, поражало большое коли­че­ство рыбы и рыб­ных изде­лий, что, впро­чем, было не уди­ви­тельно — рядом был Архангельск, рыб­ная сто­лица Рос­сии в то время. В мага­зине на вит­рине лежала даже чер­ная и крас­ная икра и балыки осет­ро­вых пород.

В назна­чен­ное время мы яви­лись в отдел кад­ров. Нас набра­лось чело­век два­дцать — выпуск­ни­ков МЭИ, Ленинград­ского кораб­ле­стро­и­тель­ного инсти­тута, Уральского поли­тех­ни­че­ского инсти­тута. Всех нас объеди­няла одна общая спе­ци­аль­ность — мы были физики-атомщики. Только трое деву­шек, при­е­хавших с нами, были по спе­ци­аль­но­сти тех­но­логами по водно-хими­че­скому режиму, но эта спе­ци­аль­ность тоже имела прямое отноше­ние к атом­ным энерге­ти­че­ским уста­нов­кам.

Нас при­нял Вален­тин Ива­но­вич Вашанцев, глав­ный инже­нер завода. Беседа с нами про­должа­лась часа два. Сна­чала он рас­ска­зал нам об исто­рии завода, о той про­дукции, кото­рую он выпус­кает, о тех зада­чах, кото­рые стоят перед нами, потом отве­тил на наши вопросы. Един­ствен­ный вопрос, на кото­рый он не смог отве­тить — это вопрос о жилье. Многие при­сут­ствующие уже при­е­хали в Севе­ро­двинск жена­тыми, и, вполне есте­ственно, их вол­но­вал вопрос о жилье и месте работы для жен. Найти работу для жен он пообещал, а вот с жильем было слож­нее — он поре­комен­до­вал ста­но­виться в оче­редь на полу­че­ние жилья. Когда в отделе кад­ров мы поин­те­ре­со­ва­лись, когда полу­чим жилье по этой оче­реди, ока­за­лось, надо ждать лет два­дцать!

Мне, как и осталь­ным, дали направ­ле­ние на работу в цех № 50, на уча­сток спец­ра­бот, где зачис­лили сле­са­рем — налад­чи­ком 6-го раз­ряда так же, как и осталь­ных вновь поступивших. Но на работу мы не ходили, так как из нас создали группу опе­ра­то­ров пульта управ­ле­ния, и мы в тече­ние полу­года должны были пройти обу­че­ние и сдать экза­мены на право управ­ле­ния реак­то­ром. До обеда мы слушали лекции по физике реак­тора, устройству реак­тор­ной уста­новки, тур­бин­ного отсека, системе элек­тро­снабже­ния, системе управ­ле­ния реак­то­ром и про­чим инте­рес­ным вещам, кото­рые нам читали старшие това­рищи, прошед­шие обу­че­ние в Обнин­ске и сдавшие экза­мен самому ака­демику Алек­сан­дрову. Один из них, Арка­дий Гринглас, стал потом моим другом. Опе­ра­торы реак­тор­ной уста­новки в то время были чем-то вроде кос­мо­нав­тов. Они тогда шли по номе­рам: опе­ра­тор №1 Валя Левад­ный, опе­ра­тор №2 Гарик Гринглас. Успеш­ная работа на пульте была залогом быст­рого полу­че­ния квар­тиры по реше­нию дирек­тора.

После обеда у нас был сво­бод­ный график заня­тий, и мы, как пра­вило, про­во­дили это время на стро­ящихся лод­ках, изу­чая мате­ри­аль­ную часть. Домой мы могли уйти только после окон­ча­ния рабо­чего дня, в пять часов. Так про­должа­лось до тех пор, пока не спу­стили на воду пер­вый атом­ный раке­то­но­сец, заказ под номе­ром 901. Это слу­чи­лось в конце июля. Корабль поста­вили к при­чалу, и над реак­тор­ным отсе­ком выре­зали большой съем­ный лист — кусок проч­ного корпуса разме­ром при­мерно 20 кв.м. Это было сде­лано для загрузки в корпус реак­тора актив­ной зоны, кото­рая соби­ра­лась и испыты­ва­лась на отдель­ном стенде, в другом цехе. После загрузки актив­ной зоны и уста­новки крышки реак­тора съем­ный лист ста­вили на место и зава­ри­вали, потом вос­ста­нав­ли­вали лег­кий корпус. Все это время реак­тор как бы нахо­дился без над­зора, и кому-то в голову при­шла «свет­лая» мысль поса­дить нас на дежур­ство — охра­нять пломбу на крышке реак­тора. Дежур­ство орга­ни­зо­вали, как положено — завели жур­нал сдачи — при­ема дежур­ства, уста­но­вили график, по кото­рому надо было дежу­рить трое суток, а на чет­вер­тые был выход­ной. Дежу­рить нужно было до тех пор, пока не уста­но­вят при­воды управ­ле­ния компен­си­рующей решет­кой и не закроют на замок выго­родку реак­тора.

Хорошо, что было лето, и было не так холодно, но все равно, при­хо­ди­лось оде­ваться потеп­лее, потому что внутри лодки стоял жут­кий холод от железа. Одна­жды в вечер­нее дежур­ство я услышал в отсеке чьи то шаги. Я спро­сил — кто идет? Ко мне подошел симпа­тич­ный муж­чина лет сорока пяти, и пред­ста­вился: глав­ный кон­струк­тор про­екта Сергей Ники­тич Кова­лев. Я на вся­кий слу­чай спро­сил документы, он пока­зал мне мини­стер­ский про­пуск — все совпа­дало. Он поин­те­ре­со­вался, зачем я тут сижу, я ему рас­ска­зал и спро­сил, что его инте­ре­сует. Его, как выяс­ни­лось, инте­ре­со­вало устройство реак­тор­ного отсека и самого реак­тора. Дело было в том, что реак­тор­ную уста­новку про­ек­ти­ро­вало совсем другое кон­струк­тор­ское бюро — Горь­ков­ское ГС ОКБ под руко­вод­ством Афри­кан­това, кото­рое после смерти Афри­кан­това стало носить его имя. А лодку про­ек­ти­ро­вало Ленинград­ское КБ судо­стро­е­ния — ЦКБ -18, где и рабо­тал Кова­лев. Оно давало Горь­ков­скому КБ габа­рит­ные размеры и весо­вые харак­те­ри­стики реак­тор­ной уста­новки, а также задан­ную мощ­ность, параметры и паро­про­из­во­ди­тель­ность, кото­рые нужны были для сты­ковки с тур­бин­ной уста­нов­кой, а ее, в свою оче­редь про­ек­ти­ро­вал и строил дру­гой завод — имени Кирова в Ленинграде. Поэтому глав­ного кон­струк­тора и заин­те­ре­со­вало устройство реак­тор­ной уста­новки, чтобы ему кон­струк­торы из Горь­ков­ского ГС ОКБ, как гово­рится, лапшу на уши не вешали.

Мне делать было нечего, а рас­ска­зы­вая Сергею Ники­тичу устройство реак­тора, я сам его лучше понимал. Начать при­ш­лось с азов ядер­ной физики — что такое нейтрон, как он замед­ля­ется, что такое сече­ние деле­ния ядра, откуда берутся нейтроны и куда они деваются, что такое кри­тич­ность реак­тора и коэффици­ент четырех сомножи­те­лей. Уче­ник он был очень спо­соб­ный, еще бы, кан­ди­дат тех­ни­че­ских наук. И мы с поль­зой про­вели этот вечер. Домой мы ушли после того, как меня сме­нили, а на сле­дующий вечер он при­шел опять, часов в восемь вечера. Так в бесе­дах мы про­вели три вечера. Потом я ушел на выход­ной, а он уехал в Ленинград. Должен ска­зать, так как я не был кораб­ле­стро­и­те­лем, то и я от него узнал тоже много нового и инте­рес­ного для меня. Потом, рабо­тая на заводе, я довольно часто встре­чался с Сергеем Ники­ти­чем. И хотя он стал уже гене­раль­ным кон­струк­то­ром под­вод­ных лодок, но он меня все­гда пом­нил и отно­сился ко мне доб­роже­ла­тельно. В конце 2011 г. при­шла из Петер­бурга печаль­ная весть — Сергей Ники­тич скон­чался в воз­расте 92 г. Цар­ствие ему небес­ное, земля пухом.

Наступило время экза­ме­нов. Экза­мены я сдал, и нас отпра­вили на медицин­скую комис­сию. Я ее про­хо­дил при поступ­ле­нии на завод, но тут были какие то допол­ни­тель­ные тре­бо­ва­ния, и при­ш­лось про­хо­дить комис­сию заново.

И тут меня ждала непри­ят­ность — рентген обна­ружил у меня в пра­вом лег­ком какую-то рако­винку, оче­видно, послед­ствия пере­не­сен­ного в дет­стве плев­рита. К работе на пульте в усло­виях под­вод­ного пла­ва­ния меня не допу­стили, и спи­сали на берег. Меня про­вели в долж­но­сти помощ­ника мастера и пору­чили заниматься мон­тажом обо­ру­до­ва­ния системы управ­ле­ния и защиты реак­тора. В моей бригаде было пять рабо­чих, мы обслужи­вали нахо­дившийся на плаву заказ № 901, вели мон­таж на заказе № 902 и гото­вили обо­ру­до­ва­ние для заказа № 903. Все они шли друг за другом, с раз­рывом несколько месяцев, Обо­ру­до­ва­ние было новое, еще не очень обка­тан­ное, и частенько слу­ча­лись вся­кие непри­ят­но­сти, осо­бенно с элек­тро­обо­ру­до­ва­нием

После нескольких месяцев работы на участке мон­тажа реак­тор­ной уста­новки в цехе №50 я был пере­ве­ден на долж­ность мастера, рабо­чий день у меня начи­нался в 8 ч. утра и закан­чи­вался в 8-9 часов вечера, при­чем рабо­тали без выход­ных. В цехе №42 был уча­сток под руко­вод­ством Лени Гнед­кова, кото­рый занимался той же рабо­той, что и наш уча­сток, но на зака­зах 42-го цеха. Гнед­ков выступил с пред­ложе­нием объеди­нить участки, пере­дав ему все заказы. Дирек­тор Евге­ний Пав­ло­вич Его­ров под­держал его пред­ложе­ние. Мне было пред­ложено перейти на уча­сток Гнед­кова, но я отка­зался. Нужно ска­зать несколько слов о том, кто такой был Евге­ний Пав­ло­вич Его­ров.

Его­ров при­шел на завод в период его упадка — на заводе была пол­ная без­ра­бо­тица, зака­зов прак­ти­че­ски не было — сде­лали пару автомо­биль­ных паромов для пере­правы через Север­ную Двину в Архангельске — тогда мост через нее только стро­ился, и поезда ходили до вок­зала на пра­вом берегу реки, а больше работы не было. Его­ров с при­сущей ему энергией ско­ло­тил группу еди­номыш­лен­ни­ков и выдви­нул идею стро­и­тельства под­вод­ного флота с атом­ными и дизель­ными двига­те­лями и вооружен­ного торпе­дами, само­ле­тами — сна­ря­дами и раке­тами. Завод начали рекон­стру­и­ро­вать под стро­и­тельство под­вод­ных лодок. Цех 42, кото­рый раньше пред­на­зна­чался для стро­и­тельства ору­дий­ных башен глав­ного калибра, пере­де­лали под стро­и­тельство экс­пе­римен­таль­ных под­вод­ных атом­ных лодок. Постро­или пути, по кото­рым пере­двига­лись тележки, с уста­нов­лен­ными на них секци­ями под­вод­ной лодки. Там было три позиции — на пер­вой позиции про­ис­хо­дила сты­ковка секций, изго­тов­лен­ных в корпус­ном цехе, гид­ро­ис­пыта­ния корпуса, облицовка внут­рен­них поверх­но­стей теп­ло­изо­ляцией и мон­таж кабель­ных трасс. Дальше корпус пере­тас­ки­вали лебед­ками на сле­дующую позицию, где про­ис­хо­дила достройка лодки. На тре­тьей позиции загружа­лась актив­ная зона реак­тора, глав­ные меха­низмы, зава­ри­ва­лись съем­ные листы, и лодку вытас­ки­вали на берего­вое устройство для боко­вого спуска на воду. Лодку пере­став­ляли на другие тележки, и плавно спус­кали на воду, где она осво­бож­да­лась от тележек и всплы­вала. Дальше ее бук­си­ро­вали к пирсу. Точно также был пере­обо­ру­до­ван и цех 50, только там была другая система спуска на воду: лодка перемеща­лась из дока в бас­сейн, бас­сейн напол­нялся водой, лодка всплы­вала, и бук­сиры выво­дили ее в так назы­ва­емую «про­резь» — глу­бо­ко­вод­ную часть бас­сейна. После спуска воды ворота про­рези откры­ва­лись и лодку вытас­ки­вали бук­сиры к при­чалу.

Все это пере­обо­ру­до­ва­ние завода заняло при­лич­ное время и потре­бо­вало гигант­ских затрат, но в то время денег не жалели — у аме­ри­канцев уже было две атом­ных под­вод­ных лодки, одна из них, «Нау­ти­лус», была оснащена ядер­ной сило­вой уста­нов­кой с водо — водя­ным реак­то­ром, другая — «Си Вулф» имела реак­тор, охла­жда­емый натрием. Правда, затея с жид­коме­тал­ли­че­ским реак­то­ром у них про­ва­ли­лась, на лодке про­изошел страш­ный пожар, и они от этой идеи отка­за­лись навсе­гда, в отли­чие от наших кон­струк­то­ров, кото­рые сумели постро­ить такую лодку, но об этом отдель­ный разго­вор.

При Евге­нии Пав­ло­виче Его­рове завод зажил вто­рой жиз­нью, зара­ботки на заводе были очень при­лич­ные, да еще пла­тили поляр­ные над­бавки, хотя до Поляр­ного круга было 400 км, но спе­ци­аль­ным Ука­зом завод был «отне­сен» к запо­ляр­ным тер­ри­то­риям. Народ на заводе, в основ­ном, рабо­тал мест­ный — из Архангельска, Архангельской и Вологод­ской обла­стей. Очень много было руко­во­ди­те­лей из Нико­ла­ева — Нико­ла­ев­ского судо­стро­и­тель­ного завода. Ответ­ствен­ным сдат­чи­ком пер­вой совет­ской под­вод­ной атом­ной лодки, извест­ной под име­нем «Ленин­ский ком­со­мол» был нико­ла­е­вец Довгань. Рабо­тал у нас дру­гой нико­ла­е­вец, по фами­лии Бед­рань. Мест­ные ост­ряки шутили: «Довгань, Бед­рань и про­чая рвань». Но, несмотря на такие шутки, отноше­ния между людьми на заводе были очень хорошие.

Был выход­ной день, когда меня при­гла­сили к дирек­тору на дебар­ка­дер, сто­явший у пирса рядом с зака­зом №902. Я вошел в каби­нет, где сидел дирек­тор и еще несколько руко­во­ди­те­лей, был и Леня Гнед­ков. Евге­ний Пав­ло­вич поздо­ро­вался со мной за руку, поса­дил напро­тив себя и начал рас­спраши­вать о моих делах. Постепенно он перешел на тему моего пере­хода в цех 42. Я опять отка­зался, тогда он пред­ложил: «давай сде­лаем так — сей­час мы с тобой побо­ремся на руках. Кто побе­дит, тот и решает, как быть!». Деваться мне было некуда, и при­ш­лось соглашаться. Осво­бо­дили стол, мы усе­лись с дирек­то­ром друг про­тив друга, упер­лись ногами и по команде судьи начали борьбу. Как я не упи­рался, дирек­тор ока­зался силь­нее и положил мою руку на стол. Он был вообще физи­че­ски очень здо­ро­вым чело­ве­ком, так что и про­иг­рать ему было не зазорно. Все посме­я­лись, а дирек­тор тут же заста­вил напи­сать заяв­ле­ние о пере­ходе в цех 42, и подпи­сав его, отдал Лене Гнед­кову для даль­нейшего оформ­ле­ния. Так я очу­тился в другом цехе. Правда, от этого ничего не изме­ни­лось — я, как рабо­тал на зака­зах 50 — го цеха, так и про­должал рабо­тать, только объем работы уве­ли­чился — теперь мне при­хо­ди­лось заниматься еще и налад­кой систем теп­ло­кон­троля реак­тор­ной уста­новки, да и не на одном заказе, а на двух, а то и трех одно­временно. О том, как при­хо­ди­лось рабо­тать, гово­рит коли­че­ство отгу­лов за год — у меня их было 90! Правда, отгу­лять мне никто не дал, дали отдох­нуть недельку, а потом вызвали на работу.

Мне посчаст­ли­ви­лось рабо­тать с людьми, кото­рые заложили основу атом­ного флота Рос­сии. В первую оче­редь это был Евге­ний Пав­ло­вич Его­ров, о кото­ром можно еще много рас­ска­зы­вать, глав­ный инже­нер Иван Михай­ло­вич Савченко, началь­ник цеха №50 Изра­иль Лаза­ре­вич Камай, началь­ник цеха №42 Ана­то­лий Васи­лье­вич Рын­ко­вич, стро­и­тель отдела №2 Ари­адна Пав­ловна Наза­рьина, стро­и­тель отдела №1 Герман Алек­се­е­вич Афа­на­сьев — пере­чис­лять всех можно еще долго: это были насто­ящие пат­ри­оты, люди, пре­дан­ные идее добиться пре­вос­ход­ства СССР над атом­ным фло­том НАТО и обес­пе­че­ния без­опас­но­сти Совет­ского Союза.

Стал­ки­ваться с экс­тремаль­ными ситу­аци­ями и участ­во­вать в лик­ви­дации ава­рий мне при­хо­ди­лось неод­но­кратно, более того — в одном слу­чае я ока­зался еще и винов­ни­ком ава­рии. Эта исто­рия про­изошла при моем непо­сред­ствен­ном уча­стии, более того, я ока­зался непо­сред­ствен­ным винов­ни­ком слу­чившегося. Так как корабль (заказ №901) был уже пере­дан флоту, то ответ­ствен­ность за его экс­плу­а­тацию нес экипаж, нахо­дившийся на борту в пол­ном составе. Порядки на корабле были флот­ские — каж­дое утро про­во­ра­чи­ва­ние меха­низмов, в том числе и при­во­дов системы управ­ле­ния реак­то­ром. На лодке было уста­нов­лено два реак­тора — один для атом­ной уста­новки пра­вого борта, дру­гой — для левого борта. Соот­вет­ственно сидели и опе­ра­торы пульта управ­ле­ния — один слева, дру­гой справа, при­чем управ­ле­ние каж­дого борта было совершенно авто­ном­ное. Левым бор­том по тра­диции управ­ляли флот­ские опе­ра­торы, пра­вым — завод­ские. И вот, при про­во­ра­чи­ва­нии обна­ружи­ва­ется дефект — не рабо­тает на левом борту «гру­бый» ука­за­тель перемеще­ния компен­си­рующей решетки. Компен­си­рующая решетка в реак­торе — очень важ­ный элемент управ­ле­ния. Она в том типе реак­тора была оди­нар­ная, и состо­яла из набора листов нержа­веющей стали с высо­ким содер­жа­нием бора, кото­рый являлся силь­ным погло­ти­те­лем нейтро­нов. В самом ниж­нем положе­нии решетки реак­тор был заглу­шен. Для его пуска нужно было под­нять решетку вверх, при­чем чем дольше рабо­тал реак­тор, тем выше было его «выго­ра­ние», и тем выше нужно было под­нимать КР — так сокращенно назы­вали компен­си­рующую решетку. За пультом сидел флот­ский опе­ра­тор Кузьмин, и, обна­ружив дефект, он тут же позво­нил сда­точ­ному меха­нику. Сда­точ­ный меха­ник, а им был, если мне не изме­няет память, Мань­ков­ский, нашел меня по теле­фону и дал команду устра­нить дефект. Вообще, этот ука­за­тель был весьма нена­деж­ным элемен­том. Так как кон­тур был абсо­лютно герме­ти­чен, то пере­дача импульса про­хо­дила через тон­кую стенку из нержа­веющей стали на сель­син — элек­три­че­ский при­бор, пред­на­зна­чен­ный для пере­дачи угла пово­рота. Вот этот самый сель­син — при­ем­ник и выхо­дил довольно часто из строя. Для замены его нужно было соста­вить акт, подпи­сать его у десятка раз­ных начальствен­ных лиц, и только тогда полу­чить новый, сдав ста­рый. Сама замена занимала несколько минут. Я послал рабо­чего демон­ти­ро­вать сель­син и позво­нил на пульт с прось­бой запи­сать в вах­тен­ном жур­нале о демон­таже «гру­бого» ука­за­теля. Кроме «гру­бого» ука­за­теля положе­ния КР был еще и «точ­ный» ука­за­тель, кото­рый пока­зы­вал положе­ние КР с точ­но­стью до деся­тых долей мил­лиметра, поэтому я не опа­сался бес­кон­троль­ного перемеще­ния КР. Но полу­чи­лось все с точ­но­стью до «нао­бо­рот». Утром при­шел дру­гой опе­ра­тор, запись в жур­нале преды­дущий опе­ра­тор Кузьмин не сде­лал, и новый опе­ра­тор начал по команде коман­дира БЧ- 5 Бориса Панова про­во­ра­чи­ва­ние. Он вклю­чил пита­ние системы управ­ле­ния и защиты (СУЗ) и стал ждать, пока прогреются при­боры. «Точ­ный» ука­за­тель был при­крыт жур­на­лом, а «гру­бый» не рабо­тал! Как позже выяс­ни­лось, опе­ра­тор вме­сто пита­ния СУЗ вклю­чил ава­рий­ное опус­ка­ние решетки, кото­рое вклю­ча­лось тем же клю­чом, но в другом положе­нии. Конечно, если бы рабо­тал «гру­бый» ука­за­тель, он тут же испра­вил бы свою ошибку, но он не рабо­тал. Решетка с большой ско­ро­стью пошла вниз, при этом не сра­бо­тала фрикци­он­ная муфта, кото­рая должна была про­скольз­нуть при уве­ли­че­нии момента, не сра­бо­тала токо­вая отсечка, кото­рая должна была отклю­чить элек­тро­двига­тель при уве­ли­че­нии тока. Двига­тель отклю­чился только тогда, когда решетка закли­нила, смяв несколько топ­лив­ных кана­лов. Ава­рия была серьез­ная: пре­жде всего, сры­вался срок выхода лодки в море и пере­ход к месту бази­ро­ва­ния, далее — появ­лялся гро­мад­ный объем не запла­ни­ро­ван­ных работ, в том числе вскрытие корпуса лодки для демон­тажа актив­ной зоны реак­тора, ее замена, и есте­ственно, после­дующая сборка. И меня обви­нили в том, что я это устроил нарочно! Меня вызвали в мест­ное управ­ле­ние КГБ и велели напи­сать объяс­ни­тель­ную записку. На дру­гой день это повто­ри­лось, и так про­должа­лось целую неделю. Кол­леги по работе посо­ве­то­вали сушить сухари, ведь все скла­ды­ва­лось про­тив меня: мой рабо­чий дал пока­за­ния о том, что команду на сня­тие при­бора дал я, флот­ский опе­ра­тор Кузьмин напрочь отка­зался от того, что я про­сил его по теле­фону сде­лать запись в жур­нале.

Нако­нец при­е­хал заме­сти­тель глав­ного кон­струк­тора ГС ОКБ Васи­лий Ива­но­вич Кош­кин. Для начала он рас­ска­зал несколько мод­ных анек­до­тов про Васи­лия Ива­но­вича Чапа­ева, кото­рые начали ходить в народе в то время, все посме­я­лись, но ждали ответ на глав­ный вопрос: что делать с реак­то­ром и кто вино­ват в этой исто­рии. Все думали, что он сей­час нач­нет выкру­чи­ваться, валить вину за про­ис­шед­шее на завод, но, ко все­общему удив­ле­нию, он ска­зал, что вино­ваты кон­струк­тора, не преду­смот­ревшие жест­кий упор в при­воде решетки и не раз­несшие ключи управ­ле­ния. С меня сняли обви­не­ния в дивер­сии, огра­ни­чившись выго­во­ром в при­казе. Послед­ствия ава­рии при­ш­лось лик­ви­ди­ро­вать мне самому. После вскрытия съем­ного листа нужно было демон­ти­ро­вать крышку реак­тора. Пре­жде этой опе­рации на заводе никто не делал. Для этого суще­ство­вал комплект при­спо­соб­ле­ний под назва­нием ПУ-1. Расшиф­ро­вы­ва­лось это так: перегру­зоч­ное устройство, пер­вая модифи­кация. В него вхо­дило устройство для под­рыва крышки, ее демон­тажа, устройство для выема отра­бо­тан­ных топ­лив­ных кана­лов, защит­ный кон­тей­нер, весивший порядка десяти тонн, так как он состоял из очень тяже­лого обед­нен­ного урана — 238, и про­чих при­спо­соб­ле­ний. Все это пред­на­зна­ча­лось для стро­ившейся на нашем же заводе плав­базы для перегрузки топ­лива с лодок и хра­не­ния выгружен­ного топ­лива. Сей­час оно при­ш­лось очень кстати. Был уже апрель, ночи почти не было, и работа про­должа­лась почти круг­лые сутки. Мон­таж устройства для под­рыва крышки реак­тора вели мы с Воло­дей Зайце­вым, кото­рый в то время рабо­тал масте­ром ОТК. За сутки мы собрали это при­спо­соб­ле­ние, при­чем нам помогали авторы этого про­екта, муж с женой, Володя и Люда, спе­ци­ально при­е­хавшие для этого из Горького. Фами­лию их, к сожа­ле­нию, я сей­час не помню, но эта работа была и им на пользу, потому что их устройство на прак­тике при­ме­ня­лось впер­вые, и они тут же вно­сили по ходу работы исправ­ле­ния в про­ект. Закон­чив сборку рано утром, я с Воло­дей Зайце­вым ушел домой отды­хать после непре­рыв­ной работы в тече­ние суток, а новая смена начала подъем дав­ле­ния для под­рыва крышки. Все прошло благопо­лучно, крышка выско­чила без пере­ко­сов и повисла на упо­рах, как и положено. После демон­тажа крышки на реак­тор поста­вили тех­но­логи­че­скую крышку из комплекта ПУ — 1 и начали выгрузку неза­кли­нен­ных кана­лов. Большая часть кана­лов была выгружена, оста­лось около два­дцати, непод­дающихся уси­лию перегру­зоч­ного при­спо­соб­ле­ния. Решили извле­кать их напрямую, через динамо­метр, чтобы не раз­ру­шить головку канала. Надо ска­зать, что к тому времени сме­ни­лось руко­вод­ство сда­точ­ной команды — вме­сто Миха­ила Яко­вле­вича Баже­нова ответ­ствен­ным сдат­чи­ком заказа назна­чили моло­дого и очень энергич­ного Вла­ди­мира Льво­вича Кули­кова. Он руко­во­дил всеми рабо­тами по устра­не­нию послед­ствий ава­рии, при­вле­кая к этой работе много­чис­лен­ных спе­ци­а­ли­стов — началь­ника физ­ла­бо­ра­то­рии Володю Пасын­кова, началь­ника отдела ради­аци­он­ной без­опас­но­сти Вла­ди­мира Коч­кина, пред­ста­ви­те­лей Кур­ча­тов­ского инсти­тута, кон­струк­тор­ского и тех­но­логи­че­ского отде­лов. Коч­кина мы все звали Воло­дей, хотя насто­ящее имя у него было очень звуч­ное — Орланд. Но он его не любил и предпо­чи­тал, чтобы его звали Воло­дей. Опе­рацию по извле­че­нию оставшихся кана­лов решили про­во­дить ночью, благо они были свет­лые, когда будет минималь­ное коли­че­ство людей. Участ­во­вали только доб­ро­вольцы, среди них был я и Володя Зайцев, с кото­рым мы соби­рали устройство для под­рыва крышки. Тут же был отваж­ный Володя Коч­кин, поодаль стоял Володя Пасын­ков. Мы зацепили цанго­вым захва­том головку канала и дали команду кра­новщику на подъем. Гак крана мед­ленно пошел на подъем, мы сле­дили за пока­за­ни­ями динамо­метра. При уси­лии около тонны канал пошел легко, и через несколько секунд он повис над лод­кой. На берегу, возле входа на дебар­ка­дер сто­яло устройство для ради­аци­он­ного кон­троля пер­со­нала, так назы­ва­емая «арка». Возле нее стоял охран­ник с ружьем, кото­рый про­ве­рял про­пуска. Как только был извле­чен канал, арка завыла, и начала мигать всеми лампоч­ками. Охран­ник с пере­пугу бро­сил ружье и убежал подальше. То же сде­лали и осталь­ные, — те, кто не рабо­тал, а наблю­дал. Только Володя Коч­кин баг­ром с длин­ной руч­кой напра­вил канал в защит­ный кон­тей­нер и дал команду на опус­ка­ние. Таким мане­ром мы извлекли еще штук две­на­дцать кана­лов, но осталь­ные не шли даже при большом уси­лии — динамо­метр был на десять тонн, и стрелка при­ближа­лась к этому зна­че­нию, но канал не под­да­вался. На этом работы решили пре­кра­тить, и демон­ти­ро­вать кор­зину с оставши­мися кана­лами, а их оста­лось шесть штук. Эта кор­зина по чер­тежам имела обо­зна­че­ние «сб.26». Демон­ти­ро­ван­ную сборку извлекли из реак­тора и отвезли на край мола, где она, возможно, нахо­дится и сей­час. Какую дозу ради­ации мы полу­чили при этой опе­рации, никто не знает, потому что мы рабо­тали без радиомет­ров — в дан­ном слу­чае они были бес­по­лезны, так как они бы зашка­лили уже в начале опе­рации, но Володя Коч­кин нас успо­коил — до луче­вой болезни мы не добрали! Дальше все пошло по нака­тан­ным рель­сам — уста­но­вили новую сборку с топ­лив­ными кана­лами, крышку реак­тора, уплот­нили ее. Про­вели гид­ро­ис­пыта­ния, уста­но­вили новые при­вода, спешно модер­ни­зи­ро­ван­ные заво­дом — изго­то­ви­те­лем, еще раз про­вели гид­ро­ис­пыта­ния, закрыли съем­ный лист и начали гото­вить лодку к даль­нейшим испыта­ниям. Но после этой ава­рии на всех при­во­дах СУЗ, в том числе и на атом­ных станциях, уста­но­вили жест­кие упоры, предо­хра­няющие от непреду­смот­рен­ного движе­ния при­вода вниз.

Заклю­чи­тель­ным событием на заказе 901 было сле­дующее. Пер­вый атом­ный раке­то­но­сец Совет­ского Союза прошел, нако­нец, все испыта­ния, но было одно уяз­вимое место в реак­торе — это стержни авто­ма­ти­че­ского регу­ли­ро­ва­ния. Они были сде­ланы из нержа­веющей стали с высо­ким содер­жа­нием бора. Выпол­нены они были в виде кол­ба­сок, соеди­нен­ных между собой шар­нир­ными сочле­не­ни­ями. Рабо­тали они в очень тяже­лых усло­виях — в цен­тре актив­ной зоны реак­тора, где нейтрон­ный поток достигал гро­мад­ной вели­чины — несколько мил­ли­ар­дов нейтро­нов через один квад­рат­ный сан­тиметр за одну секунду! Нержа­веющая сталь не выдержи­вала таких нагру­зок и раз­руша­лась. Стержни отго­рали и падали вниз, а реак­тор ста­но­вился неуправ­ля­емым. Уче­ные из Кур­ча­тов­ского инсти­тута нашли дру­гой мате­риал — ред­ко­земель­ный металл «европий» и сде­лали из него стержни для авто­ма­ти­че­ского регу­ли­ро­ва­ния. Нужно было извлечь из реак­тора четыре группы стерж­ней (по четыре штуки в группе), а так как реак­то­ров было два, то восемь, и заме­нить их на европи­е­вые. Глав­ная про­блема была в том, как их вытащить — они обла­дали гро­мад­ной радио­ак­тив­но­стью — несколько секунд, — и ты полу­чал месяч­ную дозу. При­думали такую схему: сде­лали лоток из свинца, открытый сверху на такую вели­чину, чтобы про­тащить по нему про­во­локу, уста­но­вили его от реак­тор­ной выго­родки до люка, возле люка поста­вили защит­ный кон­тей­нер, тоже из свинца. Теперь нужны были испол­ни­тели. Глав­ный стро­и­тель заказа Вла­ди­мир Льво­вич Кули­ков собрал всех инже­нерно — тех­ни­че­ских работ­ни­ков, вхо­дивших в сда­точ­ную команду корабля, и доход­чиво объяс­нил, что нужно сде­лать, чтобы корабль ушел от пирса, — тех, кто не хочет участ­во­вать, попро­сил выйти сей­час. Тако­вых не ока­за­лось. Мы спу­сти­лись в отсек и стали на рас­сто­я­нии вытя­ну­той руки друг от друга. Пер­вый номер вытащил стержень из канала и завел его в свинцо­вый желоб, потом про­во­локу, за кото­рую был при­вя­зан стержень, пере­дал сле­дующему участ­нику опе­рации, и так до послед­него, кото­рый опу­стил стержень в защит­ный кон­тей­нер. Опе­рация занимала всего несколько секунд. Рядом со мной стоял опе­ра­тор управ­ле­ния реак­тор­ной уста­нов­кой Гена Сидо­ров. Зачем он это сде­лал, я не знаю, — по всей видимо­сти, из про­стого любопыт­ства, но он накло­нился и посмот­рел на извле­чен­ный из рек­тора стержень. Это сто­ило ему жизни — через месяц он забо­лел раком мозга и умер, не дожив до тридцати лет. К утру новые стержни авто­ма­ти­че­ского управ­ле­ния реак­то­ром были смон­ти­ро­ваны. На лодке Пред­се­да­тель Госу­дар­ствен­ной комис­сии адми­рал Чер­ток торже­ственно под­нял флаг корабля, и под звуки оркестра заказ № 901 (п/л К-19) отошел от при­чала. Если бы мы тогда знали, какая ужас­ная участь постиг­нет этот корабль!

Нельзя не рас­ска­зать о траге­дии, кото­рая про­изошла с под­вод­ной лод­кой К-19, извест­ной на нашем заводе по номеру заказа- 901. На ней я начи­нал свою тру­до­вую дея­тель­ность на заводе, много зна­комых и дру­зей у меня было в составе экипажа: коман­дир Затеев, коман­дир БЧ-5 Борис Панов, коман­дир диви­зи­она движе­ния Юра Повстев. Я уже рас­ска­зы­вал о зло­клю­че­ниях этой лодки у завод­ского при­чала, к сожа­ле­нию, они не кон­чи­лись с отхо­дом к месту бази­ро­ва­ния. О судьбе этой лодки аме­ри­канцы сняли художе­ствен­ный фильм, кото­рый довольно прав­диво повест­вует об этой ава­рии и действиях экипажа, но истин­ную при­чину траге­дии, унесшей жизнь нескольких под­вод­ни­ков, до сих пор никто не рас­ска­зал.

А дело было так. В кон­струкции реак­тор­ного отсека была так назы­ва­емая П-образ­ная выго­родка, в кото­рой размеща­лись корпуса гид­рав­ли­че­ской части глав­ных цир­ку­ляци­он­ных насо­сов. Она была, как и положено, герме­тична, а в ниж­ней части этой выго­родки нахо­дился теп­ло­обмен­ник пром­кон­тура, кото­рый охла­ждался заборт­ной водой. Сде­лан он был из нержа­веющей стали, кото­рую кон­струк­тора при­ме­няли где надо, и где не надо. Этот теп­ло­обмен­ник через несколько месяцев работы давал течь, и П-образ­ная выго­родка затоп­ля­лась мор­ской водой. В то время не знали, что нержа­веющая сталь, вообще очень стойкая к темпе­ра­туре и внеш­ним воз­действиям, имеет одно, но очень пло­хое свойство — она неустой­чива к воз­действию хло­ри­дов, а их-то как раз очень много в мор­ской воде! Несколько затоп­ле­ний П-образ­ной выго­родки сыг­рали свою роль — тол­стые трубы выдержали эти затоп­ле­ния, а вот тон­кие трубки, типа импульс­ных, с толщи­ной стенки всего 1,5 мм, не выдержали, и трубка отбора импульса дав­ле­ния 1-го кон­тура пра­вого борта раз­ру­ши­лась, а через обра­зо­вавше­еся отвер­стие теп­ло­но­си­тель 1-го кон­тура вытек в П-образ­ную выго­родку. Реак­тор остался без охла­жде­ния, воз­никла угроза рас­плав­ле­ния актив­ной зоны реак­тора. Коман­дир лодки Затеев опа­сался того, что про­изой­дет ядер­ный взрыв, а так как ава­рия

про­изошла вблизи военно-мор­ской базы НАТО Скапа-Флоу, такой ядер­ный взрыв мог спро­воци­ро­вать новую миро­вую войну. Коман­дир диви­зи­она движе­ния Юрий Повстев решил орга­ни­зо­вать охла­жде­ние актив­ной зоны реак­тора заборт­ной водой, для чего вытащили чехол стержня авто­ма­ти­че­ского регу­ли­ро­ва­ния мощ­но­сти реак­тора, при­ва­рили к фланцу крышки реак­тора трубку от системы охла­жде­ния заборт­ной водой, и подали заборт­ную воду. Но эффект полу­чился обрат­ный — вме­сто охла­жде­ния актив­ной зоны при попа­да­нии холод­ной воды на рас­ка­лен­ную актив­ную зону реак­тора про­изошел паро­вой взрыв с выбро­сом радио­ак­тив­ного пара через ото­рвавшуюся трубку в отсек. Шесть чело­век во главе с Юрой Повсте­вым погибли сразу, а радио­ак­тив­ность рас­про­стра­ни­лась по всей лодке. Лодка была вынуж­дена всплыть, экипаж поки­нул заражен­ные отсеки. К месту траге­дии подошли воен­ные суда НАТО и пред­ложили свою помощь, но коман­дир корабля отка­зался. На помощь при­шел болгар­ский трау­лер, кото­рый трое суток бук­си­ро­вал ава­рий­ную под­вод­ную лодку, после чего подошел наш эсми­нец, кото­рый и при­вел лодку на базу. Лодка неко­то­рое время сто­яла у при­чала, при­чина ава­рии была неиз­вестна. Нашелся среди рабо­чих Севмаш­предпри­я­тия один смель­чак, кото­рый за 500 руб­лей согла­сился сла­зить в повре­жден­ный отсек лодки и найти при­чину ава­рии. Я сей­час не помню его фами­лии и имени, но он был, без­условно, отваж­ный чело­век. Вот он-то и нашел эту ото­рвавшуюся трубку, таким обра­зом была уста­нов­лена при­чина ава­рии. Трубка была иссле­до­вана на пред­мет меж­кри­стал­лит­ной кор­ро­зии, и ока­за­лось, что в месте обрыва она была дыря­вая, как решето. Зло­счаст­ный теп­ло­обмен­ник заме­нили на дру­гой, с двух­слой­ной труб­кой — медь с нержа­вейкой, и начали борьбу с хло­ри­дами.

Ока­за­лось, их очень много в при­ме­ня­емой теп­ло­изо­ляции, в других мате­ри­а­лах. Их срочно поме­няли на другие мате­ри­алы на всех лод­ках, а ава­рий­ную К-19 при­тащили на бук­сире в род­ное предпри­я­тие, где про­из­вели замену реак­тор­ного отсека на новый, и отпра­вили в пла­ва­ние после капи­таль­ного ремонта, но, как верно гово­рят моряки, уж если не зала­ди­лось, так толку и не будет. Вскоре на этой лодке про­изошел пожар с много­чис­лен­ными жерт­вами, и ее спи­сали, как уста­ревшую. К тому времени на вооруже­ние поступили новые атом­ные раке­то­носцы, с большим коли­че­ством ракет, с под­вод­ным стар­том, и постепенно лодки с реак­тор­ной уста­нов­кой ВМ-А были сняты с вооруже­ния. Мне при­ш­лось участ­во­вать в пус­ко­на­ла­доч­ных рабо­тах на этой лодке после замены реак­тор­ного отсека. А после этой ава­рии на кипов­ских труб­ках появи­лись так назы­ва­емые «огра­ни­чи­тели рас­хода», не поз­во­ляющие выте­кать теп­ло­но­си­телю в слу­чае обрыва трубки

При­ш­лось поучаст­во­вать и в пус­ко­на­ла­доч­ных рабо­тах на ледо­коле «В.И.Ленин» после его модер­ни­за­ции — замены реак­тор­ной уста­новки на более мощ­ную с большим сро­ком между перегруз­ками ядер­ного топ­лива.

В период работы на Кольской АЭС мне дове­лось быть сви­де­те­лем нескольких ава­рий­ных ситу­аций, в кото­рых, к сча­стью, дело до ава­рии не дошло. Одна ава­рия с паро­ге­не­ра­то­ром про­изошла на блоке №3 Ново­во­ро­неж­ской АЭС. Там про­изошло сквоз­ное рас­трес­ки­ва­ние свар­ного шва кол­лек­тора ПГ в зоне Г-образ­ной выго­родки. Как потом выяс­ни­лось, при­чи­ной этого был про­счет кон­струк­то­ров ОКБ «Гид­ропресс», не преду­смот­ревших герме­тич­ность этой выго­родки. В результате кот­ло­вая вода попа­дала в эту выго­родку, испа­ря­лась на поверх­но­сти свар­ного шва, концен­трация хло­ри­дов уве­ли­чи­ва­лась, а так как шов был недо­ступен для кон­троля, воз­никшая трещина росла, пока не стало сквоз­ной.

После иссле­до­ва­ния других паро­ге­не­ра­то­ров взя­лись за голову — везде на этом свар­ном шве были трещины до 50 % толщины стенки. Дело в том, что в паро­ге­не­ра­торе уста­нов­лены два кол­лек­тора, к кото­рым при­со­еди­нено около 11 тысяч нержа­веющих тру­бок диамет­ром 15 мм. К одному кол­лек­тору под­ве­дена труба пер­вого кон­тура от реак­тора — это «горя­чий» кол­лек­тор, а от другого вода поступает сна­чала на глав­ный цир­ку­ляци­он­ный насос — ГЦН, а от него под­ве­дена к реак­тору, таким обра­зом, круг замы­ка­ется и осуществ­ля­ется цир­ку­ляция теп­ло­но­си­теля по замкну­тому кон­туру. Кол­лек­тор уста­нов­лен вер­ти­кально и омы­ва­ется кипящей водой 2-го кон­тура, в кото­рой непре­рывно обра­зу­ется пар, поступающий затем на тур­бину, при­чем уро­вень воды колеб­лется в зави­симо­сти от работы регу­ля­тора уровня в пре­де­лах 200-300 мм. Один из свар­ных швов кол­лек­тора как раз попал в зону коле­ба­ний уровня, что очень вредно для свар­ного соеди­не­ния, поэтому кон­струк­торы из «Гид­ропресса» решили его защи­тить так назы­ва­емой Г-образ­ной выго­род­кой, но не подумали о том, как обес­пе­чить ее герме­тич­ность. Кот­ло­вая вода, попа­дая через неплот­ный свар­ной шов при­варки этой выго­родки, испа­ря­лась, обра­зуя на поверх­но­сти этого шва недопу­стимую концен­трацию хлор — ионов. Вспом­ните исто­рию с под­вод­ной лод­кой К-19 — там тоже при­чи­ной ава­рии были те же самые хлор — ионы! Постепенно шов начал рас­трес­ки­ваться, а нержа­веющая сталь имеет мерз­кое свойство — любой дефект начи­нает расти, пока не про­ест стенку насквозь! Шов, будучи недо­ступ­ным для кон­троля, не про­ве­рялся и дело дошло до ава­рии. Блок быстро оста­но­вили, нашли при­чину ава­рии, и после этого про­ве­рили все осталь­ные паро­ге­не­ра­торы — дефекты в свар­ном шве обна­ружили везде, правда, раз­ной вели­чины, но везде более 50 % толщины стенки. После этого после­до­вала команда про­ве­рить состо­я­ние этого свар­ного шва на всех АЭС с такими паро­ге­не­ра­то­рами, и везде нашли ана­логич­ные дефекты.

Срочно была раз­ра­бо­тана тех­но­логия устра­не­ния дефекта и нача­лись работы. Дело было в том, что по усло­виям ради­аци­он­ной без­опас­но­сти внутри паро­ге­не­ра­тора можно было, даже после его дез­ак­ти­вации, рабо­тать не более часа. Поэтому собрали всех, кто был про­ве­ден по пер­вому списку вред­но­сти, в том числе и меня, и обя­зали в тече­ние месяца рабо­тать на устра­не­нии дефек­тов в ПГ. Работа заклю­ча­лась в том, чтобы шлифмашин­кой с абра­зив­ным кругом выбрать дефект­ную часть свар­ного шва до чистого металла, а так как толщина стенки кол­лек­тора была около ста мил­лимет­ров, а кол­лек­то­ров 12, можно пред­ста­вить себе объем этой работы!

Когда выборка металла была сде­лана и результаты этой работы под­твер­дили, про­ведя кон­троль раз­лич­ными мето­дами, к делу при­ступили сварщики, за неделю зава­рившие все стыки. Теперь, для того, чтобы исто­рия не повто­ри­лась, нужно было скон­стру­и­ро­вать защиту свар­ного шва. Было пред­ложено несколько спо­со­бов. По одному из них, Г-образ­ная выго­родка запол­ня­лась азо­том под дав­ле­нием и это дав­ле­ние посто­янно кон­тро­ли­ро­ва­лось, по другому пред­ложе­нию, сверху Г-образ­ной выго­родки ста­вился гусак, обес­пе­чи­вающий оди­на­ко­вое дав­ле­ние и концен­трацию хлор- ионов в кот­ло­вой воде и в объеме Г- образ­ной выго­родки. Но самый лучший спо­соб пред­ложил Ю. М. Копы­лов, началь­ник лабо­ра­то­рии метал­лов: зону перемен­ного уровня на кол­лек­торе защи­тить наплав­кой с высо­ким содер­жа­нием никеля. Для экс­пе­римента при­ме­нили все спо­собы защиты, и лучшим ока­зался метод Копы­лова. Дефект устра­нили, и, слава Богу, он больше не повто­рялся нигде.

Другая исто­рия была свя­зана с мас­со­вым завод­ским дефек­том, обна­ружен­ным на глав­ных запор­ных задвиж­ках — ГЗЗ. Дело было так. В то время заме­сти­те­лем глав­ного инже­нера по ремонту уже рабо­тал зна­комый мне по Армян­ской АЭС Ста­ни­слав Куд­ря­ков. После про­ве­де­ния пла­ново — пре­дупре­ди­тель­ного ремонта, как обычно, про­во­ди­лись испыта­ния 1-го кон­тура на плот­ность при дав­ле­нии 110% от номи­наль­ного. Это была обыч­ная рутин­ная опе­рация, никогда не вызы­вавшая ника­ких труд­но­стей. Старший инже­нер по экс­плу­а­тации реак­тор­ного обо­ру­до­ва­ния на 1-м и 2-м бло­ках Вик­тор Игна­тов про­из­во­дил по инструкции обход и осмотр обо­ру­до­ва­ния и тру­бопро­во­дов. В одном месте он уви­дел, что сочится струйка воды из-под теп­ло­изо­ляции тру­бопро­вода 1-го кон­тура в районе ГЗЗ. Он рас­ко­вырял теп­ло­изо­ляцию и уви­дел, что течь идет по свар­ному шву при­варки патрубка ГЗЗ к ее корпусу. Шов был не мон­таж­ный, а завод­ской. Вик­тор, как положено, доложил началь­нику смены реак­тор­ного цеха, тот — началь­нику смены станции. По его команде испыта­ния были пре­кращены, к месту течи вызваны спе­ци­а­ли­сты из лабо­ра­то­рии метал­лов. Они про­ве­рили шов ультра­зву­ко­вым дефек­то­скопом, и обна­ружили, что в сере­дине шва — непро­вар. Тогда они про­ве­рили шов с дру­гой сто­роны ГЗЗ — результат тот же. Тогда они стали про­ве­рять ана­логич­ные швы на всех ГЗЗ — результат повто­рился. Теперь решили вскрыть потекший шов и про­ве­рить, что там нахо­дится. После вскрытия обна­ружи­лось, что нержа­веющими элек­тро­дами зава­рено только пер­вая и послед­няя треть шва, а посе­ре­дине заложены прутки сталь­ной арма­туры из чер­ной стали и обва­рены нержа­веющими элек­тро­дами! Срочно была создана комис­сия для рас­сле­до­ва­ния брака Чехов­ского завода энерге­ти­че­ского маши­но­стро­е­ния, а на другие АЭС, как наши, так и зару­беж­ные, дана команда иссле­до­вать ГЗЗ. Ока­за­лось, что и там стоят такие же ГЗЗ. Раз­ра­зился гран­ди­оз­ный скан­дал. Нужно было срочно менять все задвижки. Хорошо, что на Кольской АЭС ока­за­лось два комплекта новых задвижек для 3-го и 4-го бло­ков. Когда их про­ве­рили, выяс­ни­лось, что на них швы нормаль­ные. А как заме­нить задвижки, когда актив­ная зона загружена, при­чем две трети загрузки — топ­лив­ные кас­сеты, уже рабо­тавшие в реак­торе и тре­бующие непре­рыв­ного охла­жде­ния? Зам. глав­ного инже­нера по ремонту Куд­ря­ков и команда ремонт­ни­ков раз­ра­бо­тала тех­но­логию, при кото­рой актив­ная зона была посто­янно закрыта водой и охла­жда­лась. Для этого в тру­бопро­воды 1-го кон­тура одной петли со сто­роны реак­тора вво­ди­лись рези­но­вые заглушки, наду­ва­лись сжа­тым воз­ду­хом, а сам тру­бопро­вод опо­рож­нялся, после чего в удар­ном темпе выре­за­лась дефект­ная ГЗЗ и уста­нав­ли­ва­лась новая. Вся опе­рация замены ГЗЗ на одном блоке заняла меньше двух недель. Подоб­ные опе­рации при­ш­лось про­ве­сти на Ново­во­ро­неж­ской, Армян­ской АЭС, на «Норде» в ГДР и «Коз­ло­дуе» в Болга­рии. А Вик­тор Игна­тов вскоре уехал на Хмель­ниц­кую АЭС, потом с повыше­нием пере­велся на Бала­ков­скую АЭС, где долгое время рабо­тал глав­ным инже­не­ром, а после того, как дирек­тора Бала­ков­ской АЭС Ипа­това избрали губер­на­то­ром Сара­тов­ской обла­сти стал дирек­то­ром Бала­ков­ской АЭС, и, гово­рят, непло­хим дирек­то­ром.

А винов­ни­ком брака ока­зался брига­дир на Чехов­ском заводе энерге­ти­че­ского обо­ру­до­ва­ния, соби­равший эти ГЗЗ. Он, как выяс­ни­лось, был непло­хим раци­о­на­ли­за­то­ром, и при­ме­нил для сборки ГЗЗ, пред­на­зна­чен­ных для АЭС, тех­но­логию сборки круп­ных задвижек из чер­ной стали для теп­ло­вых станций. Там, действи­тельно, при­ме­нялся такой метод сварки для свар­ных соеди­не­ний большого калибра. По итогам «удар­ной» работы он даже был награж­ден орде­ном Ленина, а нашли его… на Байко­нуре! Исто­рии неиз­вестно, нака­зали его, или нет, но убытки он при­чи­нил своим «раци­о­на­ли­за­тор­ством» гро­мад­ные.

За более, чем 50-лет­ний период работы в атом­ной энерге­тике мне дове­лось стал­ки­ваться со многими выдающи­мися людьми, оста­вивших свой след в исто­рии атом­ной энерге­тики. Эта исто­рия про­изошла со сда­чей в экс­плу­а­тацию под­вод­ной лодки под назва­нием «Заказ № 601» 645 -го про­екта. Она долгое время сто­яла на стапеле в 42-м цехе. Корпус ее был готов, но начинка в виде реак­тор­ной уста­новки готова не была — была большая задержка поста­вок основ­ного обо­ру­до­ва­ния. Нако­нец, дело сдви­ну­лось с места, и 601-й заказ начали достра­и­вать. Наладку на нем отдали мне. У меня рабо­тал масте­ром Коля Чес­но­ков, при­шед­ший к нам на уча­сток после большого сокраще­ния в орга­нах КГБ. Эта под­вод­ная лодка была не про­стая — на ней сто­яла энерге­ти­че­ская уста­новка совершенно другого типа — на жид­коме­тал­ли­че­ском теп­ло­но­си­теле. Аме­ри­канцы пыта­лись постро­ить под­вод­ную лодку с реак­то­ром на натрии, но после пожара, про­изошед­шего на этой лодке, они отка­за­лись от этого типа энерге­ти­че­ской уста­новки. Наши уче­ные, а это спе­ци­а­ли­сты из Физико-Энерге­ти­че­ского инсти­тута, кото­рым руко­во­дил круп­нейший уче­ный в обла­сти ядер­ной физики ака­демик Ана­то­лий Ильич Лейпун­ский, один из бра­тьев Лейпун­ских, осно­ва­те­лей харь­ков­ской школы ядер­ной физики, раз­ра­бо­тали совершенно дру­гой тип реак­тор­ной уста­новки — на промежу­точ­ных нейтро­нах, с теп­ло­но­си­те­лем «сви­нец — вис­мут». Пре­жде всего, он не обла­дал пожа­ро­опас­ными свойствами, дав­ле­ние в кон­туре было всего 3-4 кг/см², темпе­ра­тура плав­ле­ния сплава была около 130⁰С. Правда, для того, чтобы пустить эту реак­тор­ную уста­новку, при­ш­лось постро­ить на берегу спе­ци­аль­ную станцию для плав­ле­ния и очистки сплава «сви­нец — вис­мут». Кроме того, все тру­бопро­воды 1-го кон­тура при­ш­лось опу­тать густой пау­ти­ной мел­ких тру­бок — спут­ни­ков, пред­на­зна­чен­ных для разогрева основ­ных тру­бопро­во­дов до темпе­ра­туры, исклю­чающей замер­за­ние сплава. На нашу долю при­шелся также мон­таж и наладка системы кон­троля темпе­ра­туры разогрева, не счи­тая мон­тажа и наладки основ­ных систем кон­троля. Про­ек­танты при­ме­нили для кон­троля разогрева «вет­хо­за­вет­ную» систему из каких — то ста­рых при­бо­ров — логомет­ров, кото­рые посто­янно лома­лись и давали искажен­ные пока­за­ния, поэтому нам при­хо­ди­лось посто­янно держать на этом заказе 3-4 налад­чика, кото­рые или устра­няли непо­ладки, или заме­ряли темпе­ра­туру обыч­ным ртут­ным термо­мет­ром и срав­ни­вали его пока­за­ния с пока­за­ни­ями при­бо­ров. Ответ­ствен­ным сдат­чи­ком на под­вод­ной лодке был Алек­сей Алек­се­е­вич Овчин­ни­ков. Он был очень тре­бо­ва­те­лен к нам, но, к сожа­ле­нию, в наших делах он раз­би­рался слабо, поэтому зача­стую его пре­тен­зии носили необос­но­ван­ный харак­тер. На момент запол­не­ния 1-го кон­тура теп­ло­но­си­те­лем на дебар­ка­дере рядом с под­вод­ной лод­кой неот­лучно при­сут­ство­вал автор про­екта — дирек­тор Физико — энерге­ти­че­ского инсти­тута Ана­то­лий Ильич Лейпун­ский. Он был уже весьма пожи­лой чело­век, но держался бодро и уве­ренно. Несмотря на высо­кие долж­но­сти и зва­ния — он был действи­тель­ным чле­ном ака­демии наук СССР, док­то­ром тех­ни­че­ских наук, про­фес­со­ром, Ана­то­лий Ильич был очень при­вет­ли­вым и про­стым чело­ве­ком. Меня пред­ста­вил ему Овчин­ни­ков и ска­зал, что я отве­чаю за изме­ре­ния темпе­ра­туры тру­бопро­во­дов и теп­ло­но­си­теля. Лейпун­ский поздо­ро­вался со мной, спро­сил имя и отче­ство, и в даль­нейшем обращался ко мне так: — Юрий Михай­ло­вич! Вам не трудно будет уточ­нить темпе­ра­туру на таком-то участке тру­бопро­вода? Я с радо­стью выпол­нял его пору­че­ния, а в промежут­ках между заме­рами мы разго­ва­ри­вали с ним на раз­лич­ные темы. Когда он узнал, что я учился в МЭИ, и моими учи­те­лями были Вука­ло­вич, Маргу­лова, он ска­зал, что он их хорошо знает. Пре­красно знал он и Боришан­ского, в лабо­ра­то­рии кото­рого я про­хо­дил пред­диплом­ную прак­тику. А когда я рас­ска­зал ему, что у меня темой диплом­ного про­екта был реак­тор с жид­коме­тал­ли­че­ским теп­ло­но­си­те­лем, он очень обра­до­вался и начал давать мне пору­че­ния, выхо­дящие за рамки моей работы — он понял, что мне можно дове­рять. Ана­то­лий Ильич про­был на нашем заводе почти все время пус­ко­вых работ и испыта­ний реак­тора. Надо ска­зать, что эта лодка была экс­пе­римен­таль­ной, но стро­и­лась в общем порядке, как и осталь­ные, поэтому она как-то выпала из поля зре­ния ЦРУ США. Обна­ружили ее они только тогда, когда она вышла на ходо­вые испыта­ния в Белое море. На ходо­вых испыта­ниях она пока­зала ско­рость в под­вод­ном положе­нии 42 узла, то есть почти 80 км/час! С такой ско­ро­стью в то время не ходила ни одна АПЛ в мире. В аме­ри­кан­ской раз­ведке раз­ра­зился скан­дал, гово­рили, что из-за этого уво­лили дирек­тора ЦРУ. А у нас авто­ров про­екта и его испол­ни­те­лей щедро награ­дили — дали Ленин­скую премию по закрытому списку. Среди них был Лева Пар­нев, руко­во­ди­тель кон­струк­тор­ской группы ОКБ «Гид­ропресс», ответ­ствен­ный сдат­чик Алек­сей Алек­се­е­вич Овчин­ни­ков. Нас, как все­гда, забыли.

Дру­гой выдающийся чело­век, сыг­равший зна­чи­тель­ную роль в моей жизни — это Евге­ний Ива­но­вич Игна­тенко. С Евге­нием Ива­но­ви­чем Игна­тенко я позна­комился в конце 1973 года, когда он при­е­хал на Кольскую АЭС на долж­ность началь­ника физ­ла­бо­ра­то­рии, как тогда назы­вался нынеш­ний ОЯБиН — отдел по ядер­ной без­опас­но­сти и надеж­но­сти.

Он был другом Льва Нико­ла­е­вича Журавлева, началь­ника смены реак­тор­ного цеха, с кото­рым я вме­сте рабо­тал, и Лев Нико­ла­е­вич «пере­тащил» сво­его друга Игна­тенко из Гат­чин­ского инсти­тута физи­че­ских про­блем, где Игна­тенко успешно занимался науч­ной рабо­той, на Кольскую АЭС. До Игна­тенко физ­ла­бо­ра­то­рией руко­во­дил Юра Сав­чук, но он неохотно выпол­нял эту работу. Поэтому он с радо­стью уступил свое место Евге­нию Ива­но­вичу и отбыл в Кур­ча­тов­ский инсти­тут, где занялся науч­ной дея­тель­но­стью. Евге­ний Ива­но­вич по натуре был весьма комму­ни­ка­бель­ным чело­ве­ком и поэтому легко влился в друж­ный кол­лек­тив коль­чан. Он орга­ни­зо­вал чет­кую работу физ­ла­бо­ра­то­рии, от кото­рой в большой степени зави­села без­опас­ность атом­ной станции, При нем пер­со­нал физ­ла­бо­ра­то­рии начал заниматься науч­ной рабо­той, результа­том кото­рой яви­лось повыше­ние мощ­но­сти каж­дого блока Кольской АЭС с 440 мвт до 470 мвт.

На Кольскую АЭС Евге­ний Ива­но­вич при­е­хал уже «остепе­нен­ным» — он еще в Гат­чин­ском инсти­туте защи­тил дис­сер­тацию кан­ди­дата тех­ни­че­ских наук, и на Кольской АЭС он про­должал рабо­тать над док­тор­ской дис­сер­тацией. Под его руко­вод­ством несколько работ­ни­ков физ­ла­бо­ра­то­рии тоже стали кан­ди­да­тами тех­ни­че­ских наук, а его самого назна­чили на долж­ность зам.глав­ного инже­нера по науке. Талант­ли­вый уче­ный и энергич­ный работ­ник не мог остаться неза­ме­чен­ным, и его после нескольких лет работы на Кольской АЭС пере­вели в Москву, в главк «Сою­за­томэнерго», на долж­ность началь­ника отдела кон­струк­тор­ских и научно иссле­до­ва­тельских работ. И хотя он полу­чил высо­кую долж­ность, он оста­вался таким же про­стым и доступ­ным чело­ве­ком, каким он был все­гда, а связь с Кольской АЭС, с кото­рой он пород­нился, он никогда не пре­ры­вал и все­гда помогал, чем мог.

После его отъезда в Москву связи мы не теряли, а когда его назна­чили пол­номоч­ным пред­ста­ви­те­лем на Ростов­скую АЭС, то наша дружба стала еще тес­нее. Он очень любил в сво­бод­ную минуту, кото­рых у него было не так много, заезжать ко мне в деревню. Там он стал своим чело­ве­ком — даже наша собака Джек, кото­рая насто­роженно отно­си­лась к чужим, при­знала Евге­ния Ива­но­вича за сво­его и не лаяла на него, и даже норо­вила лиз­нуть руку. Обычно он заста­вал нас в ого­роде, куда про­хо­дил, как хозяин, и шел, напе­вая ему одному извест­ную песенку про Люську и ее пан­та­лоны. Уви­дев меня, он кри­чал: — Ста­рик, кон­чай работу,- пой­дем, пере­ку­сим! Ему очень нра­вился напи­ток, про­из­во­димый из пада­лицы яблок — яблоч­ная водка, кото­рую на Западе назы­вают «каль­ва­дос». При­ят­ный на вкус, он легко пился и от него не болела голова. Обычно жена накры­вала стол под виногра­дом, пода­вая салат из поми­до­ров и огурцов, собран­ных на ого­роде, пирожки с чем-нибудь овощ­ным, борщ, кот­леты. Но корон­ным блю­дом у нее были блин­чики с мясом или тво­рогом. Отве­дав их один раз, Евге­ний Ива­но­вич, попро­бо­вав какое-нибудь блюдо, при­го­ва­ри­вал:- А блин­чики лучше!

Но долго сидеть за сто­лом не уда­ва­лось, потому что начи­нали зво­нить по теле­фону и искать его по каким-нибудь сроч­ным делам. Редко когда мы могли поси­деть спо­койно и пого­во­рить по душам. А пого­во­рить все­гда было о чем — пре­жде всего о состо­я­нии дел на стройке, о вылаз­ках «зеле­ных», о кото­рых один депу­тат в Арме­нии ска­зал так: — Это не «зеле­ные», это какие-то «голу­бые»!

Много рас­ска­зы­вал он о своей работе на Чер­но­быльской АЭС, о пуске 1 — го блока Бала­ков­ской АЭС, где про­изошла серьез­ная ава­рия с чело­ве­че­скими жерт­вами. Евге­ний Ива­но­вич на этом блоке был пред­се­да­те­лем Госу­дар­ствен­ной при­емоч­ной комис­сии, и поэтому не мог остаться в сто­роне от этой страш­ной траге­дии. Ему при­ш­лось непо­сред­ственно участ­во­вать в рас­сле­до­ва­нии ава­рии, устра­не­нии ее при­чин и послед­ствий.

О своей работе по лик­ви­дации послед­ствий чер­но­быльской ката­строфы он рас­ска­зы­вал неохотно — пода­рил мне книжку «Записки лик­ви­да­тора» с дар­ствен­ной надпи­сью и ска­зал, что там все напи­сано, но он еще напишет обо всем этом большую книжку — вот там-то он рас­ста­вит все точки над «i», а точек этих надо рас­став­лять еще очень много! Книжку он так и не успел напи­сать, к большому сожа­ле­нию, зато он много и охотно рас­ска­зы­вал про свою работу на Кубе, где он был пред­ста­ви­те­лем «Сою­за­томэнерго» на сооруже­нии АЭС «Хура­гуа», какие заме­ча­тель­ные люди кубинцы, и, конечно, кубинки.

В конце 1998 года на Ростов­скую АЭС был назна­чен по рекомен­дации Игна­тенко новый дирек­тор — Вла­ди­мир Филиппо­вич Пого­ре­лый. Именно это поз­во­лило создать на Ростов­ской АЭС мощ­ный тан­дем «Игна­тенко — Пого­ре­лый», возгла­вивший кол­лек­тив стро­и­те­лей, мон­таж­ни­ков и экс­плу­а­таци­он­ни­ков, кото­рый совершил невозмож­ное — пустил в 2000 году 1-й энерго­блок Ростов­ской АЭС, после долгих лет застоя в атом­ной энерге­тике Рос­сии.

Большую часть сво­его времени Евге­ний Ива­но­вич про­во­дил в коман­ди­ровке на Ростов­ской АЭС, тем более, что его род­ные места были непо­да­леку — он родился в селе Новый Егор­лык Ростов­ской обла­сти в пред­во­ен­ном, 1940-м году.

Мате­ри­аль­ную часть станции он знал на зубок — ему ли не было ее знать, ведь он был пред­се­да­те­лем ГПК на бло­ках Запо­рож­ской, Бала­ков­ской АЭС. С утра, надев мон­таж­ную куртку и каску, он один, безо вся­кой свиты, отправ­лялся в обход по стро­и­тель­ной площадке: под­хо­дил к рабо­чим, брига­ди­рам, рас­спраши­вал, что они делают в насто­ящее время, какие есть труд­но­сти — то есть полу­чал информацию из пер­вых рук. Сво­ими гла­зами он видел, что сде­лано, что пред­стоит сде­лать, и потом, на опе­ра­тив­ках, выслушав доклады стро­и­те­лей и мон­таж­ни­ков, при­щу­рив глаз, при­стально смот­рел на тех, кто пытался его обма­нуть, и если кто-то из них про­должал врать, для него эти люди уже не суще­ство­вали. Назы­вал он их про­сто­на­родно, но очень метко. Те, кто его знал, очень боя­лись этой оценки. Такая поли­тика вскоре при­вела к тому, что его никто не пытался обма­ны­вать. Зато к тем, кто хорошо рабо­тал, Игна­тенко отно­сился с большим уваже­нием, и все­гда помогал в их работе. Под его руко­вод­ством выросли Алек­сандр Васи­лье­вич Паламар­чук, Андрей Юве­на­лье­вич Пет­ров, Вла­ди­мир Пет­ро­вич Пова­ров, Юрий Пет­ро­вич Тете­рин и многие другие круп­ные спе­ци­а­ли­сты атом­ной энерге­тики. Несмотря на свою загружен­ность, Игна­тенко про­должал заниматься науч­ной рабо­той. В своих ста­тьях он обос­но­вы­вал без­аль­тер­на­тив­ность атом­ной энерге­тики.

В одной из своих ста­тей в 1998 г. он писал о том, что в 2000 г. добыча угле­во­до­ро­дов ожи­да­ется на уровне 20 млрд. тонн. Для того, чтобы сжечь такое коли­че­ство угле­во­до­ро­дов, потре­бу­ется взять из атмо­сферы Земли 50 млрд. тонн кис­ло­рода, а вот такое коли­че­ство кис­ло­рода при­рода реге­не­ри­ро­вать не может, поэтому чело­ве­че­ство, идя по пути сжига­ния угле­во­до­ро­дов, обре­кает себя на мед­лен­ную смерть от уду­шья. Един­ствен­ный выход — раз­ви­вать энерге­тику, не потреб­ляющую кис­ло­род. Конечно, есть так назы­ва­емые аль­тер­на­тив­ные источ­ники элек­троэнергии (сол­неч­ная, при­лив­ная, вет­роэнерге­тика), но они очень дороги и мало­про­из­во­ди­тельны, поэтому оста­ется на сегодня один выход — раз­ви­вать атом­ную энерге­тику. Именно атом­ные станции могут обес­пе­чить чело­ве­че­ство деше­вой элек­троэнергией, на основе кото­рой одни из основ­ных пожи­ра­те­лей кис­ло­рода — автомо­били — перей­дут на элек­три­че­скую тягу, закроются теп­ло­вые элек­тро­станции, и чело­ве­че­ство сможет дышать чистым воз­ду­хом, не отрав­лен­ным выбро­сами от мото­ров и кот­лов. А сей­час на дворе 2015 год! Евге­ний Ива­но­вич был реа­ли­стом, а не фан­та­зе­ром, поэтому нельзя ни в коем слу­чае пре­не­брегать его пре­дупре­жде­нием чело­ве­че­ству. К сожа­ле­нию, жизнь этого без пре­уве­ли­че­ния вели­кого чело­века обо­рва­лась на взлете — он погиб на тру­до­вом посту, торопясь на новое место при­ложе­ния свих сил — Кали­нин­скую АЭС. Нелепая смерть в автомо­биль­ной ава­рии настигла его в мае 2001года.

Нельзя не вспом­нить еще об одном заме­ча­тель­ном чело­веке — Алек­сан­дре Пав­ло­виче Вол­кове, недавно ушед­шим из жизни, бывшем дирек­торе Кольской и Запо­рож­ской АЭС. Очень скром­ный, но очень тре­бо­ва­тель­ный, пре­крас­ный спе­ци­а­лист, неутомимый работ­ник, Алек­сандр Пав­ло­вич сумел моби­ли­зо­вать кол­лек­тивы этих станций на пуск в крат­чайшие сроки и без ава­рий. Еще, будучи дирек­то­ром Кольской АЭС, он был назна­чен руко­во­ди­те­лем пуска 1-го блока Кали­нин­ской АЭС, кото­рый успешно пустили с помощью спе­ци­а­ли­стов Кольской АЭС, вызван­ных на помощь на КаАЭС. Среди них дове­лось быть и мне.

Еще с одним из корифеев атом­ной энерге­тики мнет дове­лось рабо­тать на пуске 1-го блока Армян­ской АЭС. Это был Артем Нико­ла­е­вич Григо­рьянц. На Армян­ской АЭС рабо­тали на пуске пред­ста­ви­тели раз­лич­ных АЭС. Ста­ни­слав Васи­лье­вич Куд­ря­ков при­е­хал на АрмАЭС с НВАЭС и жил рядом в гости­нице «Октемб­е­рян». Ближе к Новому году он при­шел ко мне и начал изда­лека — вот, мол, тебе хорошо, ты здесь с семьей, а мне Новый год встре­чать вдали от семьи. Я не сразу понял, куда он кло­нит, и спро­сил: — Ты скажи, чего тебе надо? — Понима­ешь, я гово­рил с пред­се­да­те­лем Госу­дар­ствен­ной при­емоч­ной комис­сии, он ска­зал, что если я найду себе замену, то он меня отпу­стит на Новый год. Вот я и хочу тебя попро­сить, чтобы ты под­ме­нил меня на пару недель, а потом я при­еду и тебя отпущу.

С этой рабо­той я был хорошо зна­ком по двум бло­кам Кольской АЭС, поэтому я согла­сился выру­чить Куд­ря­кова. Утром мы пошли к Пред­се­да­телю ГПК Артему Нико­ла­е­вичу Григо­рьянцу, началь­нику ВПО «Сою­за­томэнерго». Он спро­сил меня:- Вы спра­ви­тесь с этой рабо­той? — Я отве­тил утвер­ди­тельно. — Я попрошу Вас каж­дое утро докла­ды­вать о состо­я­нии дел, где имеются задержки, кто задержи­вает документы. Куд­ря­ков, радост­ный, что его отпу­стили, поехал в Ере­ван за биле­тами и в тот же день уле­тел в Воро­неж. Надо ска­зать, что в Арме­нию он больше не при­езжал, так что докан­чи­вать эту работу мне при­ш­лось одному.

Артем Нико­ла­е­вич Григо­рьянц был леген­дар­ной лич­но­стью. Он был спо­движ­ни­ком Кур­ча­това на заре раз­ви­тия атом­ной энерге­тики, пре­красно знал тех­нику атом­ной станции и физику реак­тора, сво­бодно гово­рил на фран­цуз­ском языке, был очень веж­лив, ни разу я не слышал, чтобы он повы­сил на кого-либо голос. Сооруже­ние Армян­ской АЭС во многом было именно его заслу­гой. Рас­ска­зы­вали, что одна­жды неофици­ально собра­лись самые уважа­емые люди Арме­нии и при­гла­сили к себе Григо­рьянца. Они спро­сили его:- Ты гаран­ти­ру­ешь, что эта станция не при­не­сет вреда нашему народу? Он ска­зал: — Гаран­ти­рую! Тогда ста­рейшины ска­зали: — Мы тебе верим, Артем, а больше никому не верим!. Григо­рьянц не соврал ста­рейши­нам — Армян­ская АЭС выдержала удар страш­ного спи­так­ского зем­ле­тря­се­ния — в Меца­море сила удара сти­хии рав­ня­лась 7,5 бал­лов! Армян­ская АЭС не то что не раз­ру­ши­лась, но и не оста­но­ви­лась!

Только после этой неофици­аль­ной встречи было полу­чено госу­дар­ствен­ное раз­реше­ние на сооруже­ние Армян­ской АЭС. Каж­дое утро я докла­ды­вал Григо­рьянцу результаты работы за день, и, надо ска­зать, мы к Новому году успели собрать много­том­ный пакет докумен­тов, кото­рый при­лагался к тоненькой папочке под назва­нием «Акт Госу­дар­ствен­ной при­емоч­ной комис­сии по при­емке в опытно — промыш­лен­ную экс­плу­а­тацию энерго­блока №1 Армян­ской АЭС.

Много заме­ча­тель­ных людей я встре­тил, рабо­тая на Ростов­ской АЭС. О началь­нике Управ­ле­ния стро­и­тельства Ростов­ской АЭС, позд­нее пре­об­ра­зо­ван­ного в ОАО «Энерго­строй», Нико­лае Евти­хи­евиче Шило, стоит рас­ска­зать особо. Он выдви­нулся в руко­во­ди­тели на сооруже­нии завода «Атоммаш» и пона­чалу к сооруже­нию Ростов­ской АЭС отноше­ния не имел, рабо­тал в тресте «Волго­дон­ск­строй». Надо ска­зать, когда стро­ился завод «Атоммаш», дела на Ростов­ской АЭС шли из рук вон плохо — на Бала­ков­ской АЭС, кото­рая начала стро­иться одно­временно с Ростов­ской, уже рабо­тали два блока, а 1-й блок Ростов­ской только начал выгля­ды­вать из-под земли. Объяс­ня­лось это тем, что все внима­ние было при­ко­вано к сооруже­нию Атоммаша, а АЭС рас­смат­ри­ва­лась как допол­ни­тель­ная нагрузка. Так было до тех пор, пока стро­и­тельство АЭС не отде­лили от сооруже­ния Атоммаша, и не назна­чили руко­во­ди­те­лем ее стро­и­тельства Нико­лая Евти­хи­евича Шило. С его при­хо­дом дела на стро­и­тельстве АЭС пошли на лад, начал выпол­няться план, до этого хро­ни­че­ски не выпол­нявшийся, и если бы не под­нявша­яся кампа­ния по закрытию АЭС, то к 1996 году на Ростов­ской АЭС рабо­тали бы четыре блока, как и пла­ни­ро­ва­лось. Нико­лай Евти­хи­евич, кроме того, что был весьма ква­лифици­ро­ван­ным стро­и­те­лем, был и талант­ли­вым руко­во­ди­те­лем, хорошим орга­ни­за­то­ром. От его зор­кого глаза на обхо­дах не укры­ва­лась даже самые мел­кие откло­не­ния от про­екта, нару­ше­ния каче­ства. Все это потом обсуж­да­лось на опе­ра­тив­ках, совеща­ниях по каче­ству. Ко мне Нико­лай Евти­хи­евич отно­сился уважи­тельно, зача­стую при­вле­кая меня к реше­нию посто­янно воз­ни­кавших вопро­сов по сооруже­нию блока. Осо­бенно мы сбли­зи­лись в тяже­лые годы кон­сер­вации блока, когда мы вме­сте боро­лись за пуск Ростов­ской АЭС.

И напо­сле­док я хочу ска­зать несколько доб­рых слов о своем учи­теле в обла­сти орга­ни­за­ции над­зор­ной работы — Вален­тине Васи­лье­виче Швед­кове, глав­ном госу­дар­ствен­ным инспек­торе Северо- Европе­йского Управ­ле­ния Гос­атом­над­зора. Это был насто­ящий инспек­тор, очень скром­ный, но очень знающий. Обще­ние с ним на пуске 1-го и 2-го бло­ков Кольской АЭС научило меня азам инспек­тор­ской работы и при­го­ди­лось мне, когда я перешел на работу в Гос­атом­над­зор на Ростов­ской АЭС.

На моих гла­зах про­ис­хо­дило воз­ник­но­ве­ние и раз­ви­тие осво­е­ния кос­ми­че­ского про­стран­ства. В апреле 1961 года мне посчаст­ли­ви­лось побы­вать на митинге в честь 1-го полета чело­века в Кос­мос, и не про­сто чело­века, а нашего, рус­ского чело­века, Юрия Гага­рина. Там на три­буне Мав­зо­лея, при­сут­ство­вало все Полит­бюро, есте­ственно, во главе с Хруще­вым. Дело было так. Мы небольшой груп­пой из четырех чело­век про­хо­дили стажи­ровку в инсти­туте НИИ «Теп­лопри­бор», изу­чая ультра­зву­ко­вой уров­немер. Инсти­тут нахо­дился в зда­нии Мосгор­сов­нар­хоза на Неглин­ной. 14 апреля раз­нес­лась весть: на Крас­ной площади состо­ится митинг, посвящен­ный полету Юрия Гага­рина в кос­мос. Идут только пред­ста­ви­тели орга­ни­за­ций. Мы, конечно, про­пу­стить этот слу­чай не могли, и тут же побежали к пред­се­да­телю проф­кома, чтобы он нас взял на Крас­ную площадь. Так как работ­ники инсти­тута не очень охотно шли на митинг, то он нас запи­сал, только ска­зал, чтобы мы взяли с собой паспорта и справки из 1-го отдела. В 10 утра мы выстро­и­лись в колонны и с флагами и лозунгами, спешно напи­сан­ными, дви­ну­лись на Крас­ную площадь. И тут мы заме­тили, что наш инсти­тут отти­рают куда то на край, к ГУМу, откуда мы ничего бы не уви­дели. Мы начали про­би­раться ближе к Мав­зо­лею, при­стро­и­лись к колонне какого — то банка, и в результате ока­за­лись в 3-м ряду перед Мав­зо­леем. Мы очень хорошо рас­смот­рели моло­дого лей­те­нан­тика Юрия Гага­рина, испуган­ного сва­лившейся на него сла­вой, Никиту Хрущева, посто­янно обнимавшего Гага­рина и весь син­клит Полит­бюро. Правда, в процессе полета Гага­рину при­сво­или воин­ское зва­ние «майор», пере­прыг­нув через две ступеньки.

Сна­чала выступил Министр обо­роны Мали­нов­ский, затем Хрущев, а потом слово дали Ю. Гага­рину. Он доложил о выпол­не­нии зада­ния Пар­тии и Пра­ви­тельства, и ска­зал, что готов к новым поле­там в Кос­мос. Все это сопро­вож­да­лось непре­рыв­ными кри­ками «ура» и апло­дис­мен­тами.

Позд­нее мне при­хо­ди­лось встре­чаться еще с одним из пер­вопро­ход­цев Кос­моса — Алек­сеем Лео­но­вым, на только что учре­жден­ных «Ломо­но­сов­ских чте­ниях». Это было в 1971 году. Лео­нов сде­лал очень тол­ко­вый доклад о полете в Кос­мос и пер­вом в мире выходе в открытый Кос­мос в защит­ном скафандре.

В моло­до­сти я очень увле­кался спор­том — пла­ва­нием, лег­кой атле­ти­кой, под­вод­ным пла­ва­нием, рыбал­кой, имел даже спор­тив­ный раз­ряд по лег­кой атле­тике и под­вод­ному пла­ва­нию. Но когда стал старше и при­об­рел дом в заброшен­ном поселке лесо­ру­бов — Упо­локше, в 50 км от г. Поляр­ные Зори, все сво­бод­ное время стало ухо­дить на дачу. После пере­езда на Ростов­скую АЭС, в г. Волго­донск, мы тоже купили дере­вен­скую усадьбу, рядом с РоАЭС, в х. Овчин­ни­ков, и про­хо­зяйство­вали на ней 27 лет! Этим летом мы ее про­дали, потому что наш пре­клон­ный воз­раст больше не поз­во­лял нам обра­ба­ты­вать такую большую усадьбу- 26 соток!

Дру­зей у нашей семьи было все­гда много. В Севе­ро­двин­ске моим другом был Михаил Лап­те­нок, в Волго­дон­ске — Вяче­слав Двин­ских. Сей­час, когда мы постро­или квар­тиру в новом доме, мы живем с сосе­дями, как одна семья.

Моя жена Дина Ана­то­льевна Бодру­хина родом из Воро­неж­ской обла­сти, вся ее тру­до­вая дея­тель­ность про­те­кала на атом­ной станции — сна­чала на Ново­во­ро­неж­ской, потом на Кольской, а после пере­езда в Волго­донск — на Ростов­ской АЭС. Поэтому, вполне есте­ственно, она все­гда была в курсе моей работы, и тогда, когда я был на опе­ра­тив­ной работе, и тогда, когда я занимался над­зор­ной рабо­той. Мне все­гда была очень дорога ее мораль­ная под­держка. Но мораль­ной под­держ­кой она никогда не огра­ни­чи­ва­лась — мои дру­зья все­гда при­вет­ливо встре­ча­лись в нашем доме

Сын, Юрий Юрье­вич Бодру­хин, про­должил отцов­скую дея­тель­ность, окон­чив филиал Ново­чер­кас­ского поли­тех­ни­че­ского инсти­тута в Волго­дон­ске по спе­ци­аль­но­сти «реак­торо- паро­ге­не­ра­то­ро­стро­е­ние» и сей­час успешно тру­дится в отделе дефек­то­скопии металла Ростов­ской АЭС, про­яв­ляя сме­калку и иници­а­тиву на долж­но­сти инже­нера 2-й катего­рии. Он занима­ется дистанци­он­ным кон­тро­лем металла, что необ­хо­димо для кон­троля зон, недо­ступ­ных для кон­троля из-за повышен­ной ради­ации или невозмож­но­сти визу­аль­ного осмотра. Рабо­тает на Ростов­ской АЭС уже 23 года.

Был в моей жизни слу­чай, когда мне было страшно, но не за себя, а за моего друга Женю Михай­лова, с кото­рым мы объез­дили все озера в округе, осо­бенно за Заре­чен­ском. Раньше он жил в Заре­чен­ске — небольшом поселке вблизи фин­ской гра­ницы, но потом отца пере­вели на Кольскую АЭС, и Женя устро­ился рабо­тать после окон­ча­ния тех­ни­кума на станцию. Я уж не помню, как мы позна­коми­лись, по всей видимо­сти, это про­изошло от того, что у меня была машина, на кото­рой можно было ездить в самые отда­лен­ные уголки края, а Женя знал, куда надо ездить. Он был при­рож­ден­ный рыбак и охот­ник, уна­сле­до­вав этот дар от своей матери, карелки. В то время погран­зону расши­рили, так что даже в Заре­ченск нужно было выпи­сы­вать про­пуск. Для меня это не состав­ляло труда, так как началь­ник паспорт­ного стола был наш хороший друг. Ездили на рыбалку мы обычно в конце апреля — начале мая, на 4-5 дней. От Заре­чен­ска вверх по реке нахо­дился кас­кад ГЭС, на одной из кото­рых была уста­нов­лена игни­трон­ная система воз­буж­де­ния гене­ра­тора кон­струкции док­тора тех­ни­че­ских наук Миха­ила Бот­вин­ника, более извест­ного тем, что он много лет был непо­бе­димым чемпи­о­ном мира по шахма­там. Эти ГЭС рабо­тали в авто­ма­ти­че­ском режиме, людей на них не было, изредка туда при­езжали спе­ци­а­ли­сты, чтобы выпол­нить профи­лак­ти­че­ские и ремонт­ные работы. На самой верх­ней ГЭС был брошен­ный посе­лок, при­чем неко­то­рые дома сохра­ни­лись хорошо, — так, что в них можно было пере­но­че­вать. Дров в поселке было сколько угодно, так что мы туда ездили каж­дый год. Пройдя по льду от берега несколько километ­ров, мы выхо­дили к затоп­лен­ному лесу, где хорошо лови­лась щука. Это место мы назы­вали не затоп­зона, а «зацеп­зона», — столько бле­сен мы там остав­ляли в корягах, но это место сто­ило того — с одной удоч­кой и блес­ной мы налав­ли­вали столько щуки, сколько могли уне­сти на себе. Километ­ров за два­дцать до тех мест было озеро, в кото­ром ловился окунь гро­мад­ных разме­ров, неко­то­рые экземпляры не про­ла­зили в лунку, и при­хо­ди­лось ее расши­рять!. В тот памят­ный поход мы сна­чала отпра­ви­лись на озеро ловить оку­ней, но клева не было, и мы решили ехать дальше, за щукой. Пред­вкушая хороший улов, мы сма­сте­рили саночки из ста­рых лыж, уложили на них рюк­заки, и пошли по про­топ­тан­ной кем — то тропе. Погода была вели­ко­леп­ная, ярко све­тило солнце, снежок под­та­и­вал. Мы сошли на лед, тропа дальше шла по сере­дине канала от озера до ГЭС. Вне­запно я услышал крик Евге­ния, а потом и сам очу­тился в ледя­ной воде. Как потом выяс­ни­лось, на ГЭС рабо­тали обе тур­бины, и уси­лившийся поток воды под­мыл лед, но под слоем снега этого видно не было, и это сыг­рало свою пре­да­тельскую роль. Хуже всего было то, что Евге­ний, как многие север­ные жители, пла­вать не умел. Я крик­нул ему: — Держись за лед! , и начал про­би­ваться к берегу, нахо­дившемся от полы­ньи мет­рах в пят­на­дцати. Шесть раз выпол­зал я на лед, и пять раз про­ва­ли­вался. Спас меня мой охот­ни­чий нож, кото­рым я цеп­лялся за лед впе­реди себя и выпол­зал на него. В конце — концов я выбрался на мате­рый лед вблизи от берега, но двигаться не мог — настолько я обес­си­лел, под­стег­нул меня только крик Жени, про­сившего о помощи. Я сбро­сил с себя мок­рый ват­ник, ставший гро­мад­ным гру­зом, сапоги я поте­рял, выби­ра­ясь на лед, и полз­ком добрался до наших саней. Я действо­вал маши­нально, не сооб­ражая, что я делаю, но ока­за­лось, что делал все пра­вильно. Я отвя­зал лыжи от саней, лег на них и полз­ком добрался до полы­ньи, про­тя­нул лыжу Жене, пере­тя­нул его через полы­нью, а потом помог ему выбраться на лыжи, и полз­ком мы добра­лись до берега. На берегу я поте­рял созна­ние и был в обмо­роке несколько минут, настолько я обес­си­лел. Но глав­ное, мы были в без­опас­но­сти и живы. Женька раз­вел костер, благо, спички были завер­нуты в цел­лофа­но­вом пакете, мы раз­де­лись и начали обсу­ши­ваться. Мой напар­ник чув­ство­вал себя гораздо лучше меня: — во-пер­вых, он был моложе меня, во-вто­рых, он не потра­тил столько сил, сколько я, пыта­ясь выбраться на лед и про­ва­ли­ва­ясь. Я раз­ложил на солнце паспорт, права — все было мокрое. Евге­ний взял ключи от машины и сбегал в посе­лок, при­нес из машины сухое белье и запас­ные сапоги. Я к тому времени немного оклемался, но сильно болело сердце, по всей видимо­сти, от пере­напряже­ния, — оно болело потом еще два года. Женя вскипя­тил чай, разогрел тушенку, он поел, а я только попил чай, и мы решили воз­вращаться домой. Разгру­зив санки, мы при­били их к сосне на берегу в память о про­ис­ше­ствии, и тро­ну­лись в обрат­ный путь..

Домой мы вер­ну­лись на три дня раньше, чем предпо­лагали. Поста­вив машину в гараж и поде­лив улов, мы пошли ко мне домой, вызвав большое удив­ле­ние жены. Дина потре­бо­вала, чтобы мы рас­ска­зали, что слу­чи­лось. При­ш­лось все рас­ска­зать, и с тех пор зим­няя рыбалка была для меня зака­зана.

В моей дея­тель­но­сти слу­ча­лись и курьез­ные исто­рии. Одна из них про­изошла на Армян­ской АЭС при пуске 2-го энерго­блока. 30 декабря про­во­ди­лись послед­ние гид­ро­ис­пыта­ния 1-го кон­тура, и по закону мер­зав­но­сти, обна­ружи­лась течь на одном из при­во­дов системы управ­ле­ния реак­то­ром. Замена дефект­ной про­кладки тре­бо­вала не менее 3-х суток: — нужно было рас­хо­ло­дить кон­тур, разо­брать при­вод, собрать его заново, про­ве­сти гид­ро­ис­пыта­ния с разогре­вом кон­тура до 90 гра­ду­сов. Но машина празд­но­ва­ния была запущена, и оста­но­вить ее было уже невозможно. На празд­но­ва­ние должен был при­быть 1-й сек­ре­тарь компар­тии Арме­нии, делегации сосед­них рес­пуб­лик — в общем, наме­чался гран­ди­оз­ный скан­дал. Выру­чили ребята из физ­ла­бо­ра­то­рии — они вклю­чили на пульте управ­ле­ния 2-го блока «щел­кун» — при­бор, реги­стри­рующий уро­вень нейтрон­ного поля, а поскольку реак­тор недавно выво­дился на минимально — кон­тро­ли­ру­емый уро­вень мощ­но­сти, то небольшое нейтрон­ное поле сохра­ни­лось, и «щел­кун» рабо­тал, реги­стри­руя даже оди­ноч­ные нейтроны. Тур­бина рабо­тала от пара, пода­ва­емого по перемычке от 1-го блока, и начальству оста­ва­лось только нажать кнопку вклю­че­ния тур­бо­ге­не­ра­тора в сеть.

Утром 31 декабря 1978 года на площадке перед 2 — м бло­ком тво­ри­лось что — то нево­об­ра­зимое — можно было подумать, что на торже­ства собра­лась вся Арме­ния. На спешно сооружен­ных эст­ра­дах выступали десятки само­де­я­тель­ных и про­фес­си­о­наль­ных ансам­блей из Арме­нии, Гру­зии и Азер­байджана, на накрытых ска­тер­тями сто­лах лежали раз­лич­ные яства армян­ской кухни: соле­ния, мясо, рыба. Рекой лилось пиво, вино. Все это было бес­платно. В 10 часов начался митинг, на кото­ром выступил 1-й сек­ре­тарь ЦК Компар­тии Арме­нии К. С. Демир­чян. Потом, как полага­ется в таких слу­чаях, было вру­че­ние раз­лич­ных наград и грамот наи­бо­лее отли­чившимся стро­и­те­лям и экс­плу­а­таци­он­ни­кам. Ста­рые «пус­качи» по этому поводу шутили: состо­ялся послед­ний этап стро­и­тельства АЭС — «награж­де­ние непри­част­ных» (как известно, этому этапу пред­ше­ствуют «шумиха», «нераз­бе­риха», «изби­е­ние неви­нов­ных»).

Как и положено, под несмол­ка­емые апло­дис­менты началь­ник стройки вру­чил гро­мад­ный бутафор­ский ключ от 2-го блока дирек­тору Армян­ской АЭС Роберту Сана­са­ро­вичу Галечяну. Оркестр сыг­рал туш, и на этом митинг закон­чился. Оглу­ши­тельно громко завыли зурны, забили бара­баны, и под это музыкаль­ное сопро­вож­де­ние Демир­чян с много­чис­лен­ной сви­той отпра­вился на блоч­ный щит управ­ле­ния блока №2, чтобы лично вклю­чить тур­бо­ге­не­ра­тор в сеть. При­быв на пульт, он спро­сил:- Реак­тор в работе? Ему отве­тили: — Слышите, щел­кает — зна­чит, рабо­тает! Он удо­вле­тво­рился отве­том, и его повели к щиту син­хро­ни­за­ции. Началь­ник смены элект­роцеха засин­хро­ни­зи­ро­вал гене­ра­тор с сетью, и Демир­чян нажал кнопку вклю­че­ния в сеть. Исто­ри­че­ское событие состо­я­лось. Сразу же после этого Демир­чян с сопро­вож­дающими лицами уехал в Ере­ван, а вся руко­во­дящая вер­хушка отпра­ви­лась на бан­кет в гости­ницу «Меца­мор», где был накрыт стол на 300 чело­век!

Аль­тер­на­тивы атом­ной энерге­тике на сегодня нет. Сто­рон­ники закрытия АЭС гово­рят: давайте закроем АЭС, а вме­сто них запу­стим парога­зо­вые блоки, т.е. орга­ни­зуем так назы­ва­емую «газо­вую паузу», А потом появятся новые источ­ники энергии, напри­мер, термо­ядер­ные, и чело­ве­че­ство изба­вится от атом­ной энерге­тики.

Если мы вспом­ним , когда была пущена «1-я в мире» (июнь 1954 г.) и когда появился юри­ди­че­ский документ, регу­ли­рующий отноше­ния в сфере атом­ной энерге­тики (1995г.), то уви­дим, что атом­ной энерге­тика и вообще дея­тель­ность в сфере исполь­зо­ва­ния атом­ной энергии раз­ви­ва­лась в тече­нии 40 лет без юри­ди­че­ской основы! Может быть, если бы «Закон об исполь­зо­ва­нии атом­ной энергии» появился раньше, и не про­изошла Чер­но­быльская ката­строфа.

Сей­час, когда выво­дятся из экс­плу­а­тации потенци­ально опас­ные блоки с РБМК и замещаются гораздо более без­опас­ными бло­ками с реак­то­рами ВВЭР, есть осно­ва­ния счи­тать, что без­опас­ность АЭС воз­рас­тает на несколько поряд­ков. Сле­дует раз­ви­вать идею созда­ния «замкну­того ядерно-топ­лив­ного цикла», что поз­во­лит вовлечь в обо­рот запасы урана-238 и обес­пе­чить чело­ве­че­ство деше­вой и без­опас­ной элек­троэнергией, а, глав­ное, сохра­нить в цело­сти запасы кис­ло­рода в атмо­сфере Земли.

В Рос­сии 2-й Чер­но­быль нере­а­лен. Часто я размыш­ляю о про­блемах орга­ни­за­ции над­зора, и вижу, что не все с этим в порядке в нашем госу­дар­стве. Если вспом­нить прошлое, то Гос­атом­над­зор был обра­зо­ван в 1984 году на базе одного из отде­лов Госгор­тех­над­зора, а атом­ная энерге­тика появи­лась в 1956 году с появ­ле­нием Пер­вой в мире атом­ной элек­тро­станции в Обнин­ске, то есть стро­и­тельство и экс­плу­а­тация атом­ных стаций про­из­во­ди­лось без спе­ци­а­ли­зи­ро­ван­ного над­зор­ного органа и при пол­ном отсут­ствии зако­но­да­тель­ной базы. И, хотя в 1984 году появился спе­ци­а­ли­зи­ро­ван­ный орган над­зора, в 1986 году про­изошла чер­но­быльская ката­строфа. Правда, в те времена про­изошли и другие тех­но­ген­ные ката­строфы — гибель теп­ло­хода «Нахимов», унесшая сотни чело­ве­че­ских жиз­ней, взрыв газа на одной из сибир­ских желез­но­до­рож­ных станций, вызвавший гибель и ожоги пас­сажи­ров нескольких желез­но­до­рож­ных соста­вов, несколько авиаци­он­ных ката­строф — слу­чайно ли было все это? Навер­ное, нет. Про­ис­хо­дила смена эпох, пере­ход от одного строя к другому. Раз­ва­ли­лось авто­ри­тар­ное союз­ное госу­дар­ство, эко­номика страны стала капи­та­ли­сти­че­ской. А вот от сле­дов преж­него строя в обла­сти над­зора мы изба­виться никак не можем — действуют нормы и пра­вила, раз­ра­бо­тан­ные в ушед­шем в исто­рию СССР. И хотя их под­кор­рек­ти­ро­вали с уче­том наступившей демо­кра­тии, но полу­чи­лось еще хуже, чем было. Инспек­тор лишился неза­ви­симо­сти и само­сто­я­тель­но­сти. Известны слу­чаи, когда реше­ния инспек­тора отме­ня­лись судом в пользу вла­дельцев предпри­я­тий. Взять недав­ний слу­чай гибели шах­те­ров на шахте «Улья­нов­ская» в ноябре 2007 года. Известно, что за месяц до ава­рии с чело­ве­че­скими жерт­вами инспекция Росте­х­над­зора запре­тила экс­плу­а­тацию шахты в связи с гру­быми нару­ше­ни­ями тре­бо­ва­ний без­опас­но­сти. Вла­дельцы обжа­ло­вали действия инспекции в суде, и выиг­рали дело! Чем кон­чи­лось эта исто­рия, известно всем, но вот нигде не ска­зано, какую ответ­ствен­ность понес судья, обрекший сотню шах­те­ров на смерть своим при­го­во­ром. Эти слу­чаи не еди­ничны — началь­ник инспекции по ради­аци­он­ной без­опас­но­сти в Ростов­ской обла­сти Ген­на­дий Евге­нье­вич Лит­ви­нов, к сожа­ле­нию не доживший до наших дней, где-то в 2001 году запре­тил за явные нару­ше­ния транспор­ти­ровку радио­ак­тив­ных веществ через Таган­рог­ский порт. Здесь кру­ти­лись большие деньги, и вла­дельцы транспорт­ной компа­нии подали в суд, и тоже выиг­рали дело! Непо­нятно, как может судья с юри­ди­че­ским, даже высшим обра­зо­ва­нием, решать сугубо тех­ни­че­ские вопросы? И какую ответ­ствен­ность он должен нести в слу­чае непра­виль­ного реше­ния, — такого, как по шахте «Улья­нов­ская»?

Конечно, не так все плохо, какие — то шаги делаются и в пра­виль­ном направ­ле­нии — в 1996 году был при­нят Феде­раль­ный закон №116 — ФЗ «О промыш­лен­ной без­опас­но­сти опас­ных про­из­вод­ствен­ных объек­тов» Очень пра­виль­ный закон, он застав­ляет всех вла­дельцев опас­ных про­из­вод­ствен­ных объек­тов реги­стри­ро­вать их, а потом в обя­за­тель­ном порядке стра­хо­вать. Вот здесь как раз и зарыта собака — стра­ховщик не должен терпеть убытки в слу­чае нару­ше­ний пра­вил без­опас­но­сти, при­вед­ших к повре­жде­нию имуще­ства, а тем более, гибели людей. Стра­хо­вая фирма явля­ется наи­бо­лее заин­те­ре­со­ван­ной сто­ро­ной, чтобы не было нару­ше­ний этих пра­вил, и по идее, именно стра­ховщик должен про­ве­рять предпри­я­тие на пред­мет отсут­ствия этих нару­ше­ний. Но здесь цепь обры­ва­ется — стра­хо­вые компа­нии не имеют ника­ких пол­номо­чий нака­зать предпри­я­тие или его вла­дельца в слу­чае обна­руже­ния таких нару­ше­ний, пути ведут опять в суд, а как суд решает такие дела, — уже известно. А цепочка должна выстра­и­ваться так: стра­хо­вая компа­ния про­во­дит про­верку, обна­ружи­вает нару­ше­ния, предъяв­ляет пре­тен­зии вла­дельцу, он или выпол­няет все тре­бо­ва­ния стра­ховщика, или отка­зы­ва­ется. В послед­нем слу­чае стра­ховщик сообщает о нару­ше­ниях в соот­вет­ствующий орган Росте­х­над­зора, кото­рый при­нимает реше­ние о пре­краще­нии дея­тель­но­сти предпри­я­тия, кото­рое не может быть отме­нено ника­ким судом. В слу­чае сомне­ний в пра­виль­но­сти реше­ния этого органа реше­ние может быть обжа­ло­вано в выше­сто­ящий орган Росте­х­над­зора, то есть в цен­траль­ный аппа­рат, но вряд ли при такой схеме дело дой­дет до этого — навер­няка вла­де­лец предпри­я­тия выпол­нит сразу же все тре­бо­ва­ния стра­ховщика, не дожи­да­ясь того, что дело дой­дет до Росте­х­над­зора. Вот так теперь должны решаться эти вопросы при капи­та­ли­сти­че­ских отноше­ниях. Мы же застряли где-то посе­ре­дине, — от соци­а­лизма ушли, а к капи­та­лизму не при­шли! При такой схеме над­зора чис­лен­ность над­зор­ных орга­нов можно сокра­тить в 10 раз, а оплату труда оставшихся инспек­то­ров под­нять в 10 раз — сде­лать ее срав­нимой с опла­той инспек­то­ров в Европе и США, да еще и наде­лить его такими же пол­номо­чи­ями, как на Западе, вот это будет насто­ящий непод­куп­ный инспек­тор! Вы спро­сите, а что делать с уво­лен­ными по сокраще­нию шта­тов инспек­то­рами? Они без работы не оста­нутся — их с удо­вольствием при­мут в стра­хо­вые компа­нии, где их труд будет достойно опла­чи­ваться.

Закон об атом­ной энергии, рож­ден­ный в 1995 году, довольно сильно уста­рел, напри­мер, в трак­товке имуще­ствен­ных отноше­ний и форм соб­ствен­но­сти для атом­ных станций. Почему — то в Рос­сии атом­ные станции могут быть только в феде­раль­ной соб­ствен­но­сти. Непо­нятно. В США все атом­ные станции нахо­дятся в част­ной соб­ствен­но­сти, и тем не менее, нормально функци­о­ни­руют. Дело не в том, чья это соб­ствен­ность, а в том, каким обра­зом орга­ни­зо­ван над­зор за ее без­опас­но­стью. Напри­мер, Игна­лин­ская АЭС в Литве была госу­дар­ствен­ной соб­ствен­но­стью бывшего СССР, когда там про­пала топ­лив­ная кас­сета, кото­рую до сих пор не могут найти. По всей видимо­сти, надо рабо­тать над тем, чтобы закон о промыш­лен­ной без­опас­но­сти стал уни­вер­саль­ным и рас­про­стра­нялся на все действи­тельно опас­ные объекты, вклю­чая и атом­ные станции, и допол­нял закон об исполь­зо­ва­нии атом­ной энергии.

Особо стоит вопрос о норма­тив­ных докумен­тах. Как быть, напри­мер, с таким «про­кля­тым» вопро­сом, как испыта­ния участка тру­бопро­вода от насоса до пер­вого запор­ного органа? В ста­рых пра­ви­лах, суще­ство­вавших до 1972 года, вопрос решался тех­ни­че­ски пра­вильно — этот уча­сток испыты­вался мак­сималь­ным дав­ле­нием, кото­рое мог раз­вить насос, при закрытой линии рецир­ку­ляции — иначе испытать этот уча­сток нельзя. Однако, в пра­ви­лах, вышед­ших после 1972 года в 1989 г., этот пункт опу­стили. Теперь этот злопо­луч­ный уча­сток нужно было испыты­вать вме­сте со всем тру­бопро­во­дом. Это зна­чит, что нужно разо­брать насос, вва­рить в месте соеди­не­ния тру­бопро­вода и корпуса насоса заглушку, про­ве­сти испыта­ния тру­бопро­вода, выре­зать заглушку и собрать насос. Сомне­ваюсь, что такие тех­но­логи­че­ские опе­рации повышают надеж­ность экс­плу­а­тации обо­ру­до­ва­ния, и, тем не менее, пра­вила дик­туют именно такое про­ве­де­ние испыта­ний! Самое инте­рес­ное, что на этом участке тру­бопро­вода дав­ле­ние под­няться выше, чем раз­ви­вает насос, никогда не может — оста­но­вился насос, и нет дав­ле­ния! А взять испыта­ния корпуса насоса. Хорошо, если насос одно­ступен­ча­тый, и корпус насоса рас­счи­тан на мак­сималь­ное дав­ле­ние. А если насос много­ступен­ча­тый, и корпус каж­дой ступени рас­счи­тан на свое дав­ле­ние? Ведь их не раз­де­лишь ничем, а испыты­вать нужно на мак­сималь­ное дав­ле­ние послед­ней ступени, и нет ника­кой гаран­тии, что корпус насоса не раз­ру­шится! Непо­нятно, чем руко­вод­ство­ва­лись инже­неры, созда­вавшие такие пра­вила. Оче­видна кор­рупци­он­ность таких положе­ний пра­вил — конечно, их обхо­дят, но стоит это недешево.

Дру­гой «про­кля­тый» вопрос, — это отне­се­ние раз­лич­ного обо­ру­до­ва­ния и тру­бопро­во­дов к группам А, В, С и необ­хо­димо­сти реги­страции их в орга­нах Росте­х­над­зора. По опре­де­ле­нию, дан­ному в Пра­ви­лах, к этим группам отно­сится обо­ру­до­ва­ние и тру­бопро­воды, рабо­тающее под избыточ­ным дав­ле­нием, вклю­чая гид­ро­ста­ти­че­ское, то есть, должен быть учтен вес столба жид­ко­сти, нахо­дящейся в сосуде или выше его. Каза­лось бы, понят­нее не скажешь. Но в новой редакции пра­вил, как по атом­ным станциям, так и по сосу­дам, рабо­тающим под дав­ле­нием, опре­де­ле­ния и баков, и сосу­дов исчезли.

Поль­зу­ясь таким положе­нием, лука­вые про­ек­танты при­чис­лили к сосу­дам, рабо­тающим под дав­ле­нием, баки, кото­рых на АЭС множе­ство, и теперь их надо реги­стри­ро­вать наряду, скажем, с реак­то­ром, или паро­ге­не­ра­то­ром! Спраши­ва­ется, зачем? Да очень про­сто, — чем ответ­ствен­ней обо­ру­до­ва­ние, тем дороже расценки на про­ек­ти­ро­ва­ние, тем больше зара­бо­тают про­ек­ти­ровщики! Так из мелоч­ных инте­ре­сов вырас­тают большие про­блемы.

Стоит посмот­реть внима­тельно и на сферу над­зора на АЭС. По сути дела, под над­зо­ром нахо­дится только реак­тор­ная уста­новка и то, что свя­зано с ней — спец­корпус, хра­ни­лища радио­ак­тив­ных отхо­дов, узел свежего топ­лива. Но вот на теп­ло­вых элек­тро­станциях глав­ная схема выдачи элек­троэнергии, открытое рас­пре­де­ли­тель­ное устройство нахо­дятся под над­зо­ром Энерго­над­зора, а на АЭС — нет. Несколько ава­рий на глав­ной схеме выдачи элек­троэнергии 1-го блока Ростов­ской АЭС, ана­логич­ные ава­рии на других АЭС, под­твер­ждают необ­хо­димость уста­нов­ле­ния такого над­зора, но, несмотря на то, что все над­зор­ные органы теперь нахо­дятся под одной крышей Росте­х­над­зора, ника­ких попыток испра­вить положе­ние не дела­ется.

Ну, и, конечно, нельзя не ска­зать об уни­зи­тель­ной оплате труда инспек­то­ров Росте­х­над­зора, кото­рые являются госу­дар­ствен­ными служащими, тол­кающая их на то, чтобы они финан­сово зави­сели от экс­плу­а­ти­рующей орга­ни­за­ции, над­зор за дея­тель­но­стью кото­рой они ведут. Когда я перешел на долж­ность госу­дар­ствен­ного инспек­тора, у меня был в 1987 году оклад 220 руб­лей, с премией и выслу­гой лет по стажу работы на АЭС, в сумме полу­ча­лось больше 300 руб­лей. При­мерно столько же полу­чал заме­сти­тель глав­ного инже­нера на АЭС, то есть соблю­дался опре­де­лен­ный пари­тет в оплате над­зор­ных работ­ни­ков и экс­плу­а­ти­рующего пер­со­нала. А потом пошло — поехало! Сна­чала отме­нили выслугу лет на АЭС, а оста­вили только выслугу за работу в Гос­атом­над­зоре. Затем пере­стали индек­си­ро­вать зара­бот­ную плату при беше­ной инфляции, и теперь заме­сти­тель глав­ного инже­нера на АЭС полу­чает 200-250 тысяч руб­лей в месяц, а госу­дар­ствен­ный инспек­тор, рав­ный ему по зна­ниям и ответ­ствен­но­сти — всего 15-20 тысяч руб­лей в месяц! Спраши­ва­ется, кто захо­чет рабо­тать в над­зор­ном органе, уйдя со станции? Мало того, на АЭС имеются корпо­ра­тив­ные льготы в виде спе­ци­аль­ного стра­хо­вого полиса, корпо­ра­тив­ной пен­сии при уходе на заслужен­ный отдых, реа­би­ли­тация здо­ро­вья и путевки на сана­тор­ное лече­ние. Всего этого инспек­торы, ведущие над­зор за слож­нейшим предпри­я­тием — атом­ной станцией, лишены. Правда, до 1991 года в «Положе­нии о Гос­атом­над­зоре» был такой пункт: «работ­ники инспекции на АЭС поль­зуются теми же пра­вами и льго­тами, что и работ­ники АЭС», но с при­хо­дом «демо­кра­тии» в новом «Положе­нии о Гос­атом­над­зоре» этот пункт исчез. Теперь до здо­ро­вья инспек­то­ров нет никому ника­кого дела.

И еще один боль­ной вопрос — это отсут­ствие профи­лак­то­рия и медго­родка на новых АЭС, кото­рые не успели их постро­ить в совет­ское время. Почему-то концерн «Росэнерго­атом» предпо­чи­тает эко­номить на заботе о здо­ро­вье работ­ни­ков АЭС и вете­ра­нов, ушед­ших на заслужен­ный отдых. Полу­ча­ется нерав­но­пра­вие: ста­рые АЭС имеют нормаль­ные медго­родки, сана­то­рии-профи­лак­то­рии, а новые, кото­рые постро­ены после раз­вала СССР — этого ничего не имеют. Этот пере­кос необ­хо­димо устра­нить.