Бодрухин Юрий Михайлович

Биограф Эпохи

В 1953 г. я окончил мужскую среднюю школу №28 в г. Крас­но­даре, и вместе с моим другом, Олегом Поля­ко­вым, мы решили посту­пать в Москов­ский меха­ни­че­ский инсти­тут, который потом был пере­и­ме­но­ван в Москов­ский инже­нерно-физи­че­ский инсти­тут, однако, узнав, какой конкурс в этом инсти­туте, мы пере­ду­мали и отнесли доку­менты в Москов­ский энер­гети­че­ский инсти­тут, на теп­ло­энер­гети­че­ский факуль­тет.

Конкурс в МЭИ тоже был гро­мад­ный — на элек­тро­ва­ку­умный факуль­тет 20 человек на место, на ради­о­фак — 18, на наш теп­ло­энер­гети­че­ский факуль­тет — 9 человек на место! Сдавали шесть пред­метов: сочи­не­ние, физика, мате­ма­тика устный и пись­мен­ный экзамен, химия, ино­стран­ный язык. По химии и немец­кому языку я получил пятерки, по осталь­ным — чет­верки. Набрал в сумме 26 баллов, а про­ход­ной был 24, да еще его потом снизили до 23-х. Олег набрал 25 баллов, Мы были зачи­с­лены на ТЭФ по спе­ци­аль­но­сти «котель­ные уста­новки».

Домой, на зимние кани­кулы я ехал побе­ди­те­лем. В те времена поезд до Крас­но­дара шел почти трое суток. Ехали в вагоне одни сту­денты, со многими я был знаком, так что дорога была легкой и при­ят­ной, несмо­тря на то, что спать при­хо­ди­лось на третьей полке. На больших стан­циях поезд стоял по 2-3 часа, на перроне были накрыты столы с гото­выми блюдами, к ним пода­вали вино, а все стоило очень недо­рого — доступно на наши сту­ден­че­ские деньги. И вот, когда мы сидели за столом, а это был то ли 1954 год, то ли 1955 год, вдруг видим — по перрону идет мужчина креп­кого тело­сло­же­ния, в одних длинных трусах, босиком, с окла­ди­стой бородой по пояс, с проти­во­га­зо­вой сумкой через плечо. Народ изум­ленно шара­хался от него — ведь дело было в январе, стоял мороз гра­ду­сов 5-6С, тро­ту­ары были зас­не­жены. Ока­за­лось, это была местная досто­при­ме­ча­тель­ность — Пор­фи­рий Иванов, впо­след­ствии напи­сав­ший книгу «Деточка» о своем учении сохра­нять здо­ро­вье.

О Москов­ском энер­гети­че­ском инсти­туте имени В.М.Моло­това, как он назы­вался в те времена, стоит рас­ска­зать особо. Старый инсти­тут нахо­дился на улице Крас­но­ка­зар­мен­ной, в Лефор­тово и влачил довольно жалкое суще­ство­ва­ние, до тех пор, пока его дирек­то­ром не стала жена фак­ти­че­ского прави­теля страны в послед­ние годы жизни Сталина Георгия Мален­кова — Голуб­цова. Хотя она и не была чистой воды энер­гети­ком, но, поскольку зани­ма­лась исто­рией техники, неко­то­рое каса­тель­ство к ней имела, а муж по про­фес­сии был энер­гетик. И вот она прак­ти­че­ски создала новый инсти­тут, построив для него вели­ко­леп­ное здание в виде листа тран­с­фор­ма­тор­ного железа, или буквы «Ш». Нижняя пере­кла­дина была фасадом здания и выхо­дила на улицу Крас­но­ка­зар­мен­ную, а средняя палочка закан­чи­ва­лась учебной ТЭЦ с насто­я­щими котлами и неболь­шой тур­би­ной, со щитом упра­в­ле­ния. Она посто­янно рабо­тала и была в сети Мосэнерго, а сту­денты на ней про­хо­дили учебную прак­тику и занятия по устройству котлов и турбины, авто­ма­тики упра­в­ле­ния, там же про­во­ди­лись экс­пе­ри­мен­таль­ные работы. В крайних палоч­ках буквы «Ш» нахо­ди­лись ауди­то­рии и отдель­ные факуль­теты. Всего этажей было четыре. К этому надо добавить спор­тив­ный корпус, пла­ва­тель­ный бассейн, дворец куль­туры со столо­вой и студ­го­ро­док, в котором жило более 15 тысяч сту­ден­тов, аспи­ран­тов и пре­по­да­ва­те­лей.

Летом 1953 года про­и­зо­шли поли­ти­че­ские события в вер­хушке страны — Мален­кова обви­нили в заго­воре и отправили в ссылку дирек­то­ром Усть-Каме­но­гор­ской ГЭС, вместе с женой. Но инсти­тут, обо­ру­до­ван­ный по послед­нему слову науки, остался, и был одним из самых пре­стиж­ных вузов не только Москвы, но и страны. В нем училось очень много ино­стран­цев как из стран соц­ла­геря, так и из раз­ви­ва­ю­щихся стран.

В нашем инсти­туте подо­брался бле­стя­щий про­фес­сор­ско- пре­по­да­ва­тель­ский состав. Деканом нашего факуль­тета был Михаил Пет­ро­вич Вука­ло­вич, автор «Таблиц водя­ного пара» вызвав­ших пере­во­рот в энер­гетике всего мира и послу­жив­ших осно­ва­нием для соз­да­ния энер­гети­че­ских машин, рабо­тав­ших на сверх­кри­ти­че­ских пара­мет­рах водя­ного пара. Михаил Пет­ро­вич был обла­да­те­лем всех воз­мож­ных титулов и наград Совет­ского Союза — он был Лауреат Сталин­ской премии (Ленин­ской тогда еще не было), награ­жден орденом Ленина, имел звания доктора тех­ни­че­ских наук, члена — кор­ре­с­пон­дента Ака­демии наук — всего я сейчас и не пере­чи­слю, но он был добрейшей души человек, кото­рого сту­денты очень любили. Когда он обходил общежи­тие, а это он делал регу­лярно, он обя­за­тельно загля­ды­вал в наши тум­бочки и шкафы. За непо­ря­док он нас строго журил, а если они были в порядке, но пусты, то он доста­вал деньги — рублей 20-30, и клал их в тум­бочку или шкаф со словами — «Раз­бо­га­те­ете — отда­дите». Есте­ственно, никто эти деньги не отдавал, но память о нем всегда была, как об очень добром чело­веке. Михаил Пет­ро­вич был уче­ни­ком зна­ме­ни­того в те времена ака­демика Рамзина, умер­шего к тому времени — изо­б­рета­теля пря­мо­точ­ного котла, который про­из­вел пере­во­рот в мировой энер­гетике. На своих лекциях по тео­рети­че­ским основам теп­ло­тех­ники он часами мог рас­ска­зы­вать о своем учителе. Ока­за­лось, что про­фес­сора Рамзина в 1936 году поса­дили в тюрьму вместе с его сотруд­ни­ками, среди которых был и Вука­ло­вич. по гром­кому «Шах­тин­скому» делу. Сидя в тюрьме, они спро­ек­ти­ро­вали пря­мо­точ­ный котел для мино­носца, который постро­или в Ленин­граде в 1938 году. Во время визита английских военных кора­блей этот мино­но­сец развил такую ско­рость, что совер­шал цир­ку­ля­цию вокруг англи­чан, шедших на мак­си­маль­ной ско­ро­сти. Когда Сталину об этом доло­жили, он рас­по­ря­дился выпу­стить спе­ци­али­стов из тюрьмы, да еще награ­дил их преми­ями и орде­нами. Ака­демик Рамзин отли­чался большой любо­зна­тель­но­стью — увидев незна­ко­мый ему тип котла, он обя­за­тельно должен был его осмо­треть, как снаружи, так и изнутри. А поскольку он был весьма тучного тело­сло­же­ния, то с ним частенько про­ис­хо­дили непри­ят­ные истории. Дело в том, что люк — лаз в барабан котла в диа­метре не пре­вы­шает пол­метра, и задача про­лезть в него, а тем более вылезть — трудная даже для чело­века сред­него веса. Но ака­демик был очень упрям, и, обла­чив­шись в рабочую робу, он само­лично иссле­до­вал топку котла, а потом залезал и в барабан. Оттуда его частенько извле­кали голым и нама­зан­ным соли­долом. Все эти истории Михаил Пет­ро­вич рас­ска­зы­вал с непо­д­ра­жа­е­мым юмором, так что ску­ча­ю­щих на его лекциях не было. Другая история, свя­зан­ная с именем Вука­ло­вича, про­и­зо­шла на чет­вер­том курсе, на экза­мене по тео­рети­че­ским основам теп­ло­тех­ники. Дело было в том, что меня почему то недо­лю­бли­вал пре­по­да­ва­тель, который вел у нас прак­ти­че­ские занятия по ТОТ. На экза­мене при­сут­ство­вал сам Вука­ло­вич. К нему пошла девушка из нашей группы, и тут же полу­чила двойку! Сле­ду­ю­щим пошел парень — тот же резуль­тат! Мой пре­по­да­ва­тель, увидев, что я закон­чил под­го­товку и сижу, выбирая, к кому пойти, вызвал меня к Вука­ло­вичу, нехо­рошо улы­ба­ясь. Делать было нечего, и я отправился на верную гибель. Однако дело приняло совсем другой оборот — задача у меня была на вычи­с­ле­ние теп­ло­вого пере­пада на сту­пе­нях турбины, который надо было опре­де­лять по табли­цам и диа­грамме водя­ного пара Вука­ло­вича, а поскольку я ее хорошо знал, я бойко показал по диа­грамме, как я опре­де­ляю этот перепад. Михаил Пет­ро­вич был вос­хи­щен моим ответом, больше ничего не стал спра­ши­вать и поставил мне в зачетку здо­ро­вен­ную пятерку. Так как мой ответ был всего несколько минут, мой пре­по­да­ва­тель решил, что я тоже про­валился, и когда я про­хо­дил мимо него, он схватил из моих рук зачетку, чтобы поставить двойку в ведо­мо­сти. Увидев пятерку, он пере­ко­сился от злости, но, увы, поде­лать против началь­ства он ничего не мог. А двойки Вука­ло­вич ставил тем, кто не знал его таблицу и диа­грамму, и правильно делал, потому что инженер — теп­ло­тех­ник должен был их знать, как «Отче наш»! Есте­ственно, выйдя с экза­мена, я поде­лился све­де­ни­ями с сокур­с­ни­ками, и все осталь­ные сдали экзамен на «4» и «5». Память о Михаиле Пет­ро­виче Вука­ло­виче оста­лась в моем дипломе — он рас­пи­сался в нем, как пред­се­да­тель экза­ме­на­ци­он­ной комис­сии. К вели­кому сожа­ле­нию, сейчас мало кто помнит этого вели­кого чело­века.

После Вука­ло­вича деканом нашего факуль­тета стала Тереза Хри­сто­фо­ровна Мар­гу­лова, женщина с очень инте­рес­ной судьбой. По наци­о­наль­но­сти она была азер­бай­джан­ская еврейка. Работая у нас в инсти­туте по водно-хими­че­скому режиму котлов, а потом и паро­ге­не­ра­то­ров атомных станций, она вышла замуж за ака­демика Голуб­цова, отца бывшего дирек­тора МЭИ Голуб­цо­вой. Скоро она стала заве­до­вать кафе­д­рой водно-хими­че­ского режима, стала док­то­ром тех­ни­че­ских наук и про­фес­со­ром. Ее отли­чала гро­мад­ная энергия и пре­крас­ные орга­ни­за­тор­ские спо­соб­но­сти — напри­мер, она орга­ни­зо­вала в МЭИ хоз­рас­чет­ную лабо­ра­то­рию по про­верке образ­цов сварных сое­ди­не­ний на меж­кри­стал­лит­ную кор­ро­зию.

Правда, Терезе Хри­сто­фо­ровне в жизни не повезло — когда ее муж, ака­демик Голуб­цов нахо­дился в слу­жеб­ной коман­ди­ровке в Австрии, на каком — то научном сим­по­зи­уме, его сбила машина и он скон­чался за гра­ни­цей. Похо­ро­нив его, она с новой энер­гией взялась за научную работу — она раз­ра­бо­тала теорию так назы­ва­е­мых «ком­плек­со­нов», при­ме­ня­е­мых при хими­че­ской отмывке и очистке поверх­но­стей паро­ге­не­ра­то­ров. Ей при­над­лежит один из лучших учеб­ни­ков по атомной энер­гетике. Ее, как автора теории ком­плек­со­нов, выдви­гали на при­су­жде­ние Ленин­ской премии, правда, я не знаю, полу­чила она ее, или нет — я уже тогда был далеко от инсти­тута.

Заве­до­вал кафе­д­рой физики доктор физико-мате­ма­ти­че­ских наук Фабри­кант. Он про­с­лавился тем, что в трид­ца­тых годах про­шлого века изобрел опти­че­ский гене­ра­тор, то есть то, что теперь назы­вают «лазером», но в то время этот прибор не был вос­тре­бо­ван, и его изо­б­рете­ние предали забве­нию. Курс физики читал некто Манцев, доцент, но читал такой инте­рес­ный предмет очень сухо, соот­вет­ственно такая была и дис­ци­плина на лекциях — кто вязал, кто читал роман, а кто и спал.

Зато мате­ма­тику, вернее, курс мата­нализа, вел про­фес­сор Дюбюк, потом­ствен­ный москов­ский интел­ли­гент. Его дед был извест­ный в конце 18-го века москов­ский фото­граф и ком­по­зи­тор, автор многих попу­ляр­ных песен и роман­сов, в част­но­сти, песни «Улица, улица, ты, брат, пьяна!». Его лекции были гимном мате­ма­тике, как науке наук. Он часто пре­ры­вал изло­же­ние пред­мета вся­че­скими исто­ри­ями из жизни зна­ме­ни­тых мате­ма­ти­ков, а иногда, когда он видел, что вни­ма­ние слу­ша­те­лей ослабло, он мог и рас­ска­зать какой-нибудь анекдот, всегда очень остро­умный и не пошлый. Кстати сказать, извест­ный аме­ри­кан­ский доктор, спе­ци­алист по сер­дечно — сосу­ди­стым забо­ле­ва­ниям Дебейки, лечив­ший Ельцина, — был его род­ствен­ник, — то ли пле­мян­ник, то ли дво­ю­род­ный брат. К сожа­ле­нию, на втором курсе его почему то пере­вели в заочный энер­гети­че­ский инсти­тут, а мате­ма­тику стал читать про­фес­сор Грос­с­берг, но это было уже не то. А вот прак­ти­че­ские занятия вел асси­стент Володя Зайцев, не намного старше нас, очень инте­рес­ный человек, много давший нам в области мате­ма­тики.

Химию читала нам Мари­анна Алек­се­евна Толстая, дочь зна­ме­ни­того писа­теля, графа Алексея Тол­стого, автора романов «Петр I», «Хлеб», «Хмурое утро», «Гипер­болоид инже­нера Гарина» и многих других про­из­ве­де­ний, к сожа­ле­нию, он в то время уже умер. Графиня Толстая — так ее все звали, была видной дамой, пре­красно одетой, что в те времена могли себе поз­во­лить очень немно­гие, свои лекции она читала с неко­то­рым арти­стиз­мом, по-види­мому, вро­жден­ным. Меня она при­метила еще на всту­пи­тель­ном экза­мене, и очень бла­го­во­лила ко мне, пытаясь завлечь меня на кафедру хим­во­до­под­го­товки, но я почему — то отка­зался от ее пред­ло­же­ния, и может быть зря, — там был простор для научной дея­тель­но­сти. Но там были одни женщины, а я не хотел быть среди них белой вороной.

Кафе­д­рой паровых турбин заве­до­вал про­фес­сор Дейч, бле­стя­щий иссле­до­ва­тель про­точ­ной части турбин. Говорят, все гени­аль­ное просто. Так вот, он иссле­до­вал обте­ка­ние лопаток турбины с помощью табач­ного дыма. Видимые струйки табач­ного дыма вво­ди­лись в струю сжатого воздуха и фото­гра­фи­ро­вались — на кар­тинке было хорошо видно, где про­ис­хо­дит зави­хре­ние струи, значит, там и про­ис­хо­дили потери. Конечно, это один из при­ме­ров его иссле­до­ва­ний, на самом деле они были гораздо шире и глубже. Он сво­бодно говорил на немец­ком, английском и фран­цуз­ском языках, был хорошо изве­стен за рубежом. Однажды на его экза­мене про­и­зо­шел курьезный случай — сдавал «турбины» ино­стра­нец. Предмет он знал плохо и решил свалить все на плохое знание рус­ского языка. Тогда про­фес­сор Дейч обра­до­вался и сказал ему: «Коллега, на каком языке Вы хотите сдавать экзамен? — я рад попрак­ти­ко­ваться в любом из евро­пейских языков!». Бедняга, видя, что его номер не прошел, изви­нился и попро­сил раз­ре­ше­ния придти в другой раз.

Кафе­д­рой физ­вос­пита­ния заве­до­вал зна­ме­ни­тый мастер спорта, изо­б­рета­тель борьбы «самбо», что значило — само­о­бо­рона без оружия, Хар­лам­пиев. У меня даже была его книжка с опи­са­нием приемов борьбы «самбо». Он был в весьма пре­клон­ном воз­ра­сте и когда я был на втором курсе, ушел на пенсию.

Когда я учился на втором курсе, заве­до­вать кафе­д­рой сопро­мата стал некто Болотин, доктор тех­ни­че­ских наук, член — кор­ре­с­пон­дент Ака­демии наук СССР. Ему было всего 26 лет! А история его взлета была такова: он закон­чил Москов­ский инсти­тут желез­но­до­рож­ного тран­с­порта по спе­ци­аль­но­сти «мосты и туннели» и посту­пил в аспи­ран­туру. Темой его дис­сер­та­ции было иссле­до­ва­ние цик­ли­че­ской проч­но­сти мостов. В каче­стве примера он выбрал один мост в США, по кото­рому были известны все данные по нагруз­кам, график дви­же­ния поездов и прочие нужные све­де­ния, в част­но­сти по кон­струк­ции моста, мате­ри­а­лам, из которых был построен этот мост. По его рас­четам, полу­чи­лось, что мост раз­ру­шится в опре­де­лен­ное, не столь отда­лен­ное время. Об этом он написал в солид­ный аме­ри­кан­ский тех­ни­че­ский журнал. Его заметку опу­б­ли­ко­вали и забыли. И надо же такому слу­читься, мост рухнул вместе с про­хо­див­шим по нему поездом именно в то время, какое пред­ска­зал в своей статье Болотин. Он к тому времени бла­го­по­лучно защи­тился и работал на кафедре в своем инсти­туте, когда на него свали­лась всемир­ная слава — кто-то в Америке нашел его заметку и под­нялся скандал — вот, русский вам говорил, что мост раз­валится, а вы… Вполне есте­ственно, после этого и на Родине при­знали его заслуги, он защитил док­тор­скую дис­сер­та­цию, стал про­фес­со­ром и получил кафедру в нашем инсти­туте, Роста он был неболь­шого, но ходил, гордо задрав нос. Мы его пони­мали — было за что зади­рать.

Можно еще долго пере­чи­с­лять всех зна­ме­ни­тых наших людей, рабо­тав­ших в МЭИ — они были у нас на каждом факуль­тете, на каждой кафедре, напри­мер, полит­э­ко­но­мию у нас вела родная дочка маршала Жукова, на сосед­нем факуль­тете учился родной сын Н.С.Хрущева, Сергей Хрущев, кафе­д­рой теп­ло­фи­зики заве­до­вал ака­демик Вла­димир Алек­сан­дро­вич Кирил­лин, назна­чен­ный впо­след­ствии Пред­се­да­те­лем Гос­ко­ми­тета по науке и технике, и снятый с этой долж­но­сти за то, что не под­пи­сал кол­лек­тив­ное письмо «совет­ских ученых» против Андрея Саха­рова. Москва есть Москва, а в те времена все было гораздо проще, и на улице можно было встретиться с каким либо народ­ным арти­стом, напри­мер, с Жаровым или Крюч­ко­вым, попасть на концерт Ойстраха или Коз­лов­ского.

Летом 1956 года по призыву ком­со­мола сту­денты москов­ских ВУЗов должны были ехать на целину. У нас на курсе эта поездка при­об­рела поли­ти­че­ское зна­че­ние — по тому, ехал ли ты на целину или не ехал, опре­де­ля­лась поли­ти­че­ская бла­го­на­деж­ность. К тому времени на факуль­тете поя­ви­лась новая спе­ци­аль­ность — «атомные элек­тро­стан­ции» и из жела­ю­щих тре­тье­кур­с­ни­ков фор­ми­ро­ва­лась новая группа по этой спе­ци­аль­но­сти. Есте­ственно, я пожелал перейти на новую спе­ци­аль­ность, и пошел в деканат к нач­курса Ревекке Соло­мо­новне Френ­кель. Она сказала: «поедешь на целину — пере­веду!». Я оставил ей зая­в­ле­ние, а через неделю наш мно­го­ты­сяч­ный кол­лек­тив про­во­жали на Казан­ском вокзале Москвы. Это была самая первая поездка сту­ден­тов на целину, в 1956 году

С целины мы вер­ну­лись в начале октября, и когда я пришел в деканат, то узнал, что я зачи­с­лен в новую группу Т-0-53 по спе­ци­аль­но­сти «атомные станции». Так начи­на­лась моя карьера в атомной энер­гетике.

У меня было рас­пре­де­ле­ние в Свер­д­ловск, в Урал ТЭП. Но в феврале нас, 10 человек, вызвали в деканат и сооб­щили, что пере­рас­пре­де­ляют в город Севе­ро­двинск на п/я 1. Больше ничего не сказали — мол, не поло­жено! Мы побе­жали к все­зна­ю­щим аспи­ран­там. И они под большим секретом, шепотом, сказали: там делают атомные под­вод­ные лодки! Почему выбор пал на нас, 10 человек? Ответ ока­зался простой — у всех нас была уже офор­м­лена 2-я форма допуска к секрет­ным мате­ри­а­лам. После защиты диплома я на пару недель съездил в Уфу, где рабо­тала после окон­ча­ния инсти­тута моя жена, Ирина Ловя­гина — она окон­чила учебу на год раньше меня, вер­нулся в Москву, и мы всем кол­лек­ти­вом отправи­лись с Яро­с­лав­ского вокзала в незна­ко­мый нам Севе­ро­двинск.

Поезда в Севе­ро­двинск ходили через день, по четным числам, а обратно отпра­в­ля­лись по нечет­ным. Маршрут поезда про­ле­гал через Яро­с­ла­вль, Вологду и, не заходя в Архан­гельск, на станции Иса­ко­горка пово­ра­чи­вал в Севе­ро­двинск. Мы прибыли туда утром и прямым ходом отправи­лись в отдел кадров завода. Город был почти весь дере­вян­ный — двух­этаж­ные дома были сделаны из сос­но­вого бруса и обшиты вагон­кой, тро­ту­ары были дере­вян­ные, под ними хлюпало болото, правда, улицы были заас­фаль­ти­ро­ваны, от вокзала ходил автобус. Но центр города, а это была улица Ленина, был застроен совре­мен­ными мно­го­этаж­ными домами, архи­тек­тура которых напо­ми­нала Ленин­град. К отделу кадров при­шлось идти с кило­метр по дере­вян­ным мосткам. Нас сразу же принял началь­ник отдела кадров, бывший военный, дал напра­в­ле­ние в общежи­тие, ордер на полу­че­ние подъемных и велел через день явиться сюда же, для встречи с главным инже­не­ром завода. В течение этих двух дней мы устро­и­лись в общежи­тии, я с Левой Ясь­ко­вым попал в комнату на пятерых — с нами посе­лили выпускни­ков Ленин­град­ского кора­бле­стро­и­тель­ного инсти­тута — Володю Каза­кова, Володю Зайцева и Володю Тере­хина. Мы сразу же подру­жи­лись, к нам пришли наши друзья, мы вместе отметили при­бы­тие к месту нашей новой работы. После посе­ще­ния мага­зи­нов мы остались довольны — снаб­же­ние было вполне при­лич­ное, пора­жало большое коли­че­ство рыбы и рыбных изделий, что, впрочем, было не уди­ви­тельно — рядом был Архан­гельск, рыбная столица России в то время. В мага­зине на витрине лежала даже черная и красная икра и балыки осет­ро­вых пород.

В назна­чен­ное время мы явились в отдел кадров. Нас набра­лось человек два­дцать — выпускни­ков МЭИ, Ленин­град­ского кора­бле­стро­и­тель­ного инсти­тута, Ураль­ского поли­тех­ни­че­ского инсти­тута. Всех нас объе­ди­няла одна общая спе­ци­аль­ность — мы были физики-атом­щики. Только трое девушек, при­е­хав­ших с нами, были по спе­ци­аль­но­сти тех­ноло­гами по водно-хими­че­скому режиму, но эта спе­ци­аль­ность тоже имела прямое отно­ше­ние к атомным энер­гети­че­ским уста­нов­кам.

Нас принял Вален­тин Ива­но­вич Вашан­цев, главный инженер завода. Беседа с нами про­дол­жа­лась часа два. Сначала он рас­ска­зал нам об истории завода, о той про­дук­ции, которую он выпус­кает, о тех задачах, которые стоят перед нами, потом ответил на наши вопросы. Един­ствен­ный вопрос, на который он не смог ответить — это вопрос о жилье. Многие при­сут­ству­ю­щие уже при­е­хали в Севе­ро­двинск жена­тыми, и, вполне есте­ственно, их вол­но­вал вопрос о жилье и месте работы для жен. Найти работу для жен он поо­бе­щал, а вот с жильем было сложнее — он поре­ко­мен­до­вал ста­но­виться в очередь на полу­че­ние жилья. Когда в отделе кадров мы поин­те­ре­со­вались, когда получим жилье по этой очереди, ока­за­лось, надо ждать лет два­дцать!

Мне, как и осталь­ным, дали напра­в­ле­ние на работу в цех № 50, на участок спец­ра­бот, где зачи­с­лили сле­са­рем — налад­чи­ком 6-го разряда так же, как и осталь­ных вновь посту­пив­ших. Но на работу мы не ходили, так как из нас создали группу опе­ра­то­ров пульта упра­в­ле­ния, и мы в течение полу­года должны были пройти обу­че­ние и сдать экза­мены на право упра­в­ле­ния реак­то­ром. До обеда мы слушали лекции по физике реак­тора, устройству реак­тор­ной уста­новки, тур­бин­ного отсека, системе элек­трос­наб­же­ния, системе упра­в­ле­ния реак­то­ром и прочим инте­рес­ным вещам, которые нам читали старшие това­рищи, про­шедшие обу­че­ние в Обнин­ске и сдавшие экзамен самому ака­демику Алек­сан­дрову. Один из них, Аркадий Грин­глас, стал потом моим другом. Опе­ра­торы реак­тор­ной уста­новки в то время были чем-то вроде кос­мо­нав­тов. Они тогда шли по номерам: опе­ра­тор №1 Валя Лева­д­ный, опе­ра­тор №2 Гарик Грин­глас. Успеш­ная работа на пульте была залогом быстрого полу­че­ния квар­тиры по решению дирек­тора.

После обеда у нас был сво­бод­ный график занятий, и мы, как правило, про­во­дили это время на стро­я­щихся лодках, изучая мате­ри­аль­ную часть. Домой мы могли уйти только после окон­ча­ния рабо­чего дня, в пять часов. Так про­дол­жа­лось до тех пор, пока не спу­стили на воду первый атомный ракето­но­сец, заказ под номером 901. Это слу­чи­лось в конце июля. Корабль поставили к причалу, и над реак­тор­ным отсеком выре­зали большой съемный лист — кусок проч­ного корпуса раз­ме­ром при­мерно 20 кв.м. Это было сделано для загрузки в корпус реак­тора актив­ной зоны, которая соби­ра­лась и испы­ты­ва­лась на отдель­ном стенде, в другом цехе. После загрузки актив­ной зоны и уста­новки крышки реак­тора съемный лист ставили на место и зава­ри­вали, потом вос­ста­на­в­ли­вали легкий корпус. Все это время реактор как бы нахо­дился без надзора, и кому-то в голову пришла «светлая» мысль поса­дить нас на дежур­ство — охра­нять пломбу на крышке реак­тора. Дежур­ство орга­ни­зо­вали, как поло­жено — завели журнал сдачи — приема дежур­ства, уста­но­вили график, по кото­рому надо было дежу­рить трое суток, а на чет­вер­тые был выход­ной. Дежу­рить нужно было до тех пор, пока не уста­но­вят приводы упра­в­ле­ния ком­пен­си­ру­ю­щей решет­кой и не закроют на замок выго­родку реак­тора.

Хорошо, что было лето, и было не так холодно, но все равно, при­хо­ди­лось оде­ваться потеп­лее, потому что внутри лодки стоял жуткий холод от железа. Однажды в вечер­нее дежур­ство я услышал в отсеке чьи то шаги. Я спросил — кто идет? Ко мне подошел сим­па­тич­ный мужчина лет сорока пяти, и пред­ставился: главный кон­струк­тор проекта Сергей Никитич Ковалев. Я на всякий случай спросил доку­менты, он показал мне мини­стер­ский пропуск — все сов­па­дало. Он поин­те­ре­со­вался, зачем я тут сижу, я ему рас­ска­зал и спросил, что его инте­ре­сует. Его, как выяс­ни­лось, инте­ре­со­вало устройство реак­тор­ного отсека и самого реак­тора. Дело было в том, что реак­тор­ную уста­новку про­ек­ти­ро­вало совсем другое кон­струк­тор­ское бюро — Горь­ков­ское ГС ОКБ под руко­вод­ством Афри­кан­това, которое после смерти Афри­кан­това стало носить его имя. А лодку про­ек­ти­ро­вало Ленин­град­ское КБ судо­стро­е­ния — ЦКБ -18, где и работал Ковалев. Оно давало Горь­ков­скому КБ габа­рит­ные размеры и весовые харак­те­ри­стики реак­тор­ной уста­новки, а также задан­ную мощ­ность, пара­метры и паро­про­из­во­ди­тель­ность, которые нужны были для сты­ковки с тур­бин­ной уста­нов­кой, а ее, в свою очередь про­ек­ти­ро­вал и строил другой завод — имени Кирова в Ленин­граде. Поэтому глав­ного кон­струк­тора и заин­те­ре­со­вало устройство реак­тор­ной уста­новки, чтобы ему кон­струк­торы из Горь­ков­ского ГС ОКБ, как гово­рится, лапшу на уши не вешали.

Мне делать было нечего, а рас­ска­зы­вая Сергею Ники­тичу устройство реак­тора, я сам его лучше понимал. Начать при­шлось с азов ядерной физики — что такое нейтрон, как он замед­ля­ется, что такое сечение деления ядра, откуда берутся нейтроны и куда они дева­ются, что такое кри­тич­ность реак­тора и коэф­фи­ци­ент четырех сомно­жи­те­лей. Ученик он был очень спо­соб­ный, еще бы, кан­ди­дат тех­ни­че­ских наук. И мы с пользой провели этот вечер. Домой мы ушли после того, как меня сменили, а на сле­ду­ю­щий вечер он пришел опять, часов в восемь вечера. Так в беседах мы провели три вечера. Потом я ушел на выход­ной, а он уехал в Ленин­град. Должен сказать, так как я не был кора­бле­стро­и­те­лем, то и я от него узнал тоже много нового и инте­рес­ного для меня. Потом, работая на заводе, я довольно часто встре­чался с Сергеем Ники­ти­чем. И хотя он стал уже гене­раль­ным кон­струк­то­ром под­вод­ных лодок, но он меня всегда помнил и отно­сился ко мне добро­же­ла­тельно. В конце 2011 г. пришла из Петер­бурга печаль­ная весть — Сергей Никитич скон­чался в воз­ра­сте 92 г. Цар­ствие ему небес­ное, земля пухом.

Насту­пило время экза­ме­нов. Экза­мены я сдал, и нас отправили на меди­цин­скую комис­сию. Я ее про­хо­дил при поступ­ле­нии на завод, но тут были какие то допол­ни­тель­ные тре­бо­ва­ния, и при­шлось про­хо­дить комис­сию заново.

И тут меня ждала непри­ят­ность — рентген обна­ру­жил у меня в правом легком какую-то рако­винку, оче­видно, послед­ствия пере­не­сен­ного в детстве пле­в­рита. К работе на пульте в усло­виях под­вод­ного пла­ва­ния меня не допу­стили, и списали на берег. Меня провели в долж­но­сти помощ­ника мастера и пору­чили зани­маться мон­та­жом обо­ру­до­ва­ния системы упра­в­ле­ния и защиты реак­тора. В моей бригаде было пять рабочих, мы обслу­жи­вали нахо­див­шийся на плаву заказ № 901, вели монтаж на заказе № 902 и гото­вили обо­ру­до­ва­ние для заказа № 903. Все они шли друг за другом, с раз­ры­вом несколько месяцев, Обо­ру­до­ва­ние было новое, еще не очень обка­тан­ное, и частенько слу­чались всякие непри­ят­но­сти, осо­бенно с элек­тро­о­бо­ру­до­ва­нием

После несколь­ких месяцев работы на участке монтажа реак­тор­ной уста­новки в цехе №50 я был пере­ве­ден на долж­ность мастера, рабочий день у меня начи­нался в 8 ч. утра и закан­чи­вался в 8-9 часов вечера, причем рабо­тали без выход­ных. В цехе №42 был участок под руко­вод­ством Лени Гнед­кова, который зани­мался той же работой, что и наш участок, но на заказах 42-го цеха. Гнедков высту­пил с пред­ло­же­нием объе­ди­нить участки, передав ему все заказы. Дирек­тор Евгений Пав­ло­вич Егоров под­дер­жал его пред­ло­же­ние. Мне было пред­ло­жено перейти на участок Гнед­кова, но я отка­зался. Нужно сказать несколько слов о том, кто такой был Евгений Пав­ло­вич Егоров.

Егоров пришел на завод в период его упадка — на заводе была полная без­ра­ботица, заказов прак­ти­че­ски не было — сделали пару авто­мо­биль­ных паромов для пере­правы через Север­ную Двину в Архан­гель­ске — тогда мост через нее только стро­ился, и поезда ходили до вокзала на правом берегу реки, а больше работы не было. Егоров с при­су­щей ему энер­гией сколотил группу еди­но­мыш­лен­ни­ков и выдви­нул идею стро­и­тель­ства под­вод­ного флота с атомными и дизель­ными дви­га­те­лями и воо­ру­жен­ного тор­пе­дами, само­летами — сна­ря­дами и ракетами. Завод начали рекон­стру­и­ро­вать под стро­и­тель­ство под­вод­ных лодок. Цех 42, который раньше пред­на­зна­чался для стро­и­тель­ства ору­дийных башен глав­ного калибра, пере­де­лали под стро­и­тель­ство экс­пе­ри­мен­таль­ных под­вод­ных атомных лодок. Постро­или пути, по которым пере­дви­гались тележки, с уста­но­в­лен­ными на них сек­ци­ями под­вод­ной лодки. Там было три позиции — на первой позиции про­ис­хо­дила сты­ковка секций, изго­то­в­лен­ных в кор­пус­ном цехе, гид­ро­ис­пы­та­ния корпуса, обли­цовка вну­трен­них поверх­но­стей теп­ло­и­зо­ля­цией и монтаж кабель­ных трасс. Дальше корпус перетас­ки­вали лебед­ками на сле­ду­ю­щую позицию, где про­ис­хо­дила достройка лодки. На третьей позиции загру­жа­лась актив­ная зона реак­тора, главные меха­низмы, зава­ри­вались съемные листы, и лодку вытас­ки­вали на бере­го­вое устройство для боко­вого спуска на воду. Лодку пере­ста­в­ляли на другие тележки, и плавно спус­кали на воду, где она осво­бо­жда­лась от тележек и всплы­вала. Дальше ее бук­си­ро­вали к пирсу. Точно также был пере­о­бо­ру­до­ван и цех 50, только там была другая система спуска на воду: лодка пере­ме­ща­лась из дока в бассейн, бассейн напол­нялся водой, лодка всплы­вала, и буксиры выво­дили ее в так назы­ва­е­мую «прорезь» — глу­бо­ко­вод­ную часть бас­сейна. После спуска воды ворота прорези откры­вались и лодку вытас­ки­вали буксиры к причалу.

Все это пере­о­бо­ру­до­ва­ние завода заняло при­лич­ное время и потре­бо­вало гиган­т­ских затрат, но в то время денег не жалели — у аме­ри­кан­цев уже было две атомных под­вод­ных лодки, одна из них, «Нау­ти­лус», была осна­щена ядерной силовой уста­нов­кой с водо — водяным реак­то­ром, другая — «Си Вулф» имела реактор, охла­жда­е­мый натрием. Правда, затея с жид­ко­метал­ли­че­ским реак­то­ром у них про­вали­лась, на лодке про­и­зо­шел страш­ный пожар, и они от этой идеи отка­зались нав­се­гда, в отличие от наших кон­струк­то­ров, которые сумели постро­ить такую лодку, но об этом отдель­ный раз­го­вор.

При Евгении Пав­ло­виче Егорове завод зажил второй жизнью, зара­ботки на заводе были очень при­лич­ные, да еще платили поляр­ные над­бавки, хотя до Поляр­ного круга было 400 км, но спе­ци­аль­ным Указом завод был «отнесен» к запо­ляр­ным тер­ри­то­риям. Народ на заводе, в основ­ном, работал местный — из Архан­гель­ска, Архан­гель­ской и Воло­год­ской обла­стей. Очень много было руко­во­ди­те­лей из Нико­ла­ева — Нико­ла­ев­ского судо­стро­и­тель­ного завода. Ответ­ствен­ным сдат­чи­ком первой совет­ской под­вод­ной атомной лодки, извест­ной под именем «Ленин­ский ком­со­мол» был нико­ла­е­вец Довгань. Работал у нас другой нико­ла­е­вец, по фамилии Бедрань. Местные остряки шутили: «Довгань, Бедрань и прочая рвань». Но, несмо­тря на такие шутки, отно­ше­ния между людьми на заводе были очень хорошие.

Был выход­ной день, когда меня при­гла­сили к дирек­тору на дебар­ка­дер, сто­яв­ший у пирса рядом с заказом №902. Я вошел в кабинет, где сидел дирек­тор и еще несколько руко­во­ди­те­лей, был и Леня Гнедков. Евгений Пав­ло­вич поз­до­ро­вался со мной за руку, посадил напротив себя и начал рас­с­пра­ши­вать о моих делах. Посте­пенно он перешел на тему моего пере­хода в цех 42. Я опять отка­зался, тогда он пред­ло­жил: «давай сделаем так — сейчас мы с тобой побо­ремся на руках. Кто победит, тот и решает, как быть!». Деваться мне было некуда, и при­шлось согла­шаться. Осво­бо­дили стол, мы уселись с дирек­то­ром друг против друга, упер­лись ногами и по команде судьи начали борьбу. Как я не упи­рался, дирек­тор ока­зался сильнее и положил мою руку на стол. Он был вообще физи­че­ски очень здо­ро­вым чело­ве­ком, так что и про­и­грать ему было не зазорно. Все посме­я­лись, а дирек­тор тут же заставил напи­сать зая­в­ле­ние о пере­ходе в цех 42, и под­пи­сав его, отдал Лене Гнед­кову для даль­нейшего офор­м­ле­ния. Так я очу­тился в другом цехе. Правда, от этого ничего не изме­ни­лось — я, как работал на заказах 50 — го цеха, так и про­дол­жал рабо­тать, только объем работы уве­ли­чился — теперь мне при­хо­ди­лось зани­маться еще и налад­кой систем теп­ло­кон­троля реак­тор­ной уста­новки, да и не на одном заказе, а на двух, а то и трех одно­вре­менно. О том, как при­хо­ди­лось рабо­тать, говорит коли­че­ство отгулов за год — у меня их было 90! Правда, отгу­лять мне никто не дал, дали отдох­нуть недельку, а потом вызвали на работу.

Мне посчаст­ли­ви­лось рабо­тать с людьми, которые зало­жили основу атом­ного флота России. В первую очередь это был Евгений Пав­ло­вич Егоров, о котором можно еще много рас­ска­зы­вать, главный инженер Иван Михайло­вич Сав­ченко, началь­ник цеха №50 Израиль Лаза­ре­вич Камай, началь­ник цеха №42 Ана­то­лий Васи­лье­вич Рын­ко­вич, стро­и­тель отдела №2 Ариадна Пав­ловна Наза­рьина, стро­и­тель отдела №1 Герман Алек­се­е­вич Афа­на­сьев — пере­чи­с­лять всех можно еще долго: это были насто­я­щие патри­оты, люди, пре­дан­ные идее добиться пре­вос­ход­ства СССР над атомным флотом НАТО и обес­пе­че­ния безо­пас­но­сти Совет­ского Союза.

Стал­ки­ваться с экс­тре­маль­ными ситу­а­ци­ями и участ­во­вать в лик­ви­да­ции аварий мне при­хо­ди­лось неод­но­кратно, более того — в одном случае я ока­зался еще и винов­ни­ком аварии. Эта история про­и­зо­шла при моем непо­сред­ствен­ном участии, более того, я ока­зался непо­сред­ствен­ным винов­ни­ком слу­чив­ше­гося. Так как корабль (заказ №901) был уже передан флоту, то ответ­ствен­ность за его экс­плу­а­та­цию нес экипаж, нахо­див­шийся на борту в полном составе. Порядки на корабле были флот­ские — каждое утро про­во­ра­чи­ва­ние меха­низ­мов, в том числе и при­во­дов системы упра­в­ле­ния реак­то­ром. На лодке было уста­но­в­лено два реак­тора — один для атомной уста­новки правого борта, другой — для левого борта. Соот­вет­ственно сидели и опе­ра­торы пульта упра­в­ле­ния — один слева, другой справа, причем упра­в­ле­ние каждого борта было совер­шенно авто­ном­ное. Левым бортом по тра­ди­ции упра­в­ляли флот­ские опе­ра­торы, правым — завод­ские. И вот, при про­во­ра­чи­ва­нии обна­ру­жи­ва­ется дефект — не рабо­тает на левом борту «грубый» ука­за­тель пере­ме­ще­ния ком­пен­си­ру­ю­щей решетки. Ком­пен­си­ру­ю­щая решетка в реак­торе — очень важный элемент упра­в­ле­ния. Она в том типе реак­тора была оди­нар­ная, и состо­яла из набора листов нер­жаве­ю­щей стали с высоким содер­жа­нием бора, который являлся сильным поглоти­те­лем нейтро­нов. В самом нижнем поло­же­нии решетки реактор был заглу­шен. Для его пуска нужно было поднять решетку вверх, причем чем дольше работал реактор, тем выше было его «выго­ра­ние», и тем выше нужно было под­ни­мать КР — так сокра­щенно назы­вали ком­пен­си­ру­ю­щую решетку. За пультом сидел флот­ский опе­ра­тор Кузьмин, и, обна­ру­жив дефект, он тут же позво­нил сда­точ­ному меха­нику. Сда­точ­ный механик, а им был, если мне не изме­няет память, Мань­ков­ский, нашел меня по теле­фону и дал команду устра­нить дефект. Вообще, этот ука­за­тель был весьма нена­деж­ным эле­мен­том. Так как контур был абсо­лютно гер­мети­чен, то пере­дача импульса про­хо­дила через тонкую стенку из нер­жаве­ю­щей стали на сельсин — элек­три­че­ский прибор, пред­на­зна­чен­ный для пере­дачи угла пово­рота. Вот этот самый сельсин — при­емник и выходил довольно часто из строя. Для замены его нужно было составить акт, под­пи­сать его у десятка разных началь­ствен­ных лиц, и только тогда полу­чить новый, сдав старый. Сама замена зани­мала несколько минут. Я послал рабо­чего демон­ти­ро­вать сельсин и позво­нил на пульт с прось­бой запи­сать в вах­тен­ном журнале о демон­таже «грубого» ука­за­теля. Кроме «грубого» ука­за­теля поло­же­ния КР был еще и «точный» ука­за­тель, который пока­зы­вал поло­же­ние КР с точ­но­стью до десятых долей мил­ли­метра, поэтому я не опа­сался бес­кон­троль­ного пере­ме­ще­ния КР. Но полу­чи­лось все с точ­но­стью до «нао­бо­рот». Утром пришел другой опе­ра­тор, запись в журнале пре­ды­ду­щий опе­ра­тор Кузьмин не сделал, и новый опе­ра­тор начал по команде коман­дира БЧ- 5 Бориса Панова про­во­ра­чи­ва­ние. Он включил питание системы упра­в­ле­ния и защиты (СУЗ) и стал ждать, пока про­гре­ются приборы. «Точный» ука­за­тель был прикрыт жур­на­лом, а «грубый» не работал! Как позже выяс­ни­лось, опе­ра­тор вместо питания СУЗ включил ава­рийное опус­ка­ние решетки, которое вклю­ча­лось тем же ключом, но в другом поло­же­нии. Конечно, если бы работал «грубый» ука­за­тель, он тут же исправил бы свою ошибку, но он не работал. Решетка с большой ско­ро­стью пошла вниз, при этом не сра­бо­тала фрик­ци­он­ная муфта, которая должна была про­сколь­з­нуть при уве­ли­че­нии момента, не сра­бо­тала токовая отсечка, которая должна была отклю­чить элек­тро­дви­га­тель при уве­ли­че­нии тока. Дви­га­тель отклю­чился только тогда, когда решетка закли­нила, смяв несколько топ­лив­ных каналов. Авария была серьезная: прежде всего, сры­вался срок выхода лодки в море и переход к месту бази­ро­ва­ния, далее — поя­в­лялся гро­мад­ный объем не запла­ни­ро­ван­ных работ, в том числе вскры­тие корпуса лодки для демон­тажа актив­ной зоны реак­тора, ее замена, и есте­ственно, после­ду­ю­щая сборка. И меня обви­нили в том, что я это устроил нарочно! Меня вызвали в местное упра­в­ле­ние КГБ и велели напи­сать объ­яс­ни­тель­ную записку. На другой день это пов­то­ри­лось, и так про­дол­жа­лось целую неделю. Коллеги по работе посо­вето­вали сушить сухари, ведь все скла­ды­ва­лось против меня: мой рабочий дал пока­за­ния о том, что команду на снятие прибора дал я, флот­ский опе­ра­тор Кузьмин напрочь отка­зался от того, что я просил его по теле­фону сделать запись в журнале.

Наконец приехал заме­сти­тель глав­ного кон­струк­тора ГС ОКБ Василий Ива­но­вич Кошкин. Для начала он рас­ска­зал несколько модных анек­до­тов про Василия Ива­но­вича Чапаева, которые начали ходить в народе в то время, все посме­я­лись, но ждали ответ на главный вопрос: что делать с реак­то­ром и кто виноват в этой истории. Все думали, что он сейчас начнет выкру­чи­ваться, валить вину за про­ис­шедшее на завод, но, ко все­об­щему уди­в­ле­нию, он сказал, что вино­ваты кон­струк­тора, не пре­ду­смо­трев­шие жесткий упор в приводе решетки и не раз­нес­шие ключи упра­в­ле­ния. С меня сняли обви­не­ния в дивер­сии, огра­ни­чив­шись выго­во­ром в приказе. Послед­ствия аварии при­шлось лик­ви­ди­ро­вать мне самому. После вскры­тия съем­ного листа нужно было демон­ти­ро­вать крышку реак­тора. Прежде этой опе­ра­ции на заводе никто не делал. Для этого суще­ство­вал ком­плект при­с­по­со­б­ле­ний под назва­нием ПУ-1. Рас­ши­ф­ро­вы­ва­лось это так: пере­гру­зоч­ное устройство, первая моди­фи­ка­ция. В него входило устройство для подрыва крышки, ее демон­тажа, устройство для выема отра­бо­тан­ных топ­лив­ных каналов, защит­ный кон­тейнер, весив­ший порядка десяти тонн, так как он состоял из очень тяже­лого обед­нен­ного урана — 238, и прочих при­с­по­со­б­ле­ний. Все это пред­на­зна­ча­лось для стро­ив­шейся на нашем же заводе плав­базы для пере­грузки топлива с лодок и хра­не­ния выгру­жен­ного топлива. Сейчас оно при­шлось очень кстати. Был уже апрель, ночи почти не было, и работа про­дол­жа­лась почти круглые сутки. Монтаж устройства для подрыва крышки реак­тора вели мы с Володей Зай­це­вым, который в то время работал масте­ром ОТК. За сутки мы собрали это при­с­по­со­б­ле­ние, причем нам помо­гали авторы этого проекта, муж с женой, Володя и Люда, спе­ци­ально при­е­хав­шие для этого из Горь­кого. Фамилию их, к сожа­ле­нию, я сейчас не помню, но эта работа была и им на пользу, потому что их устройство на прак­тике при­ме­ня­лось впервые, и они тут же вносили по ходу работы испра­в­ле­ния в проект. Закон­чив сборку рано утром, я с Володей Зай­це­вым ушел домой отды­хать после непре­рыв­ной работы в течение суток, а новая смена начала подъем дав­ле­ния для подрыва крышки. Все прошло бла­го­по­лучно, крышка выско­чила без пере­ко­сов и повисла на упорах, как и поло­жено. После демон­тажа крышки на реактор поставили тех­ноло­ги­че­скую крышку из ком­плекта ПУ — 1 и начали выгрузку неза­кли­нен­ных каналов. Большая часть каналов была выгру­жена, оста­лось около два­дцати, непод­да­ю­щихся усилию пере­гру­зоч­ного при­с­по­со­б­ле­ния. Решили извле­кать их напря­мую, через дина­мо­метр, чтобы не раз­ру­шить головку канала. Надо сказать, что к тому времени сме­ни­лось руко­вод­ство сда­точ­ной команды — вместо Михаила Яко­вле­вича Баже­нова ответ­ствен­ным сдат­чи­ком заказа назна­чили моло­дого и очень энер­гич­ного Вла­димира Льво­вича Кули­кова. Он руко­во­дил всеми рабо­тами по устра­не­нию послед­ствий аварии, при­вле­кая к этой работе мно­го­чи­с­лен­ных спе­ци­али­стов — началь­ника физ­ла­бо­ра­то­рии Володю Пасын­кова, началь­ника отдела ради­а­ци­он­ной безо­пас­но­сти Вла­димира Кочкина, пред­стави­те­лей Кур­ча­тов­ского инсти­тута, кон­струк­тор­ского и тех­ноло­ги­че­ского отделов. Кочкина мы все звали Володей, хотя насто­я­щее имя у него было очень звучное — Орланд. Но он его не любил и пред­по­читал, чтобы его звали Володей. Опе­ра­цию по извле­че­нию остав­шихся каналов решили про­во­дить ночью, благо они были светлые, когда будет мини­маль­ное коли­че­ство людей. Участ­во­вали только добро­вольцы, среди них был я и Володя Зайцев, с которым мы соби­рали устройство для подрыва крышки. Тут же был отваж­ный Володя Кочкин, поодаль стоял Володя Пасын­ков. Мы заце­пили цан­го­вым захва­том головку канала и дали команду кра­нов­щику на подъем. Гак крана мед­ленно пошел на подъем, мы следили за пока­за­ни­ями дина­мо­метра. При усилии около тонны канал пошел легко, и через несколько секунд он повис над лодкой. На берегу, возле входа на дебар­ка­дер стояло устройство для ради­а­ци­он­ного кон­троля пер­со­нала, так назы­ва­е­мая «арка». Возле нее стоял охран­ник с ружьем, который про­ве­рял про­пуска. Как только был извле­чен канал, арка завыла, и начала мигать всеми лам­поч­ками. Охран­ник с пере­пугу бросил ружье и убежал подальше. То же сделали и осталь­ные, — те, кто не работал, а наблю­дал. Только Володя Кочкин багром с длинной ручкой направил канал в защит­ный кон­тейнер и дал команду на опус­ка­ние. Таким манером мы извле­кли еще штук две­на­дцать каналов, но осталь­ные не шли даже при большом усилии — дина­мо­метр был на десять тонн, и стрелка при­бли­жа­лась к этому зна­че­нию, но канал не под­да­вался. На этом работы решили пре­кра­тить, и демон­ти­ро­вать корзину с остав­шимися кана­лами, а их оста­лось шесть штук. Эта корзина по чер­те­жам имела обо­зна­че­ние «сб.26». Демон­ти­ро­ван­ную сборку извле­кли из реак­тора и отвезли на край мола, где она, воз­можно, нахо­дится и сейчас. Какую дозу ради­а­ции мы полу­чили при этой опе­ра­ции, никто не знает, потому что мы рабо­тали без ради­о­мет­ров — в данном случае они были бес­по­лезны, так как они бы заш­калили уже в начале опе­ра­ции, но Володя Кочкин нас успо­коил — до лучевой болезни мы не добрали! Дальше все пошло по нака­тан­ным рельсам — уста­но­вили новую сборку с топ­лив­ными кана­лами, крышку реак­тора, уплот­нили ее. Провели гид­ро­ис­пы­та­ния, уста­но­вили новые привода, спешно модер­ни­зи­ро­ван­ные заводом — изго­то­ви­те­лем, еще раз провели гид­ро­ис­пы­та­ния, закрыли съемный лист и начали гото­вить лодку к даль­нейшим испы­та­ниям. Но после этой аварии на всех при­во­дах СУЗ, в том числе и на атомных стан­циях, уста­но­вили жесткие упоры, пре­до­хра­ня­ю­щие от непре­ду­смо­трен­ного дви­же­ния привода вниз.

Заклю­чи­тель­ным собы­тием на заказе 901 было сле­ду­ю­щее. Первый атомный ракето­но­сец Совет­ского Союза прошел, наконец, все испы­та­ния, но было одно уяз­ви­мое место в реак­торе — это стержни авто­ма­ти­че­ского регу­ли­ро­ва­ния. Они были сделаны из нер­жаве­ю­щей стали с высоким содер­жа­нием бора. Выпол­нены они были в виде кол­ба­сок, сое­ди­нен­ных между собой шар­нир­ными сочле­не­ни­ями. Рабо­тали они в очень тяжелых усло­виях — в центре актив­ной зоны реак­тора, где нейтрон­ный поток дости­гал гро­мад­ной вели­чины — несколько мил­ли­ар­дов нейтро­нов через один ква­д­рат­ный сан­ти­метр за одну секунду! Нер­жаве­ю­щая сталь не выдер­жи­вала таких нагру­зок и раз­ру­ша­лась. Стержни отго­рали и падали вниз, а реактор ста­но­вился неу­пра­в­ля­е­мым. Ученые из Кур­ча­тов­ского инсти­тута нашли другой мате­риал — ред­ко­зе­мель­ный металл «европий» и сделали из него стержни для авто­ма­ти­че­ского регу­ли­ро­ва­ния. Нужно было извлечь из реак­тора четыре группы стер­ж­ней (по четыре штуки в группе), а так как реак­то­ров было два, то восемь, и заме­нить их на евро­пи­е­вые. Главная про­блема была в том, как их выта­щить — они обла­дали гро­мад­ной ради­о­ак­тив­но­стью — несколько секунд, — и ты получал месяч­ную дозу. При­ду­мали такую схему: сделали лоток из свинца, откры­тый сверху на такую вели­чину, чтобы про­та­щить по нему про­волоку, уста­но­вили его от реак­тор­ной выго­родки до люка, возле люка поставили защит­ный кон­тейнер, тоже из свинца. Теперь нужны были испол­ни­тели. Главный стро­и­тель заказа Вла­димир Львович Куликов собрал всех инже­нерно — тех­ни­че­ских работ­ни­ков, вхо­див­ших в сда­точ­ную команду корабля, и доход­чиво объ­яс­нил, что нужно сделать, чтобы корабль ушел от пирса, — тех, кто не хочет участ­во­вать, попро­сил выйти сейчас. Таковых не ока­за­лось. Мы спу­сти­лись в отсек и стали на рас­сто­я­нии вытя­ну­той руки друг от друга. Первый номер вытащил стер­жень из канала и завел его в свин­цо­вый желоб, потом про­волоку, за которую был при­вя­зан стер­жень, передал сле­ду­ю­щему участ­нику опе­ра­ции, и так до послед­него, который опустил стер­жень в защит­ный кон­тейнер. Опе­ра­ция зани­мала всего несколько секунд. Рядом со мной стоял опе­ра­тор упра­в­ле­ния реак­тор­ной уста­нов­кой Гена Сидоров. Зачем он это сделал, я не знаю, — по всей види­мо­сти, из про­стого любо­пыт­ства, но он накло­нился и посмо­трел на извле­чен­ный из ректора стер­жень. Это стоило ему жизни — через месяц он заболел раком мозга и умер, не дожив до трид­цати лет. К утру новые стержни авто­ма­ти­че­ского упра­в­ле­ния реак­то­ром были смон­ти­ро­ваны. На лодке Пред­се­да­тель Госу­дар­ствен­ной комис­сии адмирал Черток тор­же­ственно поднял флаг корабля, и под звуки орке­стра заказ № 901 (п/л К-19) отошел от причала. Если бы мы тогда знали, какая ужасная участь постиг­нет этот корабль!

Нельзя не рас­ска­зать о тра­ге­дии, которая про­и­зо­шла с под­вод­ной лодкой К-19, извест­ной на нашем заводе по номеру заказа- 901. На ней я начинал свою тру­до­вую дея­тель­ность на заводе, много зна­ко­мых и друзей у меня было в составе экипажа: коман­дир Затеев, коман­дир БЧ-5 Борис Панов, коман­дир диви­зи­она дви­же­ния Юра Повстев. Я уже рас­ска­зы­вал о зло­клю­че­ниях этой лодки у завод­ского причала, к сожа­ле­нию, они не кон­чи­лись с отходом к месту бази­ро­ва­ния. О судьбе этой лодки аме­ри­канцы сняли худо­же­ствен­ный фильм, который довольно прав­диво пове­ст­вует об этой аварии и действиях экипажа, но истин­ную причину тра­ге­дии, унесшей жизнь несколь­ких под­вод­ни­ков, до сих пор никто не рас­ска­зал.

А дело было так. В кон­струк­ции реак­тор­ного отсека была так назы­ва­е­мая П-образная выго­родка, в которой раз­ме­щались корпуса гид­ра­в­ли­че­ской части главных цир­ку­ля­ци­он­ных насосов. Она была, как и поло­жено, гер­метична, а в нижней части этой выго­родки нахо­дился теп­ло­об­мен­ник пром­кон­тура, который охла­ждался заборт­ной водой. Сделан он был из нер­жаве­ю­щей стали, которую кон­струк­тора при­ме­няли где надо, и где не надо. Этот теп­ло­об­мен­ник через несколько месяцев работы давал течь, и П-образная выго­родка затоп­ля­лась морской водой. В то время не знали, что нер­жаве­ю­щая сталь, вообще очень стойкая к тем­пе­ра­туре и внешним воз­действиям, имеет одно, но очень плохое свойство — она неу­стой­чива к воз­действию хло­ри­дов, а их-то как раз очень много в морской воде! Несколько затоп­ле­ний П-образ­ной выго­родки сыграли свою роль — толстые трубы выдер­жали эти затоп­ле­ния, а вот тонкие трубки, типа импуль­с­ных, с тол­щи­ной стенки всего 1,5 мм, не выдер­жали, и трубка отбора импульса дав­ле­ния 1-го контура правого борта раз­ру­ши­лась, а через обра­зо­вав­ше­еся отвер­стие теп­ло­но­си­тель 1-го контура вытек в П-образ­ную выго­родку. Реактор остался без охла­жде­ния, воз­ни­кла угроза рас­пла­в­ле­ния актив­ной зоны реак­тора. Коман­дир лодки Затеев опа­сался того, что про­и­зойдет ядерный взрыв, а так как авария

про­и­зо­шла вблизи военно-морской базы НАТО Скапа-Флоу, такой ядерный взрыв мог спро­во­ци­ро­вать новую мировую войну. Коман­дир диви­зи­она дви­же­ния Юрий Повстев решил орга­ни­зо­вать охла­жде­ние актив­ной зоны реак­тора заборт­ной водой, для чего выта­щили чехол стержня авто­ма­ти­че­ского регу­ли­ро­ва­ния мощ­но­сти реак­тора, при­ва­рили к фланцу крышки реак­тора трубку от системы охла­жде­ния заборт­ной водой, и подали заборт­ную воду. Но эффект полу­чился обрат­ный — вместо охла­жде­ния актив­ной зоны при попа­да­нии холод­ной воды на рас­ка­лен­ную актив­ную зону реак­тора про­и­зо­шел паровой взрыв с выбро­сом ради­о­ак­тив­ного пара через оторвав­шу­юся трубку в отсек. Шесть человек во главе с Юрой Пов­сте­вым погибли сразу, а ради­о­ак­тив­ность рас­про­стра­ни­лась по всей лодке. Лодка была выну­ждена всплыть, экипаж покинул зара­жен­ные отсеки. К месту тра­ге­дии подошли военные суда НАТО и пред­ло­жили свою помощь, но коман­дир корабля отка­зался. На помощь пришел бол­гар­ский траулер, который трое суток бук­си­ро­вал ава­рийную под­вод­ную лодку, после чего подошел наш эсминец, который и привел лодку на базу. Лодка неко­то­рое время стояла у причала, причина аварии была неиз­вестна. Нашелся среди рабочих Сев­маш­пред­при­ятия один смель­чак, который за 500 рублей согла­сился слазить в повре­жден­ный отсек лодки и найти причину аварии. Я сейчас не помню его фамилии и имени, но он был, без­у­словно, отваж­ный человек. Вот он-то и нашел эту оторвав­шу­юся трубку, таким образом была уста­но­в­лена причина аварии. Трубка была иссле­до­вана на предмет меж­кри­стал­лит­ной кор­ро­зии, и ока­за­лось, что в месте обрыва она была дырявая, как решето. Зло­счаст­ный теп­ло­об­мен­ник заме­нили на другой, с двух­слой­ной трубкой — медь с нер­жавейкой, и начали борьбу с хло­ри­дами.

Ока­за­лось, их очень много в при­ме­ня­е­мой теп­ло­и­зо­ля­ции, в других мате­ри­а­лах. Их срочно поме­няли на другие мате­ри­алы на всех лодках, а ава­рийную К-19 при­та­щили на буксире в родное пред­при­ятие, где про­из­вели замену реак­тор­ного отсека на новый, и отправили в пла­ва­ние после капиталь­ного ремонта, но, как верно говорят моряки, уж если не зала­ди­лось, так толку и не будет. Вскоре на этой лодке про­и­зо­шел пожар с мно­го­чи­с­лен­ными жерт­вами, и ее списали, как уста­рев­шую. К тому времени на воо­ру­же­ние посту­пили новые атомные ракето­носцы, с большим коли­че­ством ракет, с под­вод­ным стартом, и посте­пенно лодки с реак­тор­ной уста­нов­кой ВМ-А были сняты с воо­ру­же­ния. Мне при­шлось участ­во­вать в пус­ко­на­ла­доч­ных работах на этой лодке после замены реак­тор­ного отсека. А после этой аварии на кипов­ских трубках поя­ви­лись так назы­ва­е­мые «огра­ни­чи­тели расхода», не поз­во­ля­ю­щие выте­кать теп­ло­но­си­телю в случае обрыва трубки

При­шлось поу­част­во­вать и в пус­ко­на­ла­доч­ных работах на ледо­коле «В.И.Ленин» после его модер­ни­за­ции — замены реак­тор­ной уста­новки на более мощную с большим сроком между пере­груз­ками ядер­ного топлива.

В период работы на Коль­ской АЭС мне дове­лось быть сви­дете­лем несколь­ких ава­рийных ситу­а­ций, в которых, к счастью, дело до аварии не дошло. Одна авария с паро­ге­не­ра­то­ром про­и­зо­шла на блоке №3 Ново­во­ро­неж­ской АЭС. Там про­и­зо­шло сквоз­ное рас­тре­с­ки­ва­ние свар­ного шва кол­лек­тора ПГ в зоне Г-образ­ной выго­родки. Как потом выяс­ни­лось, при­чи­ной этого был просчет кон­струк­то­ров ОКБ «Гид­ро­пресс», не пре­ду­смо­трев­ших гер­метич­ность этой выго­родки. В резуль­тате кот­ло­вая вода попа­дала в эту выго­родку, испа­ря­лась на поверх­но­сти свар­ного шва, кон­цен­тра­ция хло­ри­дов уве­ли­чи­ва­лась, а так как шов был недо­сту­пен для кон­троля, воз­ник­шая трещина росла, пока не стало сквоз­ной.

После иссле­до­ва­ния других паро­ге­не­ра­то­ров взялись за голову — везде на этом сварном шве были трещины до 50 % толщины стенки. Дело в том, что в паро­ге­не­ра­торе уста­но­в­лены два кол­лек­тора, к которым при­со­е­ди­нено около 11 тысяч нер­жаве­ю­щих трубок диа­мет­ром 15 мм. К одному кол­лек­тору под­ве­дена труба первого контура от реак­тора — это «горячий» кол­лек­тор, а от другого вода посту­пает сначала на главный цир­ку­ля­ци­он­ный насос — ГЦН, а от него под­ве­дена к реак­тору, таким образом, круг замы­ка­ется и осу­ще­ст­в­ля­ется цир­ку­ля­ция теп­ло­но­си­теля по зам­кну­тому контуру. Кол­лек­тор уста­но­в­лен вер­ти­кально и омы­ва­ется кипящей водой 2-го контура, в которой непре­рывно обра­зу­ется пар, посту­па­ю­щий затем на турбину, причем уровень воды коле­б­лется в зави­си­мо­сти от работы регу­ля­тора уровня в пре­де­лах 200-300 мм. Один из сварных швов кол­лек­тора как раз попал в зону коле­ба­ний уровня, что очень вредно для свар­ного сое­ди­не­ния, поэтому кон­струк­торы из «Гид­ро­пресса» решили его защи­тить так назы­ва­е­мой Г-образ­ной выго­род­кой, но не поду­мали о том, как обес­пе­чить ее гер­метич­ность. Кот­ло­вая вода, попадая через неплот­ный сварной шов при­варки этой выго­родки, испа­ря­лась, образуя на поверх­но­сти этого шва недо­пу­сти­мую кон­цен­тра­цию хлор — ионов. Вспо­мните историю с под­вод­ной лодкой К-19 — там тоже при­чи­ной аварии были те же самые хлор — ионы! Посте­пенно шов начал рас­тре­с­ки­ваться, а нер­жаве­ю­щая сталь имеет мерзкое свойство — любой дефект начи­нает расти, пока не проест стенку нас­квозь! Шов, будучи недо­ступ­ным для кон­троля, не про­ве­рялся и дело дошло до аварии. Блок быстро оста­но­вили, нашли причину аварии, и после этого про­ве­рили все осталь­ные паро­ге­не­ра­торы — дефекты в сварном шве обна­ру­жили везде, правда, разной вели­чины, но везде более 50 % толщины стенки. После этого после­до­вала команда про­ве­рить состо­я­ние этого свар­ного шва на всех АЭС с такими паро­ге­не­ра­то­рами, и везде нашли ана­ло­гич­ные дефекты.

Срочно была раз­ра­бо­тана тех­ноло­гия устра­не­ния дефекта и начались работы. Дело было в том, что по усло­виям ради­а­ци­он­ной безо­пас­но­сти внутри паро­ге­не­ра­тора можно было, даже после его дез­ак­ти­ва­ции, рабо­тать не более часа. Поэтому собрали всех, кто был про­ве­ден по первому списку вред­но­сти, в том числе и меня, и обязали в течение месяца рабо­тать на устра­не­нии дефек­тов в ПГ. Работа заклю­ча­лась в том, чтобы шлиф­ма­шин­кой с абра­зив­ным кругом выбрать дефек­т­ную часть свар­ного шва до чистого металла, а так как толщина стенки кол­лек­тора была около ста мил­ли­мет­ров, а кол­лек­то­ров 12, можно пред­ставить себе объем этой работы!

Когда выборка металла была сделана и резуль­таты этой работы под­твер­дили, проведя кон­троль раз­лич­ными мето­дами, к делу при­сту­пили свар­щики, за неделю зава­рив­шие все стыки. Теперь, для того, чтобы история не пов­то­ри­лась, нужно было скон­стру­и­ро­вать защиту свар­ного шва. Было пред­ло­жено несколько спо­со­бов. По одному из них, Г-образная выго­родка запол­ня­лась азотом под дав­ле­нием и это дав­ле­ние посто­янно кон­тро­ли­ро­ва­лось, по другому пред­ло­же­нию, сверху Г-образ­ной выго­родки ставился гусак, обес­пе­чи­ва­ю­щий оди­на­ко­вое дав­ле­ние и кон­цен­тра­цию хлор- ионов в кот­ло­вой воде и в объеме Г- образ­ной выго­родки. Но самый лучший способ пред­ло­жил Ю. М. Копылов, началь­ник лабо­ра­то­рии метал­лов: зону пере­мен­ного уровня на кол­лек­торе защи­тить наплав­кой с высоким содер­жа­нием никеля. Для экс­пе­ри­мента при­ме­нили все способы защиты, и лучшим ока­зался метод Копы­лова. Дефект устра­нили, и, слава Богу, он больше не пов­то­рялся нигде.

Другая история была связана с мас­со­вым завод­ским дефек­том, обна­ру­жен­ным на главных запор­ных задвиж­ках — ГЗЗ. Дело было так. В то время заме­сти­те­лем глав­ного инже­нера по ремонту уже работал зна­ко­мый мне по Армян­ской АЭС Ста­ни­слав Куд­ря­ков. После про­ве­де­ния планово — пре­ду­пре­ди­тель­ного ремонта, как обычно, про­во­ди­лись испы­та­ния 1-го контура на плот­ность при дав­ле­нии 110% от номи­наль­ного. Это была обычная рутин­ная опе­ра­ция, никогда не вызы­вав­шая никаких труд­но­стей. Старший инженер по экс­плу­а­та­ции реак­тор­ного обо­ру­до­ва­ния на 1-м и 2-м блоках Виктор Игнатов про­из­во­дил по инструк­ции обход и осмотр обо­ру­до­ва­ния и тру­бо­про­во­дов. В одном месте он увидел, что сочится струйка воды из-под теп­ло­и­зо­ля­ции тру­бо­про­вода 1-го контура в районе ГЗЗ. Он рас­ко­вы­рял теп­ло­и­зо­ля­цию и увидел, что течь идет по свар­ному шву при­варки патрубка ГЗЗ к ее корпусу. Шов был не мон­таж­ный, а завод­ской. Виктор, как поло­жено, доложил началь­нику смены реак­тор­ного цеха, тот — началь­нику смены станции. По его команде испы­та­ния были пре­кра­щены, к месту течи вызваны спе­ци­али­сты из лабо­ра­то­рии метал­лов. Они про­ве­рили шов уль­тра­з­ву­ко­вым дефек­то­ско­пом, и обна­ру­жили, что в сере­дине шва — непро­вар. Тогда они про­ве­рили шов с другой стороны ГЗЗ — резуль­тат тот же. Тогда они стали про­ве­рять ана­ло­гич­ные швы на всех ГЗЗ — резуль­тат пов­то­рился. Теперь решили вскрыть потек­ший шов и про­ве­рить, что там нахо­дится. После вскры­тия обна­ру­жи­лось, что нер­жаве­ю­щими элек­тро­дами зава­рено только первая и послед­няя треть шва, а посе­ре­дине зало­жены прутки сталь­ной арма­туры из черной стали и обва­рены нер­жаве­ю­щими элек­тро­дами! Срочно была создана комис­сия для рас­сле­до­ва­ния брака Чехов­ского завода энер­гети­че­ского маши­но­стро­е­ния, а на другие АЭС, как наши, так и зару­беж­ные, дана команда иссле­до­вать ГЗЗ. Ока­за­лось, что и там стоят такие же ГЗЗ. Раз­ра­зился гран­ди­озный скандал. Нужно было срочно менять все задвижки. Хорошо, что на Коль­ской АЭС ока­за­лось два ком­плекта новых задви­жек для 3-го и 4-го блоков. Когда их про­ве­рили, выяс­ни­лось, что на них швы нор­маль­ные. А как заме­нить задвижки, когда актив­ная зона загру­жена, причем две трети загрузки — топ­лив­ные кассеты, уже рабо­тав­шие в реак­торе и тре­бу­ю­щие непре­рыв­ного охла­жде­ния? Зам. глав­ного инже­нера по ремонту Куд­ря­ков и команда ремон­т­ни­ков раз­ра­бо­тала тех­ноло­гию, при которой актив­ная зона была посто­янно закрыта водой и охла­жда­лась. Для этого в тру­бо­про­воды 1-го контура одной петли со стороны реак­тора вво­ди­лись рези­но­вые заглушки, наду­вались сжатым воз­ду­хом, а сам тру­бо­про­вод опо­рож­нялся, после чего в ударном темпе выре­за­лась дефек­т­ная ГЗЗ и уста­на­в­ли­ва­лась новая. Вся опе­ра­ция замены ГЗЗ на одном блоке заняла меньше двух недель. Подоб­ные опе­ра­ции при­шлось про­ве­сти на Ново­во­ро­неж­ской, Армян­ской АЭС, на «Норде» в ГДР и «Коз­ло­дуе» в Бол­га­рии. А Виктор Игнатов вскоре уехал на Хмель­ниц­кую АЭС, потом с повы­ше­нием пере­велся на Бала­ков­скую АЭС, где долгое время работал главным инже­не­ром, а после того, как дирек­тора Бала­ков­ской АЭС Ипатова избрали губер­на­то­ром Сара­тов­ской области стал дирек­то­ром Бала­ков­ской АЭС, и, говорят, непло­хим дирек­то­ром.

А винов­ни­ком брака ока­зался бри­га­дир на Чехов­ском заводе энер­гети­че­ского обо­ру­до­ва­ния, соби­рав­ший эти ГЗЗ. Он, как выяс­ни­лось, был непло­хим раци­о­нали­за­то­ром, и при­ме­нил для сборки ГЗЗ, пред­на­зна­чен­ных для АЭС, тех­ноло­гию сборки крупных задви­жек из черной стали для теп­ло­вых станций. Там, действи­тельно, при­ме­нялся такой метод сварки для сварных сое­ди­не­ний боль­шого калибра. По итогам «ударной» работы он даже был награ­жден орденом Ленина, а нашли его… на Бай­ко­нуре! Истории неиз­вестно, нака­зали его, или нет, но убытки он при­чи­нил своим «раци­о­нали­за­тор­ством» гро­мад­ные.

За более, чем 50-летний период работы в атомной энер­гетике мне дове­лось стал­ки­ваться со многими выда­ю­щимися людьми, оставив­ших свой след в истории атомной энер­гетики. Эта история про­и­зо­шла со сдачей в экс­плу­а­та­цию под­вод­ной лодки под назва­нием «Заказ № 601» 645 -го проекта. Она долгое время стояла на стапеле в 42-м цехе. Корпус ее был готов, но начинка в виде реак­тор­ной уста­новки готова не была — была большая задер­жка поста­вок основ­ного обо­ру­до­ва­ния. Наконец, дело сдви­ну­лось с места, и 601-й заказ начали достра­и­вать. Наладку на нем отдали мне. У меня работал масте­ром Коля Чес­но­ков, при­шедший к нам на участок после боль­шого сокра­ще­ния в органах КГБ. Эта под­вод­ная лодка была не простая — на ней стояла энер­гети­че­ская уста­новка совер­шенно другого типа — на жид­ко­метал­ли­че­ском теп­ло­но­си­теле. Аме­ри­канцы пытались постро­ить под­вод­ную лодку с реак­то­ром на натрии, но после пожара, про­и­зо­шедшего на этой лодке, они отка­зались от этого типа энер­гети­че­ской уста­новки. Наши ученые, а это спе­ци­али­сты из Физико-Энер­гети­че­ского инсти­тута, которым руко­во­дил круп­нейший ученый в области ядерной физики ака­демик Ана­то­лий Ильич Лейпун­ский, один из братьев Лейпун­ских, осно­ва­те­лей харь­ков­ской школы ядерной физики, раз­ра­бо­тали совер­шенно другой тип реак­тор­ной уста­новки — на про­ме­жу­точ­ных нейтро­нах, с теп­ло­но­си­те­лем «свинец — висмут». Прежде всего, он не обладал пожа­ро­о­пас­ными свойствами, дав­ле­ние в контуре было всего 3-4 кг/см², тем­пе­ра­тура пла­в­ле­ния сплава была около 130С. Правда, для того, чтобы пустить эту реак­тор­ную уста­новку, при­шлось постро­ить на берегу спе­ци­аль­ную станцию для пла­в­ле­ния и очистки сплава «свинец — висмут». Кроме того, все тру­бо­про­воды 1-го контура при­шлось опутать густой пау­ти­ной мелких трубок — спут­ни­ков, пред­на­зна­чен­ных для разо­грева основ­ных тру­бо­про­во­дов до тем­пе­ра­туры, исклю­ча­ю­щей замер­за­ние сплава. На нашу долю при­шелся также монтаж и наладка системы кон­троля тем­пе­ра­туры разо­грева, не считая монтажа и наладки основ­ных систем кон­троля. Про­ек­танты при­ме­нили для кон­троля разо­грева «вет­хо­завет­ную» систему из каких — то старых при­бо­ров — лого­мет­ров, которые посто­янно ломались и давали иска­жен­ные пока­за­ния, поэтому нам при­хо­ди­лось посто­янно держать на этом заказе 3-4 налад­чика, которые или устра­няли непо­ладки, или заме­ряли тем­пе­ра­туру обычным ртутным тер­мо­мет­ром и срав­ни­вали его пока­за­ния с пока­за­ни­ями при­бо­ров. Ответ­ствен­ным сдат­чи­ком на под­вод­ной лодке был Алексей Алек­се­е­вич Овчин­ни­ков. Он был очень тре­бо­ва­те­лен к нам, но, к сожа­ле­нию, в наших делах он раз­би­рался слабо, поэтому зача­стую его претен­зии носили нео­б­о­с­но­ван­ный харак­тер. На момент запол­не­ния 1-го контура теп­ло­но­си­те­лем на дебар­ка­дере рядом с под­вод­ной лодкой неот­лучно при­сут­ство­вал автор проекта — дирек­тор Физико — энер­гети­че­ского инсти­тута Ана­то­лий Ильич Лейпун­ский. Он был уже весьма пожилой человек, но дер­жался бодро и уве­ренно. Несмо­тря на высокие долж­но­сти и звания — он был действи­тель­ным членом ака­демии наук СССР, док­то­ром тех­ни­че­ских наук, про­фес­со­ром, Ана­то­лий Ильич был очень при­вет­ли­вым и простым чело­ве­ком. Меня пред­ставил ему Овчин­ни­ков и сказал, что я отвечаю за изме­ре­ния тем­пе­ра­туры тру­бо­про­во­дов и теп­ло­но­си­теля. Лейпун­ский поз­до­ро­вался со мной, спросил имя и отче­ство, и в даль­нейшем обра­щался ко мне так: — Юрий Михайло­вич! Вам не трудно будет уточ­нить тем­пе­ра­туру на таком-то участке тру­бо­про­вода? Я с радо­стью выпол­нял его пору­че­ния, а в про­ме­жут­ках между заме­рами мы раз­го­ва­ри­вали с ним на раз­лич­ные темы. Когда он узнал, что я учился в МЭИ, и моими учи­те­лями были Вука­ло­вич, Мар­гу­лова, он сказал, что он их хорошо знает. Пре­красно знал он и Бори­шан­ского, в лабо­ра­то­рии кото­рого я про­хо­дил пред­ди­пломную прак­тику. А когда я рас­ска­зал ему, что у меня темой диплом­ного проекта был реактор с жид­ко­метал­ли­че­ским теп­ло­но­си­те­лем, он очень обра­до­вался и начал давать мне пору­че­ния, выхо­дя­щие за рамки моей работы — он понял, что мне можно дове­рять. Ана­то­лий Ильич пробыл на нашем заводе почти все время пус­ко­вых работ и испы­та­ний реак­тора. Надо сказать, что эта лодка была экс­пе­ри­мен­таль­ной, но стро­и­лась в общем порядке, как и осталь­ные, поэтому она как-то выпала из поля зрения ЦРУ США. Обна­ру­жили ее они только тогда, когда она вышла на ходовые испы­та­ния в Белое море. На ходовых испы­та­ниях она пока­зала ско­рость в под­вод­ном поло­же­нии 42 узла, то есть почти 80 км/час! С такой ско­ро­стью в то время не ходила ни одна АПЛ в мире. В аме­ри­кан­ской раз­ведке раз­ра­зился скандал, гово­рили, что из-за этого уволили дирек­тора ЦРУ. А у нас авторов проекта и его испол­ни­те­лей щедро награ­дили — дали Ленин­скую премию по закры­тому списку. Среди них был Лева Парнев, руко­во­ди­тель кон­струк­тор­ской группы ОКБ «Гид­ро­пресс», ответ­ствен­ный сдатчик Алексей Алек­се­е­вич Овчин­ни­ков. Нас, как всегда, забыли.

Другой выда­ю­щийся человек, сыграв­ший зна­чи­тель­ную роль в моей жизни — это Евгений Ива­но­вич Игна­тенко. С Евге­нием Ива­но­ви­чем Игна­тенко я позна­ко­мился в конце 1973 года, когда он приехал на Коль­скую АЭС на долж­ность началь­ника физ­ла­бо­ра­то­рии, как тогда назы­вался нынеш­ний ОЯБиН — отдел по ядерной безо­пас­но­сти и надеж­но­сти.

Он был другом Льва Нико­ла­е­вича Жура­влева, началь­ника смены реак­тор­ного цеха, с которым я вместе работал, и Лев Нико­ла­е­вич «перета­щил» своего друга Игна­тенко из Гат­чин­ского инсти­тута физи­че­ских проблем, где Игна­тенко успешно зани­мался научной работой, на Коль­скую АЭС. До Игна­тенко физ­ла­бо­ра­то­рией руко­во­дил Юра Савчук, но он нео­хотно выпол­нял эту работу. Поэтому он с радо­стью уступил свое место Евгению Ива­но­вичу и отбыл в Кур­ча­тов­ский инсти­тут, где занялся научной дея­тель­но­стью. Евгений Ива­но­вич по натуре был весьма ком­му­ни­ка­бель­ным чело­ве­ком и поэтому легко влился в дружный кол­лек­тив кольчан. Он орга­ни­зо­вал четкую работу физ­ла­бо­ра­то­рии, от которой в большой степени зави­села безо­пас­ность атомной станции, При нем пер­со­нал физ­ла­бо­ра­то­рии начал зани­маться научной работой, резуль­та­том которой явилось повы­ше­ние мощ­но­сти каждого блока Коль­ской АЭС с 440 мвт до 470 мвт.

На Коль­скую АЭС Евгений Ива­но­вич приехал уже «осте­пе­нен­ным» — он еще в Гат­чин­ском инсти­туте защитил дис­сер­та­цию кан­ди­дата тех­ни­че­ских наук, и на Коль­ской АЭС он про­дол­жал рабо­тать над док­тор­ской дис­сер­та­цией. Под его руко­вод­ством несколько работ­ни­ков физ­ла­бо­ра­то­рии тоже стали кан­ди­да­тами тех­ни­че­ских наук, а его самого назна­чили на долж­ность зам.глав­ного инже­нера по науке. Талан­тли­вый ученый и энер­гич­ный работ­ник не мог остаться неза­ме­чен­ным, и его после несколь­ких лет работы на Коль­ской АЭС пере­вели в Москву, в главк «Сою­за­томэнерго», на долж­ность началь­ника отдела кон­струк­тор­ских и научно иссле­до­ва­тель­ских работ. И хотя он получил высокую долж­ность, он оста­вался таким же простым и доступ­ным чело­ве­ком, каким он был всегда, а связь с Коль­ской АЭС, с которой он пород­нился, он никогда не пре­ры­вал и всегда помогал, чем мог.

После его отъезда в Москву связи мы не теряли, а когда его назна­чили пол­но­моч­ным пред­стави­те­лем на Ростов­скую АЭС, то наша дружба стала еще теснее. Он очень любил в сво­бод­ную минуту, которых у него было не так много, заез­жать ко мне в деревню. Там он стал своим чело­ве­ком — даже наша собака Джек, которая насто­ро­женно отно­си­лась к чужим, при­знала Евгения Ива­но­вича за своего и не лаяла на него, и даже норо­вила лизнуть руку. Обычно он заста­вал нас в огороде, куда про­хо­дил, как хозяин, и шел, напевая ему одному извест­ную песенку про Люську и ее пан­та­лоны. Увидев меня, он кричал: — Старик, кончай работу,- пойдем, пере­ку­сим! Ему очень нравился напиток, про­из­во­ди­мый из падалицы яблок — яблоч­ная водка, которую на Западе назы­вают «каль­ва­дос». При­ят­ный на вкус, он легко пился и от него не болела голова. Обычно жена накры­вала стол под вино­гра­дом, подавая салат из поми­до­ров и огурцов, собран­ных на огороде, пирожки с чем-нибудь овощным, борщ, котлеты. Но корон­ным блюдом у нее были блин­чики с мясом или тво­ро­гом. Отведав их один раз, Евгений Ива­но­вич, попро­бо­вав какое-нибудь блюдо, при­го­ва­ри­вал:- А блин­чики лучше!

Но долго сидеть за столом не уда­ва­лось, потому что начи­нали звонить по теле­фону и искать его по каким-нибудь срочным делам. Редко когда мы могли поси­деть спо­койно и пого­во­рить по душам. А пого­во­рить всегда было о чем — прежде всего о состо­я­нии дел на стройке, о вылаз­ках «зеленых», о которых один депутат в Армении сказал так: — Это не «зеленые», это какие-то «голубые»!

Много рас­ска­зы­вал он о своей работе на Чер­но­быль­ской АЭС, о пуске 1 — го блока Бала­ков­ской АЭС, где про­и­зо­шла серьезная авария с чело­ве­че­скими жерт­вами. Евгений Ива­но­вич на этом блоке был пред­се­да­те­лем Госу­дар­ствен­ной при­е­моч­ной комис­сии, и поэтому не мог остаться в стороне от этой страш­ной тра­ге­дии. Ему при­шлось непо­сред­ственно участ­во­вать в рас­сле­до­ва­нии аварии, устра­не­нии ее причин и послед­ствий.

О своей работе по лик­ви­да­ции послед­ствий чер­но­быль­ской ката­строфы он рас­ска­зы­вал нео­хотно — подарил мне книжку «Записки лик­ви­да­тора» с дар­ствен­ной над­пи­сью и сказал, что там все напи­сано, но он еще напишет обо всем этом большую книжку — вот там-то он рас­ставит все точки над «i», а точек этих надо рас­ста­в­лять еще очень много! Книжку он так и не успел напи­сать, к боль­шому сожа­ле­нию, зато он много и охотно рас­ска­зы­вал про свою работу на Кубе, где он был пред­стави­те­лем «Сою­за­томэнерго» на соо­ру­же­нии АЭС «Хурагуа», какие заме­ча­тель­ные люди кубинцы, и, конечно, кубинки.

В конце 1998 года на Ростов­скую АЭС был назна­чен по реко­мен­да­ции Игна­тенко новый дирек­тор — Вла­димир Филип­по­вич Пого­ре­лый. Именно это поз­во­лило создать на Ростов­ской АЭС мощный тандем «Игна­тенко — Пого­ре­лый», воз­главив­ший кол­лек­тив стро­и­те­лей, мон­таж­ни­ков и экс­плу­а­та­ци­он­ни­ков, который совер­шил невоз­мож­ное — пустил в 2000 году 1-й энер­го­блок Ростов­ской АЭС, после долгих лет застоя в атомной энер­гетике России.

Большую часть своего времени Евгений Ива­но­вич про­во­дил в коман­ди­ровке на Ростов­ской АЭС, тем более, что его родные места были непо­да­леку — он родился в селе Новый Егорлык Ростов­ской области в предво­ен­ном, 1940-м году.

Мате­ри­аль­ную часть станции он знал на зубок — ему ли не было ее знать, ведь он был пред­се­да­те­лем ГПК на блоках Запо­рож­ской, Бала­ков­ской АЭС. С утра, надев мон­таж­ную куртку и каску, он один, безо всякой свиты, отпра­в­лялся в обход по стро­и­тель­ной пло­щадке: под­хо­дил к рабочим, бри­га­ди­рам, рас­с­пра­ши­вал, что они делают в насто­я­щее время, какие есть труд­но­сти — то есть получал инфор­ма­цию из первых рук. Своими глазами он видел, что сделано, что пред­стоит сделать, и потом, на опе­ра­тив­ках, выслу­шав доклады стро­и­те­лей и мон­таж­ни­ков, при­щу­рив глаз, при­стально смотрел на тех, кто пытался его обма­нуть, и если кто-то из них про­дол­жал врать, для него эти люди уже не суще­ство­вали. Называл он их про­сто­на­родно, но очень метко. Те, кто его знал, очень боялись этой оценки. Такая поли­тика вскоре привела к тому, что его никто не пытался обма­ны­вать. Зато к тем, кто хорошо работал, Игна­тенко отно­сился с большим ува­же­нием, и всегда помогал в их работе. Под его руко­вод­ством выросли Алек­сандр Васи­лье­вич Пала­мар­чук, Андрей Юве­на­лье­вич Петров, Вла­димир Пет­ро­вич Поваров, Юрий Пет­ро­вич Тетерин и многие другие крупные спе­ци­али­сты атомной энер­гетики. Несмо­тря на свою загру­жен­ность, Игна­тенко про­дол­жал зани­маться научной работой. В своих статьях он обо­с­но­вы­вал без­аль­тер­на­тив­ность атомной энер­гетики.

В одной из своих статей в 1998 г. он писал о том, что в 2000 г. добыча угле­во­до­ро­дов ожи­да­ется на уровне 20 млрд. тонн. Для того, чтобы сжечь такое коли­че­ство угле­во­до­ро­дов, потре­бу­ется взять из атмо­сферы Земли 50 млрд. тонн кисло­рода, а вот такое коли­че­ство кисло­рода природа реге­не­ри­ро­вать не может, поэтому чело­ве­че­ство, идя по пути сжи­га­ния угле­во­до­ро­дов, обре­кает себя на мед­лен­ную смерть от удушья. Един­ствен­ный выход — раз­ви­вать энер­гетику, не потре­б­ля­ю­щую кисло­род. Конечно, есть так назы­ва­е­мые аль­тер­на­тив­ные источ­ники элек­тро­энер­гии (сол­неч­ная, при­лив­ная, вет­ро­энер­гетика), но они очень дороги и мало­про­из­во­ди­тельны, поэтому оста­ется на сегодня один выход — раз­ви­вать атомную энер­гетику. Именно атомные станции могут обес­пе­чить чело­ве­че­ство дешевой элек­тро­энер­гией, на основе которой одни из основ­ных пожи­ра­те­лей кисло­рода — авто­мо­били — перейдут на элек­три­че­скую тягу, закро­ются теп­ло­вые элек­тро­стан­ции, и чело­ве­че­ство сможет дышать чистым воз­ду­хом, не отра­в­лен­ным выбро­сами от моторов и котлов. А сейчас на дворе 2015 год! Евгений Ива­но­вич был реали­стом, а не фан­та­зе­ром, поэтому нельзя ни в коем случае пре­не­бре­гать его пре­ду­пре­жде­нием чело­ве­че­ству. К сожа­ле­нию, жизнь этого без пре­у­ве­ли­че­ния вели­кого чело­века обо­рва­лась на взлете — он погиб на тру­до­вом посту, торо­пясь на новое место при­ло­же­ния свих сил — Кали­нин­скую АЭС. Нелепая смерть в авто­мо­биль­ной аварии насти­гла его в мае 2001года.

Нельзя не вспо­мнить еще об одном заме­ча­тель­ном чело­веке — Алек­сан­дре Пав­ло­виче Волкове, недавно ушедшим из жизни, бывшем дирек­торе Коль­ской и Запо­рож­ской АЭС. Очень скромный, но очень тре­бо­ва­тель­ный, пре­крас­ный спе­ци­алист, неу­то­ми­мый работ­ник, Алек­сандр Пав­ло­вич сумел моби­ли­зо­вать кол­лек­тивы этих станций на пуск в крат­чайшие сроки и без аварий. Еще, будучи дирек­то­ром Коль­ской АЭС, он был назна­чен руко­во­ди­те­лем пуска 1-го блока Кали­нин­ской АЭС, который успешно пустили с помощью спе­ци­али­стов Коль­ской АЭС, вызван­ных на помощь на КаАЭС. Среди них дове­лось быть и мне.

Еще с одним из кори­феев атомной энер­гетики мнет дове­лось рабо­тать на пуске 1-го блока Армян­ской АЭС. Это был Артем Нико­ла­е­вич Гри­го­рьянц. На Армян­ской АЭС рабо­тали на пуске пред­стави­тели раз­лич­ных АЭС. Ста­ни­слав Васи­лье­вич Куд­ря­ков приехал на АрмАЭС с НВАЭС и жил рядом в гости­нице «Октем­бе­рян». Ближе к Новому году он пришел ко мне и начал изда­лека — вот, мол, тебе хорошо, ты здесь с семьей, а мне Новый год встре­чать вдали от семьи. Я не сразу понял, куда он клонит, и спросил: — Ты скажи, чего тебе надо? — Пони­ма­ешь, я говорил с пред­се­да­те­лем Госу­дар­ствен­ной при­е­моч­ной комис­сии, он сказал, что если я найду себе замену, то он меня отпу­стит на Новый год. Вот я и хочу тебя попро­сить, чтобы ты под­ме­нил меня на пару недель, а потом я приеду и тебя отпущу.

С этой работой я был хорошо знаком по двум блокам Коль­ской АЭС, поэтому я согла­сился выру­чить Куд­ря­кова. Утром мы пошли к Пред­се­да­телю ГПК Артему Нико­ла­е­вичу Гри­го­рьянцу, началь­нику ВПО «Сою­за­томэнерго». Он спросил меня:- Вы справи­тесь с этой работой? — Я ответил утвер­ди­тельно. — Я попрошу Вас каждое утро докла­ды­вать о состо­я­нии дел, где имеются задер­жки, кто задер­жи­вает доку­менты. Куд­ря­ков, радост­ный, что его отпу­стили, поехал в Ереван за билетами и в тот же день улетел в Воронеж. Надо сказать, что в Армению он больше не при­ез­жал, так что докан­чи­вать эту работу мне при­шлось одному.

Артем Нико­ла­е­вич Гри­го­рьянц был леген­дар­ной лич­но­стью. Он был спо­движ­ни­ком Кур­ча­това на заре раз­ви­тия атомной энер­гетики, пре­красно знал технику атомной станции и физику реак­тора, сво­бодно говорил на фран­цуз­ском языке, был очень вежлив, ни разу я не слышал, чтобы он повысил на кого-либо голос. Соо­ру­же­ние Армян­ской АЭС во многом было именно его заслу­гой. Рас­ска­зы­вали, что однажды нео­фи­ци­ально собрались самые ува­жа­е­мые люди Армении и при­гла­сили к себе Гри­го­рьянца. Они спро­сили его:- Ты гаран­ти­ру­ешь, что эта станция не при­не­сет вреда нашему народу? Он сказал: — Гаран­ти­рую! Тогда ста­рейшины сказали: — Мы тебе верим, Артем, а больше никому не верим!. Гри­го­рьянц не соврал ста­рейши­нам — Армян­ская АЭС выдер­жала удар страш­ного спитак­ского зем­ле­т­ря­се­ния — в Меца­море сила удара стихии рав­ня­лась 7,5 баллов! Армян­ская АЭС не то что не раз­ру­ши­лась, но и не оста­но­ви­лась!

Только после этой нео­фи­ци­аль­ной встречи было полу­чено госу­дар­ствен­ное раз­ре­ше­ние на соо­ру­же­ние Армян­ской АЭС. Каждое утро я докла­ды­вал Гри­го­рьянцу резуль­таты работы за день, и, надо сказать, мы к Новому году успели собрать мно­го­томный пакет доку­мен­тов, который при­ла­гался к тонень­кой папочке под назва­нием «Акт Госу­дар­ствен­ной при­е­моч­ной комис­сии по приемке в опытно — про­мыш­лен­ную экс­плу­а­та­цию энер­го­блока №1 Армян­ской АЭС.

Много заме­ча­тель­ных людей я встретил, работая на Ростов­ской АЭС. О началь­нике Упра­в­ле­ния стро­и­тель­ства Ростов­ской АЭС, позднее пре­об­ра­зо­ван­ного в ОАО «Энер­го­строй», Николае Евти­хи­е­виче Шило, стоит рас­ска­зать особо. Он выдви­нулся в руко­во­ди­тели на соо­ру­же­нии завода «Атоммаш» и пона­чалу к соо­ру­же­нию Ростов­ской АЭС отно­ше­ния не имел, работал в тресте «Вол­го­дон­скс­трой». Надо сказать, когда стро­ился завод «Атоммаш», дела на Ростов­ской АЭС шли из рук вон плохо — на Бала­ков­ской АЭС, которая начала стро­иться одно­вре­менно с Ростов­ской, уже рабо­тали два блока, а 1-й блок Ростов­ской только начал выгля­ды­вать из-под земли. Объ­яс­ня­лось это тем, что все вни­ма­ние было при­ко­вано к соо­ру­же­нию Атом­маша, а АЭС рас­сма­т­ри­ва­лась как допол­ни­тель­ная нагрузка. Так было до тех пор, пока стро­и­тель­ство АЭС не отде­лили от соо­ру­же­ния Атом­маша, и не назна­чили руко­во­ди­те­лем ее стро­и­тель­ства Николая Евти­хи­е­вича Шило. С его при­хо­дом дела на стро­и­тель­стве АЭС пошли на лад, начал выпол­няться план, до этого хро­ни­че­ски не выпол­няв­шийся, и если бы не под­няв­ша­яся кам­па­ния по закры­тию АЭС, то к 1996 году на Ростов­ской АЭС рабо­тали бы четыре блока, как и пла­ни­ро­ва­лось. Николай Евти­хи­е­вич, кроме того, что был весьма квали­фи­ци­ро­ван­ным стро­и­те­лем, был и талан­тли­вым руко­во­ди­те­лем, хорошим орга­ни­за­то­ром. От его зоркого глаза на обходах не укры­ва­лась даже самые мелкие откло­не­ния от проекта, нару­ше­ния каче­ства. Все это потом обсу­жда­лось на опе­ра­тив­ках, сове­ща­ниях по каче­ству. Ко мне Николай Евти­хи­е­вич отно­сился ува­жи­тельно, зача­стую при­вле­кая меня к решению посто­янно воз­ни­кав­ших вопро­сов по соо­ру­же­нию блока. Осо­бенно мы сбли­зи­лись в тяжелые годы кон­сер­ва­ции блока, когда мы вместе боро­лись за пуск Ростов­ской АЭС.

И напо­сле­док я хочу сказать несколько добрых слов о своем учителе в области орга­ни­за­ции над­зор­ной работы — Вален­тине Васи­лье­виче Швед­кове, главном госу­дар­ствен­ным инспек­торе Северо- Евро­пейского Упра­в­ле­ния Гос­а­том­над­зора. Это был насто­я­щий инспек­тор, очень скромный, но очень знающий. Общение с ним на пуске 1-го и 2-го блоков Коль­ской АЭС научило меня азам инспек­тор­ской работы и при­го­ди­лось мне, когда я перешел на работу в Гос­а­том­над­зор на Ростов­ской АЭС.

На моих глазах про­ис­хо­дило воз­ник­но­ве­ние и раз­ви­тие осво­е­ния косми­че­ского про­стран­ства. В апреле 1961 года мне посчаст­ли­ви­лось побы­вать на митинге в честь 1-го полета чело­века в Космос, и не просто чело­века, а нашего, рус­ского чело­века, Юрия Гага­рина. Там на трибуне Мав­зо­лея, при­сут­ство­вало все Полит­бюро, есте­ственно, во главе с Хру­ще­вым. Дело было так. Мы неболь­шой группой из четырех человек про­хо­дили ста­жи­ровку в инсти­туте НИИ «Теп­ло­при­бор», изучая уль­тра­з­ву­ко­вой уров­не­мер. Инсти­тут нахо­дился в здании Мос­гор­сов­нархоза на Неглин­ной. 14 апреля раз­не­слась весть: на Красной площади состо­ится митинг, посвя­щен­ный полету Юрия Гага­рина в космос. Идут только пред­стави­тели орга­ни­за­ций. Мы, конечно, про­пу­стить этот случай не могли, и тут же побе­жали к пред­се­да­телю проф­кома, чтобы он нас взял на Красную площадь. Так как работ­ники инсти­тута не очень охотно шли на митинг, то он нас записал, только сказал, чтобы мы взяли с собой пас­порта и справки из 1-го отдела. В 10 утра мы выстро­и­лись в колонны и с флагами и лозун­гами, спешно напи­сан­ными, дви­ну­лись на Красную площадь. И тут мы заметили, что наш инсти­тут отти­рают куда то на край, к ГУМу, откуда мы ничего бы не увидели. Мы начали про­би­раться ближе к Мав­зо­лею, при­стро­и­лись к колонне какого — то банка, и в резуль­тате ока­зались в 3-м ряду перед Мав­зо­леем. Мы очень хорошо рас­смо­трели моло­дого лейте­нан­тика Юрия Гага­рина, испу­ган­ного свалив­шейся на него славой, Никиту Хрущева, посто­янно обни­мав­шего Гага­рина и весь синклит Полит­бюро. Правда, в про­цессе полета Гага­рину при­сво­или воин­ское звание «майор», пере­пры­г­нув через две сту­пеньки.

Сначала высту­пил Министр обороны Мали­нов­ский, затем Хрущев, а потом слово дали Ю. Гага­рину. Он доложил о выпол­не­нии задания Партии и Прави­тель­ства, и сказал, что готов к новым полетам в Космос. Все это сопро­во­жда­лось непре­рыв­ными криками «ура» и апло­дис­мен­тами.

Позднее мне при­хо­ди­лось встре­чаться еще с одним из пер­во­про­ход­цев Космоса — Алек­сеем Лео­но­вым, на только что учре­жден­ных «Ломо­но­сов­ских чтениях». Это было в 1971 году. Леонов сделал очень тол­ко­вый доклад о полете в Космос и первом в мире выходе в откры­тый Космос в защит­ном ска­фан­дре.

В моло­до­сти я очень увле­кался спортом — пла­ва­нием, легкой атлети­кой, под­вод­ным пла­ва­нием, рыбал­кой, имел даже спор­тив­ный разряд по легкой атлетике и под­вод­ному пла­ва­нию. Но когда стал старше и при­об­рел дом в забро­шен­ном поселке лесо­ру­бов — Уполокше, в 50 км от г. Поляр­ные Зори, все сво­бод­ное время стало уходить на дачу. После пере­езда на Ростов­скую АЭС, в г. Вол­го­донск, мы тоже купили дере­вен­скую усадьбу, рядом с РоАЭС, в х. Овчин­ни­ков, и про­хо­зяйство­вали на ней 27 лет! Этим летом мы ее продали, потому что наш пре­клон­ный возраст больше не поз­во­лял нам обра­ба­ты­вать такую большую усадьбу- 26 соток!

Друзей у нашей семьи было всегда много. В Севе­ро­двин­ске моим другом был Михаил Лап­те­нок, в Вол­го­дон­ске — Вяче­слав Двин­ских. Сейчас, когда мы постро­или квар­тиру в новом доме, мы живем с сосе­дями, как одна семья.

Моя жена Дина Ана­то­льевна Бодру­хина родом из Воро­неж­ской области, вся ее тру­до­вая дея­тель­ность про­те­кала на атомной станции — сначала на Ново­во­ро­неж­ской, потом на Коль­ской, а после пере­езда в Вол­го­донск — на Ростов­ской АЭС. Поэтому, вполне есте­ственно, она всегда была в курсе моей работы, и тогда, когда я был на опе­ра­тив­ной работе, и тогда, когда я зани­мался над­зор­ной работой. Мне всегда была очень дорога ее мораль­ная под­дер­жка. Но мораль­ной под­дер­ж­кой она никогда не огра­ни­чи­ва­лась — мои друзья всегда при­вет­ливо встре­чались в нашем доме

Сын, Юрий Юрьевич Бодру­хин, про­дол­жил отцов­скую дея­тель­ность, окончив филиал Ново­чер­кас­ского поли­тех­ни­че­ского инсти­тута в Вол­го­дон­ске по спе­ци­аль­но­сти «реак­торо- паро­ге­не­ра­то­ро­стро­е­ние» и сейчас успешно тру­дится в отделе дефек­то­ско­пии металла Ростов­ской АЭС, про­я­в­ляя сме­калку и ини­ци­а­тиву на долж­но­сти инже­нера 2-й кате­го­рии. Он зани­ма­ется дистан­ци­он­ным кон­тро­лем металла, что необ­хо­димо для кон­троля зон, недо­ступ­ных для кон­троля из-за повы­шен­ной ради­а­ции или невоз­мож­но­сти визу­аль­ного осмотра. Рабо­тает на Ростов­ской АЭС уже 23 года.

Был в моей жизни случай, когда мне было страшно, но не за себя, а за моего друга Женю Михайлова, с которым мы объез­дили все озера в округе, осо­бенно за Заре­чен­ском. Раньше он жил в Заре­чен­ске — неболь­шом поселке вблизи финской границы, но потом отца пере­вели на Коль­скую АЭС, и Женя устро­ился рабо­тать после окон­ча­ния тех­ни­кума на станцию. Я уж не помню, как мы позна­ко­ми­лись, по всей види­мо­сти, это про­и­зо­шло от того, что у меня была машина, на которой можно было ездить в самые отда­лен­ные уголки края, а Женя знал, куда надо ездить. Он был при­ро­жден­ный рыбак и охотник, уна­сле­до­вав этот дар от своей матери, карелки. В то время погран­зону рас­ши­рили, так что даже в Заре­ченск нужно было выпи­сы­вать пропуск. Для меня это не соста­в­ляло труда, так как началь­ник пас­порт­ного стола был наш хороший друг. Ездили на рыбалку мы обычно в конце апреля — начале мая, на 4-5 дней. От Заре­чен­ска вверх по реке нахо­дился каскад ГЭС, на одной из которых была уста­но­в­лена игни­т­рон­ная система воз­бу­жде­ния гене­ра­тора кон­струк­ции доктора тех­ни­че­ских наук Михаила Бот­вин­ника, более извест­ного тем, что он много лет был непо­бе­ди­мым чем­пи­о­ном мира по шах­ма­там. Эти ГЭС рабо­тали в авто­ма­ти­че­ском режиме, людей на них не было, изредка туда при­ез­жали спе­ци­али­сты, чтобы выпол­нить про­фи­лак­ти­че­ские и ремон­т­ные работы. На самой верхней ГЭС был бро­шен­ный поселок, причем неко­то­рые дома сохра­ни­лись хорошо, — так, что в них можно было пере­но­че­вать. Дров в поселке было сколько угодно, так что мы туда ездили каждый год. Пройдя по льду от берега несколько кило­мет­ров, мы выхо­дили к затоп­лен­ному лесу, где хорошо лови­лась щука. Это место мы назы­вали не затопзона, а «зацепзона», — столько блесен мы там оста­в­ляли в корягах, но это место стоило того — с одной удочкой и блесной мы нала­в­ли­вали столько щуки, сколько могли унести на себе. Кило­мет­ров за два­дцать до тех мест было озеро, в котором ловился окунь гро­мад­ных раз­ме­ров, неко­то­рые экзем­п­ляры не про­ла­зили в лунку, и при­хо­ди­лось ее рас­ши­рять!. В тот памят­ный поход мы сначала отправи­лись на озеро ловить окуней, но клева не было, и мы решили ехать дальше, за щукой. Предв­ку­шая хороший улов, мы сма­сте­рили саночки из старых лыж, уложили на них рюкзаки, и пошли по про­топ­тан­ной кем — то тропе. Погода была вели­ко­леп­ная, ярко светило солнце, снежок под­та­и­вал. Мы сошли на лед, тропа дальше шла по сере­дине канала от озера до ГЭС. Вне­за­пно я услышал крик Евгения, а потом и сам очу­тился в ледяной воде. Как потом выяс­ни­лось, на ГЭС рабо­тали обе турбины, и уси­лив­шийся поток воды подмыл лед, но под слоем снега этого видно не было, и это сыграло свою пре­да­тель­скую роль. Хуже всего было то, что Евгений, как многие север­ные жители, плавать не умел. Я крикнул ему: — Держись за лед! , и начал про­би­ваться к берегу, нахо­див­шемся от полыньи метрах в пят­на­дцати. Шесть раз выпол­зал я на лед, и пять раз про­вали­вался. Спас меня мой охот­ни­чий нож, которым я цеп­лялся за лед впереди себя и выпол­зал на него. В конце — концов я выбрался на матерый лед вблизи от берега, но дви­гаться не мог — настолько я обес­си­лел, под­стег­нул меня только крик Жени, про­сив­шего о помощи. Я сбросил с себя мокрый ватник, ставший гро­мад­ным грузом, сапоги я потерял, выби­ра­ясь на лед, и ползком добрался до наших саней. Я действо­вал маши­нально, не сооб­ра­жая, что я делаю, но ока­за­лось, что делал все правильно. Я отвязал лыжи от саней, лег на них и ползком добрался до полыньи, про­тя­нул лыжу Жене, пере­тя­нул его через полынью, а потом помог ему выбраться на лыжи, и ползком мы добрались до берега. На берегу я потерял созна­ние и был в обмо­роке несколько минут, настолько я обес­си­лел. Но главное, мы были в безо­пас­но­сти и живы. Женька развел костер, благо, спички были завер­нуты в цел­ло­фа­но­вом пакете, мы раз­де­лись и начали обсу­ши­ваться. Мой напар­ник чув­ство­вал себя гораздо лучше меня: — во-первых, он был моложе меня, во-вторых, он не потра­тил столько сил, сколько я, пытаясь выбраться на лед и про­вали­ва­ясь. Я раз­ло­жил на солнце паспорт, права — все было мокрое. Евгений взял ключи от машины и сбегал в поселок, принес из машины сухое белье и запас­ные сапоги. Я к тому времени немного окле­мался, но сильно болело сердце, по всей види­мо­сти, от пере­на­пря­же­ния, — оно болело потом еще два года. Женя вски­пятил чай, разо­грел тушенку, он поел, а я только попил чай, и мы решили воз­вра­щаться домой. Раз­гру­зив санки, мы прибили их к сосне на берегу в память о про­ис­ше­ствии, и тро­ну­лись в обрат­ный путь..

Домой мы вер­ну­лись на три дня раньше, чем пред­по­ла­гали. Поставив машину в гараж и поделив улов, мы пошли ко мне домой, вызвав большое уди­в­ле­ние жены. Дина потре­бо­вала, чтобы мы рас­ска­зали, что слу­чи­лось. При­шлось все рас­ска­зать, и с тех пор зимняя рыбалка была для меня зака­зана.

В моей дея­тель­но­сти слу­чались и курьезные истории. Одна из них про­и­зо­шла на Армян­ской АЭС при пуске 2-го энер­го­блока. 30 декабря про­во­ди­лись послед­ние гид­ро­ис­пы­та­ния 1-го контура, и по закону мер­зав­но­сти, обна­ру­жи­лась течь на одном из при­во­дов системы упра­в­ле­ния реак­то­ром. Замена дефек­т­ной про­кладки тре­бо­вала не менее 3-х суток: — нужно было рас­холо­дить контур, разо­брать привод, собрать его заново, про­ве­сти гид­ро­ис­пы­та­ния с разо­гре­вом контура до 90 гра­ду­сов. Но машина празд­но­ва­ния была запу­щена, и оста­но­вить ее было уже невоз­можно. На празд­но­ва­ние должен был прибыть 1-й секретарь ком­пар­тии Армении, деле­га­ции сосед­них рес­пу­б­лик — в общем, наме­чался гран­ди­озный скандал. Выру­чили ребята из физ­ла­бо­ра­то­рии — они вклю­чили на пульте упра­в­ле­ния 2-го блока «щелкун» — прибор, реги­стри­ру­ю­щий уровень нейтрон­ного поля, а поскольку реактор недавно выво­дился на мини­мально — кон­тро­ли­ру­е­мый уровень мощ­но­сти, то неболь­шое нейтрон­ное поле сохра­ни­лось, и «щелкун» работал, реги­стри­руя даже оди­ноч­ные нейтроны. Турбина рабо­тала от пара, пода­ва­е­мого по пере­мычке от 1-го блока, и началь­ству оста­ва­лось только нажать кнопку вклю­че­ния тур­бо­ге­не­ра­тора в сеть.

Утром 31 декабря 1978 года на пло­щадке перед 2 — м блоком тво­ри­лось что — то нево­об­ра­зи­мое — можно было поду­мать, что на тор­же­ства собра­лась вся Армения. На спешно соо­ру­жен­ных эстра­дах высту­пали десятки само­де­я­тель­ных и про­фес­си­о­наль­ных ансам­блей из Армении, Грузии и Азер­бай­джана, на накры­тых ска­тер­тями столах лежали раз­лич­ные яства армян­ской кухни: соления, мясо, рыба. Рекой лилось пиво, вино. Все это было бес­платно. В 10 часов начался митинг, на котором высту­пил 1-й секретарь ЦК Ком­пар­тии Армении К. С. Демир­чян. Потом, как пола­га­ется в таких случаях, было вру­че­ние раз­лич­ных наград и грамот наи­бо­лее отли­чив­шимся стро­и­те­лям и экс­плу­а­та­ци­он­ни­кам. Старые «пускачи» по этому поводу шутили: состо­ялся послед­ний этап стро­и­тель­ства АЭС — «награ­жде­ние непри­част­ных» (как известно, этому этапу предше­ствуют «шумиха», «нераз­бе­риха», «изби­е­ние неви­нов­ных»).

Как и поло­жено, под несмол­ка­е­мые апло­дис­менты началь­ник стройки вручил гро­мад­ный бута­фор­ский ключ от 2-го блока дирек­тору Армян­ской АЭС Роберту Сана­са­ро­вичу Галечяну. Оркестр сыграл туш, и на этом митинг закон­чился. Оглу­ши­тельно громко завыли зурны, забили бара­баны, и под это музы­каль­ное сопро­во­жде­ние Демир­чян с мно­го­чи­с­лен­ной свитой отправился на блочный щит упра­в­ле­ния блока №2, чтобы лично вклю­чить тур­бо­ге­не­ра­тор в сеть. Прибыв на пульт, он спросил:- Реактор в работе? Ему ответили: — Слышите, щелкает — значит, рабо­тает! Он удо­вле­тво­рился ответом, и его повели к щиту син­хро­ни­за­ции. Началь­ник смены элек­тро­цеха засин­хро­ни­зи­ро­вал гене­ра­тор с сетью, и Демир­чян нажал кнопку вклю­че­ния в сеть. Исто­ри­че­ское событие состо­я­лось. Сразу же после этого Демир­чян с сопро­во­жда­ю­щими лицами уехал в Ереван, а вся руко­во­дя­щая вер­хушка отправи­лась на банкет в гости­ницу «Мецамор», где был накрыт стол на 300 человек!

Аль­тер­на­тивы атомной энер­гетике на сегодня нет. Сто­рон­ники закры­тия АЭС говорят: давайте закроем АЭС, а вместо них запу­стим паро­га­зо­вые блоки, т.е. орга­ни­зуем так назы­ва­е­мую «газовую паузу», А потом поя­вятся новые источ­ники энергии, напри­мер, тер­мо­я­дер­ные, и чело­ве­че­ство избавится от атомной энер­гетики.

Если мы вспо­мним , когда была пущена «1-я в мире» (июнь 1954 г.) и когда поя­вился юри­ди­че­ский доку­мент, регу­ли­ру­ю­щий отно­ше­ния в сфере атомной энер­гетики (1995г.), то увидим, что атомной энер­гетика и вообще дея­тель­ность в сфере исполь­зо­ва­ния атомной энергии раз­ви­ва­лась в течении 40 лет без юри­ди­че­ской основы! Может быть, если бы «Закон об исполь­зо­ва­нии атомной энергии» поя­вился раньше, и не про­и­зо­шла Чер­но­быль­ская ката­строфа.

Сейчас, когда выво­дятся из экс­плу­а­та­ции потен­ци­ально опасные блоки с РБМК и заме­ща­ются гораздо более безо­пас­ными блоками с реак­то­рами ВВЭР, есть осно­ва­ния считать, что безо­пас­ность АЭС воз­ра­с­тает на несколько поряд­ков. Следует раз­ви­вать идею соз­да­ния «зам­кну­того ядерно-топ­лив­ного цикла», что поз­во­лит вовлечь в оборот запасы урана-238 и обес­пе­чить чело­ве­че­ство дешевой и безо­пас­ной элек­тро­энер­гией, а, главное, сохра­нить в целости запасы кисло­рода в атмо­сфере Земли.

В России 2-й Чер­но­быль нере­а­лен. Часто я раз­мыш­ляю о про­бле­мах орга­ни­за­ции надзора, и вижу, что не все с этим в порядке в нашем госу­дар­стве. Если вспо­мнить прошлое, то Гос­а­том­над­зор был обра­зо­ван в 1984 году на базе одного из отделов Гос­гор­тех­над­зора, а атомная энер­гетика поя­ви­лась в 1956 году с поя­в­ле­нием Первой в мире атомной элек­тро­стан­ции в Обнин­ске, то есть стро­и­тель­ство и экс­плу­а­та­ция атомных стаций про­из­во­ди­лось без спе­ци­али­зи­ро­ван­ного над­зор­ного органа и при полном отсут­ствии зако­но­да­тель­ной базы. И, хотя в 1984 году поя­вился спе­ци­али­зи­ро­ван­ный орган надзора, в 1986 году про­и­зо­шла чер­но­быль­ская ката­строфа. Правда, в те времена про­и­зо­шли и другие тех­но­ген­ные ката­строфы — гибель теп­ло­хода «Нахимов», унесшая сотни чело­ве­че­ских жизней, взрыв газа на одной из сибир­ских желез­но­до­рож­ных станций, вызвав­ший гибель и ожоги пас­са­жи­ров несколь­ких желез­но­до­рож­ных соста­вов, несколько ави­а­ци­он­ных ката­строф — слу­чайно ли было все это? Навер­ное, нет. Про­ис­хо­дила смена эпох, переход от одного строя к другому. Раз­вали­лось авто­ритар­ное союзное госу­дар­ство, эко­но­мика страны стала капитали­сти­че­ской. А вот от следов преж­него строя в области надзора мы избавиться никак не можем — действуют нормы и правила, раз­ра­бо­тан­ные в ушедшем в историю СССР. И хотя их под­кор­рек­ти­ро­вали с учетом насту­пив­шей демо­кра­тии, но полу­чи­лось еще хуже, чем было. Инспек­тор лишился незави­си­мо­сти и само­сто­я­тель­но­сти. Известны случаи, когда решения инспек­тора отме­ня­лись судом в пользу вла­дель­цев пред­при­ятий. Взять недав­ний случай гибели шах­те­ров на шахте «Улья­нов­ская» в ноябре 2007 года. Известно, что за месяц до аварии с чело­ве­че­скими жерт­вами инспек­ция Ростех­над­зора запретила экс­плу­а­та­цию шахты в связи с грубыми нару­ше­ни­ями тре­бо­ва­ний безо­пас­но­сти. Вла­дельцы обжа­ло­вали действия инспек­ции в суде, и выи­грали дело! Чем кон­чи­лось эта история, известно всем, но вот нигде не сказано, какую ответ­ствен­ность понес судья, обрек­ший сотню шах­те­ров на смерть своим при­го­во­ром. Эти случаи не еди­ничны — началь­ник инспек­ции по ради­а­ци­он­ной безо­пас­но­сти в Ростов­ской области Ген­на­дий Евге­нье­вич Литви­нов, к сожа­ле­нию не дожив­ший до наших дней, где-то в 2001 году запретил за явные нару­ше­ния тран­с­пор­ти­ровку ради­о­ак­тив­ных веществ через Таган­ро­г­ский порт. Здесь кру­ти­лись большие деньги, и вла­дельцы тран­с­порт­ной ком­па­нии подали в суд, и тоже выи­грали дело! Непо­нятно, как может судья с юри­ди­че­ским, даже высшим обра­зо­ва­нием, решать сугубо тех­ни­че­ские вопросы? И какую ответ­ствен­ность он должен нести в случае неправиль­ного решения, — такого, как по шахте «Улья­нов­ская»?

Конечно, не так все плохо, какие — то шаги дела­ются и в правиль­ном напра­в­ле­нии — в 1996 году был принят Феде­раль­ный закон №116 — ФЗ «О про­мыш­лен­ной безо­пас­но­сти опасных про­из­вод­ствен­ных объек­тов» Очень правиль­ный закон, он заста­в­ляет всех вла­дель­цев опасных про­из­вод­ствен­ных объек­тов реги­стри­ро­вать их, а потом в обя­за­тель­ном порядке стра­хо­вать. Вот здесь как раз и зарыта собака — стра­хов­щик не должен терпеть убытки в случае нару­ше­ний правил безо­пас­но­сти, при­ведших к повре­жде­нию иму­ще­ства, а тем более, гибели людей. Стра­хо­вая фирма явля­ется наи­бо­лее заин­те­ре­со­ван­ной сто­ро­ной, чтобы не было нару­ше­ний этих правил, и по идее, именно стра­хов­щик должен про­ве­рять пред­при­ятие на предмет отсут­ствия этих нару­ше­ний. Но здесь цепь обры­ва­ется — стра­хо­вые ком­па­нии не имеют никаких пол­но­мо­чий нака­зать пред­при­ятие или его вла­дельца в случае обна­ру­же­ния таких нару­ше­ний, пути ведут опять в суд, а как суд решает такие дела, — уже известно. А цепочка должна выстра­и­ваться так: стра­хо­вая ком­па­ния про­во­дит про­верку, обна­ру­жи­вает нару­ше­ния, предъ­я­в­ляет претен­зии вла­дельцу, он или выпол­няет все тре­бо­ва­ния стра­хов­щика, или отка­зы­ва­ется. В послед­нем случае стра­хов­щик сооб­щает о нару­ше­ниях в соот­вет­ству­ю­щий орган Ростех­над­зора, который при­ни­мает решение о пре­кра­ще­нии дея­тель­но­сти пред­при­ятия, которое не может быть отме­нено никаким судом. В случае сомне­ний в правиль­но­сти решения этого органа решение может быть обжа­ло­вано в выше­сто­я­щий орган Ростех­над­зора, то есть в цен­траль­ный аппарат, но вряд ли при такой схеме дело дойдет до этого — навер­няка вла­де­лец пред­при­ятия выпол­нит сразу же все тре­бо­ва­ния стра­хов­щика, не дожи­да­ясь того, что дело дойдет до Ростех­над­зора. Вот так теперь должны решаться эти вопросы при капитали­сти­че­ских отно­ше­ниях. Мы же застряли где-то посе­ре­дине, — от соци­ализма ушли, а к капитализму не пришли! При такой схеме надзора чис­лен­ность над­зор­ных органов можно сокра­тить в 10 раз, а оплату труда остав­шихся инспек­то­ров поднять в 10 раз — сделать ее срав­ни­мой с оплатой инспек­то­ров в Европе и США, да еще и наде­лить его такими же пол­но­мо­чи­ями, как на Западе, вот это будет насто­я­щий непод­куп­ный инспек­тор! Вы спро­сите, а что делать с уво­лен­ными по сокра­ще­нию штатов инспек­то­рами? Они без работы не оста­нутся — их с удо­воль­ствием примут в стра­хо­вые ком­па­нии, где их труд будет достойно опла­чи­ваться.

Закон об атомной энергии, рожден­ный в 1995 году, довольно сильно устарел, напри­мер, в трак­товке иму­ще­ствен­ных отно­ше­ний и форм соб­ствен­но­сти для атомных станций. Почему — то в России атомные станции могут быть только в феде­раль­ной соб­ствен­но­сти. Непо­нятно. В США все атомные станции нахо­дятся в частной соб­ствен­но­сти, и тем не менее, нор­мально фун­к­ци­о­ни­руют. Дело не в том, чья это соб­ствен­ность, а в том, каким образом орга­ни­зо­ван надзор за ее безо­пас­но­стью. Напри­мер, Игналин­ская АЭС в Литве была госу­дар­ствен­ной соб­ствен­но­стью бывшего СССР, когда там пропала топ­лив­ная кассета, которую до сих пор не могут найти. По всей види­мо­сти, надо рабо­тать над тем, чтобы закон о про­мыш­лен­ной безо­пас­но­сти стал уни­вер­саль­ным и рас­про­стра­нялся на все действи­тельно опасные объекты, включая и атомные станции, и допол­нял закон об исполь­зо­ва­нии атомной энергии.

Особо стоит вопрос о нор­ма­тив­ных доку­мен­тах. Как быть, напри­мер, с таким «про­кля­тым» вопро­сом, как испы­та­ния участка тру­бо­про­вода от насоса до первого запор­ного органа? В старых прави­лах, суще­ство­вав­ших до 1972 года, вопрос решался тех­ни­че­ски правильно — этот участок испы­ты­вался мак­си­маль­ным дав­ле­нием, которое мог развить насос, при закры­той линии рецир­ку­ля­ции — иначе испы­тать этот участок нельзя. Однако, в прави­лах, вышедших после 1972 года в 1989 г., этот пункт опу­стили. Теперь этот зло­по­луч­ный участок нужно было испы­ты­вать вместе со всем тру­бо­про­во­дом. Это значит, что нужно разо­брать насос, вварить в месте сое­ди­не­ния тру­бо­про­вода и корпуса насоса заглушку, про­ве­сти испы­та­ния тру­бо­про­вода, выре­зать заглушку и собрать насос. Сомне­ва­юсь, что такие тех­ноло­ги­че­ские опе­ра­ции повы­шают надеж­ность экс­плу­а­та­ции обо­ру­до­ва­ния, и, тем не менее, правила диктуют именно такое про­ве­де­ние испы­та­ний! Самое инте­рес­ное, что на этом участке тру­бо­про­вода дав­ле­ние под­няться выше, чем раз­ви­вает насос, никогда не может — оста­но­вился насос, и нет дав­ле­ния! А взять испы­та­ния корпуса насоса. Хорошо, если насос одно­сту­пен­ча­тый, и корпус насоса рас­считан на мак­си­маль­ное дав­ле­ние. А если насос мно­го­сту­пен­ча­тый, и корпус каждой ступени рас­считан на свое дав­ле­ние? Ведь их не раз­де­лишь ничем, а испы­ты­вать нужно на мак­си­маль­ное дав­ле­ние послед­ней ступени, и нет никакой гаран­тии, что корпус насоса не раз­ру­шится! Непо­нятно, чем руко­вод­ство­вались инже­неры, соз­да­вав­шие такие правила. Оче­видна кор­руп­ци­он­ность таких поло­же­ний правил — конечно, их обходят, но стоит это неде­шево.

Другой «про­кля­тый» вопрос, — это отне­се­ние раз­лич­ного обо­ру­до­ва­ния и тру­бо­про­во­дов к группам А, В, С и необ­хо­ди­мо­сти реги­стра­ции их в органах Ростех­над­зора. По опре­де­ле­нию, данному в Прави­лах, к этим группам отно­сится обо­ру­до­ва­ние и тру­бо­про­воды, рабо­та­ю­щее под избы­точ­ным дав­ле­нием, включая гид­ро­ста­ти­че­ское, то есть, должен быть учтен вес столба жид­ко­сти, нахо­дя­щейся в сосуде или выше его. Каза­лось бы, понят­нее не скажешь. Но в новой редак­ции правил, как по атомным стан­циям, так и по сосудам, рабо­та­ю­щим под дав­ле­нием, опре­де­ле­ния и баков, и сосудов исчезли.

Поль­зу­ясь таким поло­же­нием, лукавые про­ек­танты при­чи­с­лили к сосудам, рабо­та­ю­щим под дав­ле­нием, баки, которых на АЭС мно­же­ство, и теперь их надо реги­стри­ро­вать наряду, скажем, с реак­то­ром, или паро­ге­не­ра­то­ром! Спра­ши­ва­ется, зачем? Да очень просто, — чем ответ­ствен­ней обо­ру­до­ва­ние, тем дороже рас­ценки на про­ек­ти­ро­ва­ние, тем больше зара­бо­тают про­ек­ти­ров­щики! Так из мелоч­ных инте­ре­сов выра­с­тают большие про­блемы.

Стоит посмо­треть вни­ма­тельно и на сферу надзора на АЭС. По сути дела, под над­зо­ром нахо­дится только реак­тор­ная уста­новка и то, что связано с ней — спец­кор­пус, хра­ни­лища ради­о­ак­тив­ных отходов, узел свежего топлива. Но вот на теп­ло­вых элек­тро­стан­циях главная схема выдачи элек­тро­энер­гии, откры­тое рас­пре­де­ли­тель­ное устройство нахо­дятся под над­зо­ром Энер­го­над­зора, а на АЭС — нет. Несколько аварий на главной схеме выдачи элек­тро­энер­гии 1-го блока Ростов­ской АЭС, ана­ло­гич­ные аварии на других АЭС, под­твер­ждают необ­хо­ди­мость уста­но­в­ле­ния такого надзора, но, несмо­тря на то, что все над­зор­ные органы теперь нахо­дятся под одной крышей Ростех­над­зора, никаких попыток исправить поло­же­ние не дела­ется.

Ну, и, конечно, нельзя не сказать об уни­зи­тель­ной оплате труда инспек­то­ров Ростех­над­зора, которые явля­ются госу­дар­ствен­ными слу­жа­щими, тол­ка­ю­щая их на то, чтобы они финан­сово зави­сели от экс­плу­а­ти­ру­ю­щей орга­ни­за­ции, надзор за дея­тель­но­стью которой они ведут. Когда я перешел на долж­ность госу­дар­ствен­ного инспек­тора, у меня был в 1987 году оклад 220 рублей, с премией и выслу­гой лет по стажу работы на АЭС, в сумме полу­ча­лось больше 300 рублей. При­мерно столько же получал заме­сти­тель глав­ного инже­нера на АЭС, то есть соблю­дался опре­де­лен­ный паритет в оплате над­зор­ных работ­ни­ков и экс­плу­а­ти­ру­ю­щего пер­со­нала. А потом пошло — поехало! Сначала отме­нили выслугу лет на АЭС, а оставили только выслугу за работу в Гос­а­том­над­зоре. Затем пере­стали индек­си­ро­вать зара­бот­ную плату при бешеной инфля­ции, и теперь заме­сти­тель глав­ного инже­нера на АЭС полу­чает 200-250 тысяч рублей в месяц, а госу­дар­ствен­ный инспек­тор, равный ему по знаниям и ответ­ствен­но­сти — всего 15-20 тысяч рублей в месяц! Спра­ши­ва­ется, кто захочет рабо­тать в над­зор­ном органе, уйдя со станции? Мало того, на АЭС имеются кор­по­ра­тив­ные льготы в виде спе­ци­аль­ного стра­хо­вого полиса, кор­по­ра­тив­ной пенсии при уходе на заслу­жен­ный отдых, реа­би­лита­ция здо­ро­вья и путевки на сана­тор­ное лечение. Всего этого инспек­торы, ведущие надзор за слож­нейшим пред­при­ятием — атомной стан­цией, лишены. Правда, до 1991 года в «Поло­же­нии о Гос­а­том­над­зоре» был такой пункт: «работ­ники инспек­ции на АЭС поль­зу­ются теми же правами и льго­тами, что и работ­ники АЭС», но с при­хо­дом «демо­кра­тии» в новом «Поло­же­нии о Гос­а­том­над­зоре» этот пункт исчез. Теперь до здо­ро­вья инспек­то­ров нет никому ника­кого дела.

И еще один больной вопрос — это отсут­ствие про­фи­лак­то­рия и мед­го­родка на новых АЭС, которые не успели их постро­ить в совет­ское время. Почему-то концерн «Росэнер­го­а­том» пред­по­читает эко­но­мить на заботе о здо­ро­вье работ­ни­ков АЭС и вете­ра­нов, ушедших на заслу­жен­ный отдых. Полу­ча­ется нерав­но­правие: старые АЭС имеют нор­маль­ные мед­го­родки, сана­то­рии-про­фи­лак­то­рии, а новые, которые постро­ены после развала СССР — этого ничего не имеют. Этот перекос необ­хо­димо устра­нить.