Прощай диффузия!
23 февраля 1966 года в числе 19-ти выпускников Уральского политехникума я приехал в Красноярский край, в г. Заозерный-13. Две недели ушли на повторный, после Свердловска-44, медосмотр, и вот, 6 марта я впервые прошел через проходную Электрохимического завода.
В цех меня ввел Геннадий Тихонович Волобуев. В соединительном коридоре нам навстречу шла рабочая в комбинезоне — невообразимой полноты. Это еще мягко сказано. Просто очень толстая. Геннадий Тихонович пошутил: «Смотри, что наш продукт с людьми делает».
Шум работающих компрессоров слышался задолго до того, как шедший по соединительному коридору приближался к корпусу. Ныряешь в этот шум — и взору предстают группы огромных аппаратов голубого цвета, скрывающиеся в далекой перспективе. К аппаратам ОК-30 привыкаешь быстро. Обслуживать их проще, высота понятна, можно перебраться между аппаратами на другой полублок (не очень удобно, но при необходимости перемещались).
Иное дело — аппараты Т-56. Смонтированные на фундаментах такого же размера, что и аппараты ОК-30, но гораздо большие, они поражали плотностью монтажа самих аппаратов, огромными размерами компрессоров, холодильников и трубопроводов системы охлаждения. И при этом компрессоры издавали уже не шум, а рев. Эти аппараты были самыми большими отечественными диффузионными машинами по разделению изотопов. Они все годы работы на технологическом участке вызывали у меня невольное благоговение.
И еще. Родившийся вскоре после Великой Отечественной войны, я почти физически ощущал, как мало времени прошло с ее окончания до 1956 года, когда начал строиться наш завод. Надо полагать, что проект завода к тому времени уже имелся, и эти огромные аппараты уже изготавливались в Ленинграде и в Горьком. Истерзанная войной страна нашла в себе силы и ресурсы поднять такую промышленность, создать такое оборудование.
Даже современный аппарат для разделения изотопов так меня не поражает: ну, высокая технология, ну, передовые решения. Но размеры наводят на мысль, что подобную машину можно изготовить в кустарной мастерской.
Иное дело — многотонные, огромного размера, похожие на слонов аппараты, которые встретили меня, девятнадцатилетнего парня в тот памятный день. Кстати, схожесть со слонами была подмечена до меня: на профессиональном жаргоне нагнетательные патрубки насосов полного расхода иначе, чем «хоботами» не называли.
Дневную технологическую службу (ДТС) химического цеха возглавлял в те годы Геннадий Васильевич Рябцев. Потрясающей эрудиции специалист, разносторонне развитый, высокой культуры человек, он задал тот высокий тон в работе и в человеческих отношениях, который поддерживался все годы существования технологического участка корпуса № 2 (зданием № 902 наше производственное помещение стало называться гораздо позднее).
Чтобы стала понятной одна мысль, которая греет душу, я коротко вспомню о годах учебы в Уральском политехникуме, что находился в Свердловске-44, ныне — Новоуральске, одном из городов Минатома (тогда — Министерства среднего машиностроения).
Самым потрясающим и ярким впечатлением первого года обучения в УПТ были педагоги, в руки которых мы попали. И не столько их знания и умение преподавать, оценить которые по малолетству мы тогда в полной мере не были способны, сколько их отношение к нам, учащимся.
Отношение было в высшей степени уважительное. Все педагоги техникума обращались к нам, четырнадцати-, пятнадцатилетним подросткам, на «Вы». И не понять сейчас, что это было: природная интеллигентность или воспитательный прием. Но эффект был потрясающий. Мальчишки сразу зауважали своих учителей.
В 1961 году, в УПТ принимали учащихся в возрасте 14 лет. И неспроста: в далекой Сибири, в Заозерном-13 заканчивалось строительство нового завода по разделению изотопов урана, нужны были специалисты. Но, поступая в УПТ, я еще не знал, в какой отрасли буду работать. Режим секретности вокруг учебного заведения соблюдался строгий. С нами, малолетками, УПТ впоследствии намаялся, устраивая на практику, когда не достигших восемнадцатилетнего возраста подростков надо было устраивать на производственную практику на основном производстве.
В 1962 году УПТ был взбудоражен новостью: стране нужны технологи! Две группы «прибористов» переводят на другую специальность: «Технология основного производства и вакуумная техника». Новость встретили неодобрительно. Начался «бунт на корабле». Когда обстановка накалилась, учащихся собрали в самой большой аудитории. На возвышении, в «президиуме», сидели заводские специалисты и руководство техникума. Взрослые, серьезные люди объясняли нам: «…Вы поймите, что технолог — основная специальность на производстве. Прибористы, электрики, механики лишь выполняют волю технологов». (Впоследствии я убедился в справедливости этих слов.) Но уговоры не действовали.
В разгар собрания один из учащихся с «галерки» выкрикнул: «Не хотим делать атомную бомбу!» (Были среди нас знающие о характере производства больше меня. На следующий день «умник» был исключен из УПТ.) Собрание было свернуто, нежелающим учиться было предложено написать заявления об отчислении, но таких не нашлось.
Со второго курса нам стали читать спецпредметы, из которых мы узнали, с какими материалами будем работать. Технологию разделения изотопов читала Нина Николаевна Лушева — «баба Луша», как любовно мы ее называли. До сих пор помню ее схему «идеального каскада», схему движения газовых потоков в центрифуге.
Никогда не забуду ее фразу: «Диффузионное оборудование — вчерашний день технологии разделения изотопов, мы пройдем этот раздел бегло и приступим к изучению центробежного способа…» Ага, как же! Когда я прибыл по распределению в Заозерный-13, судьба забросила меня как раз в диффузионный цех. И еще четверть века, беззлобно поругивая, вспоминал я «бабу Лушу» с ее «вчерашним днем».
Уровень подготовки в техникуме был достаточно высоким. Мне оставалось лишь привести в систему свои знания и применить их к конкретному оборудованию.
Запомнились экзамены, ежегодная проверка знаний, которая проходила под председательством заместителей начальника цеха (их в химцехе было два: по второму корпусу — Анатолий Федорович Михайлов и по зданию № 3 (КИУ) — Юрий Григорьевич Павлов).
Им было мало, чтобы ты отвечал по инструкциям. Они проверяли твою эрудицию. Посреди экзамена Юрий Григорьевич мог сказать: «Ладно, это ты знаешь, а скажи-ка, почему спутник летает и не падает?» Или, без всякой связи с предыдущим вопросом: «Что за вещество такое — Н2О2?». Надо ли говорить, что проверка знаний была поставлена серьезно и готовиться к ней приходилось основательно.
Не забуду своего первого технолога — Владимира Ивановича Батанцева, первого наставника — Валентина Бабенкова. Они добросовестно учили меня всему, что знали и умели сами. Служба была многонациональной, дружной, колоритной. Некоторые впоследствии покинули наш коллектив, но со многими я работал долгие годы. Технолог Альберт Владимирович Пошехонов. Человек непростой судьбы, замечательный работник, простой, доступный и совершенно не заносчивый. Старейший (он мне и тогда казался старым) аппаратчик Николай Иванович Феклушкин, над некоторыми домашними чудачествами которого беззлобно подтрунивала вся служба.
Запомнилась такая картина: ряд «А», группа аппаратов Т-56, аппарат № 11 (вся эта «география» — для ветеранов, работавших в корпусе). Под насосом «половинного расхода», цепляясь за металлоконструкции, Николай Иванович с дымящей «беломориной» в зубах (!) готовится к сливу смазки из вакуумного маслосборника. Вот подвешена «кружка» с жидким азотом, открыты игольчатые клапаны и струйка загрязненной «рабочим продуктом» смазки потекла в сосуд. Смазка, «дымя» сильнее, чем папироса Николая Ивановича, и распространяя вокруг себя резкий запах гидролизующегося на воздухе «продукта», медленно вытекает из маслосборника в кипящий азот.
Н. И. Феклушкин был типичным трудоголиком, за что и уважали его. С уважением я смотрел на своих старших товарищей — аппаратчиков Бориса Леонтьевича Щербаня, Александра Петровича Павлова, Виктора Ивановича Павлова, Павла Николаевича Величко, Михаила Федоровича Авсиевича, Николая Андреевича Колесникова, вакуумщика Анатолия Викторовича Семеренко. Молодые еще парни, большинство — после службы в армии и на флоте, дружные между собой, готовые в любую минуту прийти на помощь.
Представьте себе следующую ситуацию: осталось минут 20 до конца смены, звонок по телефону технологу — в вечернюю смену начнется подготовка к замене насоса, необходимо собрать схему промывки. И ладно, если вышел из строя насос № 44, где и одного шланга достаточно, а если 22-й или 24-й, когда схема промывки весит не одну сотню килограммов? Чертыхаясь, матерясь, хватают парни свои сумки с гаечными ключами, садятся на велосипеды, летят по корпусу и сами, без руководящих указаний собирают необходимую схему. И это делали люди, уже отработавшие смену в тяжелейших условиях.
Шум в 110 децибел (я узнал эту величину потом, когда сопровождал лаборантов, измеряющих уровень шума) не позволял разговаривать с собеседником. Говорить удавалось, лишь приблизившись губами к его уху. А собеседник отшатывался, потому, что от того уровня звука, на котором приходилось изъясняться, до болевого порога диапазон был очень мал.
Уши в то время ничем не защищали. Потом уже стали применять разные средства: лампочки для карманного фонаря, наушники-антифоны, а затем противошумные вкладыши из ультратонкого волокна Петрянова «Беруши» (видимо, «береги уши»). После смены, проведенной в корпусе, слух долго восстанавливался.
И звуки воспринимались, как будто ты находишься под землей… Шум оказывал отупляющее действие. Иногда, закончив замену вакуумных маслосборников, подняв взгляд на выход из блока, я пытался определить: «А вот выйду из блока, в какую сторону надо идти в бытовку?», — и почти всегда ошибался.
Кроме шума, был еще один вредный фактор: высокая температура воздуха, до 40 градусов. Необходимость поддержания высокой температуры определялась технологией, понижать ее было нельзя.
И если зимой высокая температура воспринималась как благо, то летом, особенно в вечернюю смену, когда солнце раскаляло корпус и вентиляция нагнетала с улицы не менее раскаленный воздух, работать было очень трудно. Особенно, если учесть, что в качестве спецодежды использовались комбинезоны или костюмы из плотной лавсановой ткани.
Был еще один неприятный фактор: полное отсутствие дневного света. Только в краткие перерывы между операциями из окна бытовки, да во время обеденного перерыва удавалось увидеть свет в окошке. Впрочем, это знакомо и нынешним работникам завода.
Я не упомянул основную нашу «вредность» — ионизирующие излучения, радиоактивность. Но ее, как известно, не ощущаешь. А вот чем пахнет гексафторид урана и его производные, мне в первый же год моей работы почувствовать пришлось. Еще в техникуме нам читали, что «гексафторид пахнет яблочным цветом». Часто я вспоминал, ругаясь, этот «яблочный цвет».
В общем, шутил я про себя впоследствии, чтобы работать в корпусе № 2, нужно быть немым, глухим и глупым. Немым, потому что все равно тебя никто не услышит. Глухим, потому что сам никого не услышишь, а глупым — потому что умный в корпусе № 2 работать не станет.
Опыт работы в рабочей должности, аппаратчиком, очень помог мне в дальнейшем. Один из моих юных коллег, Виктор Бастраков, назначенный технологом сразу после окончания института, жаловался мне под рюмочку вина, что трудно ему давать задание аппаратчику на подачу смазки на «опытную» группу, когда сам ни разу не выполнял эту операцию.
Подходил к концу первый год моей работы в химическом цехе. Я быстро овладел всеми операциями по обслуживанию основного технологического оборудования. Но чувствовал, что выше умения подавать смазку, менять вакуумные маслосборники и УУВ (узлы уплотнения вала) существует огромный пласт технологии, к которой мне в должности аппаратчика не прикоснуться. Да и зарплата была маловата. Я стал искать выход.
Николай Давыдов, на год раньше меня закончивший УПТ и некоторое время работавший аппаратчиком в той же ДТС, сообщил мне, что есть свободное место диспетчера завода. Договорившись о возможном переходе, я попросил начальника ДТС Г. В. Рябцева отпустить меня. Геннадий Васильевич не одобрил мой выбор: «Будешь всю жизнь вагоны считать. Подожди, я собираюсь ввести на ЦДП (центральном диспетчерском пульте) институт (!) техников ЦДП. Ну ладно, если тебе так невмоготу, с завтрашнего дня будешь стажироваться на ЦДП».
Так, с подачи Геннадия Васильевича, я начал работать в самом сердце завода. Сначала, месяца два, числясь в той же должности, аппаратчиком, а после внесения изменений в штатное расписание цеха, стал первым техником ЦДП химцеха. Правда, поначалу эта должность называлась «техник ЩК-11», т. е. щита контроля очистительного каскада К-11. После вменения в наши обязанности контроля за работой оборудования корпуса № 2 (техники стали контролировать все оборудование химического цеха), нас превратили в старших техников-технологов ЦДП. Далее, когда усложнились задачи контроля, техники стали инженерами ЦДП. Но к этому времени я на ЦДП уже не работал.
На ЦДП я вплотную познакомился еще с двумя «институтами». Это начальники смен и операторы ЦДП. Смены вообще жили своей особенной жизнью. Небольшой коллектив работников разных профессий возглавлял начальник смены. Надо ли говорить, что он должен был разбираться во всех вопросах, возникающих в процессе круглосуточной эксплуатации оборудования. Но и на отдельных специалистов ложилась огромная ответственность в случае возникновения нештатных или аварийных ситуаций.
Поначалу у начальника смены была надежная опора: в каждой смене были инженер-механик, инженер-электрик, инженер-приборист. Впоследствии специалисты этих профессий из смен были выведены. Сокращение не коснулось только инженеров-технологов. Вспоминая о сокращениях персонала, позволю себе рассказать один анекдот тех времен, замешанный на нашей тогдашней реальности — периодическом сокращении численности работающих.
«Задумал директор завода Иван Николаевич Бортников сокращение ИТР. Вызывает главного механика.
— Сокращай, — говорит, — своих ИТР!
— Не могу, — отвечает главный механик, — у меня одни ЖОРики работают.
— Что еще за ЖОРики?
— Жены ответственных работников.
— Да, действительно, не сократишь.
Вызывает Иван Николаевич главного энергетика:
— Сокращай своих ИТР!
— Не могу, — отвечает главный энергетик, — у меня одни ЛОРики работают.
— Что еще за ЛОРики? — взорвался Бортников.
— Любовницы ответственных работников.
— Трудная ситуация, — согласился директор.
Вызывает Иван Николаевич начальника химцеха Станислава Михайловича Тащаева:
— Сокращай ИТР!
— Не могу, — отвечает Тащаев, — У меня одни СУКи остались.
— Что за СУКи? — взревел директор.
— Случайно уцелевшие кадры инженеров…»
Вспоминается еще один знаковый случай. Это не анекдот, а самая настоящая быль, за достоверность которой я ручаюсь. Году, так, в 1967-1968-м, возвращаясь из Монголии, в Красноярске остановился член Политбюро ЦК КПСС (по фамилии то ли Воронов, то ли Пономарев, не помню). В самом Красноярске в те времена посмотреть, видимо, было нечего, и гостеприимные хозяева из крайкома КПСС привезли высокого гостя в наш город на новое и сверхсовременное предприятие, флагман атомной промышленности СССР — Электрохимический завод.
В экскурсии по заводу гостя сопровождал директор — Иван Николаевич Бортников. Когда они вечером вдвоем появились на центральном диспетчерском пульте завода, мы, работники смены «В», заранее предупрежденные о визите, находились возле своих рабочих мест. Сменный начальник производства Николай Николаевич Уланов, переводя гостя от одного щита к другому, рассказывал ему о ведении технологического процесса, демонстрировал на «мнемосхемах» возможности дистанционного управления потоками. Высокий гость, медленно перемещаясь по ЦДП, вежливо здоровался с персоналом и всячески изображал интерес к рассказываемому и демонстрируемому.
Когда вся троица оказалась недалеко от меня, я услышал, как гость, видимо устав от технических подробностей, спросил, обращаясь к И. Н. Бортникову:
— А почему у вас часть персонала одеты в черные халаты, а часть — в белые?
На что И. Н. Бортников, на мгновение задумавшись, ответил:
— Э-э-э… Ну, которые работают, те в черных, а которые руководят — в белых… Ха-ха-ха.
Гость шутку оценил, тоже рассмеялся, и оба неспешно пошли к выходу.
…На следующий день весь персонал, работающий на ЦДП, был переодет в белые халаты. Эта традиция поддерживается до сих пор.
Начальники смен были очень интересными людьми. И о каждом можно было бы долго рассказывать. На ЦДП я начал работу в смене «В», которую возглавлял Геннадий Иванович Башкатов. Запомнился он мне умением давать образные сравнения и колоритно рассказывать.
Так, про здание № 3 (КИУ) он говорил: «Это Восточный фронт. Кругом партизаны, а обойма кончилась…» Про свой визит к начальнику цеха после какого-то нарушения, допущенного персоналом смены, он, вернувшись на ЦДП, рассказывал так: «Вхожу я к нему, а он плечами поводит, портупеей поскрипывает, а рука к кобуре тянется…»
Не всегда все было благополучно в работе. Случались ошибки, досадные промахи. Именно в смене «В» случилось у меня нарушение трудовой дисциплины: из трех ночных смен я умудрился проспать на работу на две — первую и последнюю. И не потому, что разгильдяем был. Просто дома маленький ребенок был нездоров, выспаться днем не удалось, вот и прилег перед сменой.
За первое опоздание Геннадий Иванович, видя мое искреннее раскаяние, пожурил и простил. Но когда еще через день я прибежал (километров 10!) ночью из города на ЦДП с опозданием на полтора часа, Г. И. Башкатов подсунул мне «Журнал наказаний» (был такой), и я собственноручно сделал запись о понижении себе премии на 50 %. В то время на заводе включали в работу «кислотный цех», ныне цех электрохимический. На смены выделялся премиальный фонд в виде фиксированной суммы. Большинство ИТР смены в тот месяц имели производственные упущения, и по положению им премия не полагалась. Так что моя доля от этой премии перекрыла убытки от наказания за опоздания. Такой вот памятный для меня случай.
И еще одно грустное воспоминание… Очередное сокращение кадров. Начальника смены Константина Петровича Маркова усиленно «выжимали» на пенсию. Из начальников смены стал он сначала технологом, потом — техником техбюро. Наступает день его увольнения. На доске объявлений — приглашение в обеденный перерыв в красный уголок на прощание с товарищем. Собрались, ждем. Ждем долго. И узнаем, что, отработав до обеда, Константин Петрович ушел. Ушел навсегда. Вскоре он умер. Это насильственное сокращение способствовало его уходу из жизни.
Рабочие, которые пришли на завод раньше меня, рассказывали, что на работу они ездили на поезде. Остановка в городе была где-то на месте стоящего ныне Дворца культуры, без болотных сапог невозможно было дойти до корпуса, бытовки были в подвальном помещении. Далее размышляю: первые мощности в химцехе запустили в октябре 1962 года. Я впервые увидел территорию промплощадки в марте 1966-го. И все было приведено в порядок: территория благоустроена, соединительный коридор практически такой, каким он выглядит сегодня. Имелись бытовые помещения. На 79 группах крутился 3 431 центробежный компрессор. Неужели это можно было сделать за три с небольшим года? Восхищение не покидает меня и сейчас.
Сменный график работы давал много свободного времени. Еще работа в смену характеризовалась тем, что, если сдал смену добротно и без осложнений, все заботы оставались за проходной: мог отдыхать с чистой совестью. Обо всех новостях, нарушениях и авариях узнаешь, когда вновь придешь на работу. Но этот рваный, противоестественный график легко переносится только молодыми. Правда, работающие много лет по сменному графику не могут привыкнуть к дневному, а «дневники» с ужасом думают, как это можно не спать три ночи подряд.
На ЦДП я проработал около четырех лет. Из них, отчетливо помню, года два в напряжении, пока все элементы технологии «улеглись по полочкам», потом пару лет с удовольствием тыкал пальцем в кнопки щитов, а к исходу четвертого года скучновато стало. К этому времени я заочно учился на втором курсе вуза. И вот, в результате очередной «рокировки» (сменный технолог Сергей Александрович Торопов стал начальником смены) я был назначен технологом смены «Г».
Здесь судьба свела меня еще с двумя интересными людьми — аппаратчиками Валерием Павловичем Дьяковым и Николаем Андреевичем Колесниковым. Они были первыми моими подчиненными. По моему глубокому убеждению, научиться руководить людьми труднее, чем эксплуатировать оборудование. Науку производственных отношений постигаешь всю жизнь.
Последующие годы слились в единый клубок. Какой-то калейдоскоп событий, лиц, происшествий и большой интересной работы. Я работал сменным технологом, возглавлял дневную бригаду по обслуживанию оборудования, потом — старшим инженером и, наконец, был назначен начальником технологического участка. При этих сменах должностей происходили постоянные подмены то заболевших, то находящихся в отпуске коллег. Так было принято у нас в службе, и не помню, чтобы кто-нибудь особенно высказывал недовольство.
Помню, отец мой, на мое сообщение о том, что я вновь переведен в смену, или, наоборот, «в день», с горечью писал мне, что, мол, не уважают тебя, наверное, раз так часто переводят. Пришлось объяснять, что такие «переводы» в пределах технологической службы очень полезны, помогают связать все звенья техпроцесса и тонкости обслуживания оборудования в единое целое. Я благодарен судьбе, что на служебной лестнице от аппаратчика до начальника технологического участка не пропустил ни одной ступеньки.
Очень серьезно была поставлена учеба технологического персонала. «Основная» инструкция — толстенная книга, была изрядно потрепана. С годами я оценил «Пособие…» — документ, написанный Ю. П. Копеевым, в котором кратко описывались основы теории диффузионного способа деления изотопов. Я считал своим долгом учить своих рабочих всему, что знал сам. Мы влезали в премудрости физики и механики. Без знания основ молекулярно-кинетической теории нельзя было объяснить принципы деления изотопов на пористой перегородке. Без закона Дальтона не понять, зачем вакуумщики вымораживают «петлю» на манометрической лампе и т. д. Перечисление можно продолжать бесконечно. «Наука» шла на пользу. Работали грамотно, а если нарушали иногда инструкции, то «с умом».
Сами условия работы требовали от персонала всех уровней самостоятельности в принятии решений, а значит, понимания процессов, происходящих за броней технологических аппаратов. Этого требовали от линейных инженеров руководители службы, а технологи в свою очередь обучали своих рабочих — аппаратчиков, вакуумщиков и регуляторщиков. Никакой секретности в пределах службы не было. Рассказывали все, что знали сами, объясняли все тонкости технологии. Это позволяло надеяться на многих рабочих, как на себя, а иногда даже больше. Например, при технологических переходах, когда технологическая схема цеха (а значит, и завода) перекраивалась кардинальным образом.
Технологические переходы производились так. Ознакомившись с письменным распоряжением по производству, разделив между участниками перехода обязанности, сам «ныряешь» на целую смену в корпус. Изменяешь и регулируешь давления на регуляторах, переводишь потоки и полностью надеешься на своих рабочих, собирающих трассы подачи потоков, измеряющих давления в отводах. Часто рабочие находили более оптимальные решения, чем предлагалось распоряжением, оперативно согласовывали свои действия с начальником смены и блестяще справлялись с поставленной задачей. Так работали Михаил Федорович Авсиевич, Николай Андреевич Колесников, Валерий Николаевич Автушко и другие.
Иногда с восхищением и с оттенком «белой» зависти ловил себя на мысли, что тонкости схем межкаскадных коммуникаций они знают, ощущают, чувствуют лучше меня. Ну что ж, тем и сильны были, что учились друг у друга, дополняли друг друга. В конце смены все собирались в бытовке для оформления рапортов и журналов, и я еще раз убеждался в высочайшей подготовке и организованности рабочих, с которыми посчастливилось работать.
В конце 70-х, когда я уже работал технологом ДТС, мне на стажировку прислали выпускника вуза (фамилию опущу, этот человек и сейчас работает на заводе). Всем навыкам и правилам эксплуатации оборудования я его обучил. В день аттестации моего подопечного я ему говорю, что по практике он подготовлен нормально, ну а теорию деления изотопов на пористом фильтре он, закончив совсем недавно вуз, знает лучше меня. И тут мой «студент» заявляет: «А что тут знать? Большие молекулы гексафторида урана в фильтре застревают, малые проваливаются, как в сите». Я чуть не сел. У меня каждый аппаратчик, вакуумщик и регуляторщик знали теорию разделения с точки зрения молекулярно-кинетической теории строения вещества, могли логично объяснить необходимость и назначение всех элементов технологической ступени. Пришлось остаток времени до экзамена «натаскивать» своего подопечного. Может быть, мне такой бестолковый студент попался, но он очень подорвал авторитет своего вуза в моих глазах.
Наблюдая за своими товарищами по работе — и руководителями, и подчиненными, я за годы работы в химцехе сделал для себя вывод, что тяжелый совместный труд предполагает честность и глубочайшую порядочность всех участников трудового процесса. Система выживала из себя лодырей и недобросовестных работников.
Был среди нас один аппаратчик, который имел привычку после замены вакуумных маслосборников открывать их без проверки соединений на вакуумную плотность. Если течи не было, то все заканчивалось нормально, и о замене он сообщал на следующий день. А если возникала воздушная течь, персонал — и сменный, и дневной — приступали к ее поискам, наш деятель молча отсекал сборники, которые заменил, и течь, как бы сама по себе, прекращалась. Вычислили хитреца сами рабочие и создали вокруг него такую атмосферу, что он счел за лучшее уволиться. Но не такие работники определяли лицо службы.
Инженеры-технологи повышали свою квалификацию в ЦИПК — Центральном институте повышения квалификации. Мне дважды довелось прослушать курс лекций в Уральском филиале ЦИПК — в Свердловске-44. Обучение сопровождалось посещением Уральского и Ангарского электрохимических комбинатов, многих других промышленных предприятий. После таких командировок Г. В. Рябцев устраивал семинары ИТР, на которых мы отчитывались об увиденном и узнанном. Так, помню, в Ангарске я увидел, что обслуживание оборудования, аналогичного нашему, там ведется с использованием стационарных лестниц. После моего рассказа руководители службы сделали все, чтобы через короткое время мы перестали лазать по оборудованию, как обезьяны, используя любой выступ.
Из Ангарска же я привез информацию о способе использования аммиака для перевода высокотоксичных трудноизвлекаемых из полостей оборудования продуктов в малотоксичные. Ранее нами использовался напуск аммиака в воздушный поток, а теперь предлагался его напуск в откачанные объемы с последующей выдержкой и циркуляцией в закрытом блоке. Способ этот вскоре был освоен, развит и впоследствии широко использовался не только в химцехе. Правда, способ был оформлен рационализаторским предложением некоторых деятелей из нашего цеха без упоминания о моей причастности к нему, но я был молод, щедр и не стал «возникать».
За давностью лет я не вспомню предложений своих товарищей, но то, что из наспех смонтированного в начале 60-х корпуса мы, благодаря энергии и настойчивости наших руководителей, сделали подразделение истинно высокой технической культуры — это факт. Вместо безобразных и небезопасных трапов на отметке «+ 2,8 м» появились приличные мостики с безопасными спусками. Вакуумные маслосборники аппаратов Т-56 стали съемными, а значит, атмосфера в корпусе стала чище. Были приведены в порядок отводы линий МКК к группам: появился термин «комплексный отвод». Перемычки линий МКК перемонтировали так, чтобы «С. М. Тащаев доставал, а Е. А. Пронин головой не цеплял» (Станислав Михайлович, начальник цеха, был невысокого роста, а его заместитель — наоборот). Оборудование перекрасили, отводы расцветили по назначению — «подача потока», «отбор потока». А сколько сил отдали наши руководители усовершенствованию вспомогательных операций! И уже упоминавшаяся промывка оборудования перед вскрытием, и «продувка» фильтров с целью определения их параметров, и режимы подачи смазки, и модернизация МКК с обеспечением дистанционного управления потоками вместо примитивного ручного, и оснащение приборами контроля давления в отводах, чтобы бедному аппаратчику не лазать по трубам с ртутным «натекателем». Была изменена схема охлаждения основного оборудования, чтобы не «замораживать» «узлы уплотнения вала». Вспоминаю по памяти, но перечисление могу продолжать и дальше.
Все годы работы в химцехе я работал «под началом» двух замечательных руководителей — Геннадия Васильевича Табунщикова и Юрия Петровича Копеева. Строгие, когда дело касалось соблюдения технологии, они оставались контактными и доступными для общения людьми. Не всегда мы, их подчиненные, с восторгом встречали повышенную требовательность к соблюдению нарядной системы, к очередному техническому эксперименту на оборудовании, который, как правило, требовал большого статистического материала, а значит, дополнительной изнуряющей работы для рабочих по замерам температуры или вибрации элементов оборудования, отбору проб газовой смеси при выводе оборудования в ремонт. Правоту своих руководителей мы могли оценить позднее, когда надежнее становилась работа оборудования или безопаснее обслуживание. Особенно благодарил я Г. В. Табунщикова и Ю. П. Копеева за эту науку, когда самому довелось руководить людьми. Остаюсь благодарным и по сей день.
Руководители технологической службы не только продвигали свои идеи, но и поддерживали все разумное, что высказывали их подчиненные. Подготовка блоков к ППР (планово-предупредительному ремонту) всегда велась в ночную смену, чтобы обеспечить фронт работ «дневникам». И этот график воспринимался как непререкаемая догма. Измотанный тяжелой и ответственной работой «в ночь», в очередной раз увидев, что промыть полости аппаратов от загрязнений к необходимому часу в силу разных причин не удалось, я, молодой технолог смены «Г», предложил (наверное, первым озвучил то, что было в уме у многих) вести самооткачку блока на 8 часов раньше, в вечернюю смену. Предложение было быстро внедрено, график работ изменился, а у нас хоть на чуть-чуть облегчились условия труда.
Помню еще одно свое «рацпредложение». Видя, как меняют при ППР на «резервных» линиях МКК «подкачивающие» насосы резервных линий, не работавшие ни одного дня, я предложил чередовать работу основных и резервных линий, увеличив при этом межремонтный период. Предложение было внедрено.
Пусть простит меня читатель, что я часто упоминаю о себе, о своих предложениях. Дневников я не вел, пишу по памяти, на одном дыхании, поэтому и беру из памяти то, что лежит на поверхности. А память услужливо подсовывает сюжеты про себя, любимого.
Эта самая память сохранила больше достижений, чем промахов. За первые бывали премии, грамоты, дипломы, звания «Победитель социалистического соревнования 19… года». Иногда — медали и ордена. За промахи — другое. Но хватало у наших начальников ума за промахи наказать — и забыть. Жить и работать дальше. Это был общепринятый на заводе подход. Иллюстрацией к сказанному запомнились два случая.
При откачке блока перед «горячей обработкой» отключился вакуумный насос, и через «коллектор» оказались «подтравленными» пара аппаратов. Желая скрыть нарушение, инженер-технолог цеха ремонта объединил их с другими аппаратами группы. С началом «горячей обработки» фильтры нескольких аппаратов «сгорели» из-за попадания на них смазки извакуумного насоса. При расследовании виновник вел себя неискренне и после установления причин аварии был уволен.
И случай другого рода. Как-то на пересменке (я, работая сменным технологом, уже сдал смену после ночного дежурства) телефонные звонки подняли всех «в ружье»: аварийная воздушная течь в корпусе. С ЦДП рассекли корпус, межкаскадные коммуникации, локализовали аварию, определили текущий участок и через какое-то время нашли на нем открытый и «разглушенный» «дюймовый» клапан.
(Тьфу, ты! Никогда не думал, что так трудно описывать технические подробности. Хоть каждый термин в кавычки бери. Профессионалы разговаривают на жаргоне, который посторонним не всегда понятен. Остается надеяться, что посторонние заснут раньше, чем доберутся до этих строк.)
Продолжаю. Рядом со стравленным участком находился трубопровод, проходящий вакуумные испытания. Вакуумщики цеха ремонта, работавшие на нем, сдав смену, как оказалось, уехали на рыбалку. «Компетентные органы» взяли их под белы рученьки где-то на реке и доставили на завод.
Вакуумщик А. Маслов признал, что по ошибке он мог открыть этот злополучный клапан для стравливания обрабатываемого участка, чтобы на нем устранили в дневную смену обнаруженные неплотности. Подробности «ареста» Толя Маслов впоследствии сам нам рассказывал на работе. За промах, поставивший «на уши» технологический персонал всего завода, он был наказан материально, но еще долго работал рядом с нами.
Такую скучную обязанность производственного коллектива, как стенная печать, обязанность, которая была под пристальным контролем партийных руководителей разных рангов, на заводе и в цехе сумели превратить в яркое, ожидаемое всем коллективом явление. Первой стенгазетой, которую я помню в химцехе, была «Наша жизнь», которую редактировал Валерий Сергеевич Михайлов. Он же шутил по поводу названия: «Разве это жизнь?» В. С. Михайлов заложил высокий эстетический уровень газеты, который поддерживался и развивался во все годы ее существования.
При следующем главном редакторе — Геннадии Васильевиче Табунщикове — изменилось название газеты — «За коммунизм». Геннадий Васильевич, мой начальник, как-то раз привлек меня к оформлению газеты в качестве наклейщика заметок. Так началась моя многолетняя «сладкая каторга». Избранный вскоре редактором, я с душой занимался этим интересным делом. Цеховой художник Дмитрий Михайлович Куприсов блестяще оформлял каждый номер, Николай Николаевич Жидков рифмовал шутливые подписи к фотографиям и рисункам. Был интересен сам процесс выпуска, потому что все члены редколлегии и другие, привлекаемые к выпуску стенгазеты, были людьми творческими, сами по себе замечательными, не замыкавшимися только на производстве людьми. Надеюсь, и «потребителям» нашей продукции, работникам цеха, было интересно прочесть очередной номер газеты или увидеть себя в фоторепортажах с праздничных демонстраций, субботников или уборки урожая картошки.
Работа редколлегии всемерно поддерживалась руководством цеха. Помню, как-то раз из-за дефицита времени мы выпустили совмещенный номер газеты: ко дню Советской Армии — 23 февраля и «женскому» дню — 8 марта. Начальник цеха Станислав Михайлович Тащаев дружелюбно, но не без сарказма прокомментировал: «Нам домой как-то открытка пришла: «Поздравляем с 8 Марта, а заодно мужа Вашего с 23 февраля». Ваша стенгазета такая же».
Мое редактирование совмещалось с фотографической деятельностью для нужд цеха. Как-то я взмолился, что времени и средств, отрываемых от семьи, у меня не хватает на эту «общественную деятельность». Вскоре было приобретено и изготовлено необходимое оборудование для печати фотоснимков в цехе, реактивы и фотоматериалы. И хотя время для печати приходилось использовать урывками, отрывая его от работы, все это шло на пользу общественной жизни цеха.
В работе случались досадные промахи. И у моих товарищей, и у меня. Расскажу об одном случае. Работая технологом дневной службы, объезжая на велосипеде рабочие места своих аппаратчиков, заехал на группу № 78, где производилась замена узла уплотнения вала (УУВ) компрессора половинного расхода. Приехал, увидел и ужаснулся: опытный слесарь под присмотром опытнейшего, авторитетнейшего, обвешанного всеми возможными званиями и наградами моего аппаратчика, огромным газовым ключом проворачивает «замороженный» вал. То есть, делают то, что категорически делать запрещено, и об этом знает любой новичок. Вал, хоть и с хрустом, уже крутится. Распорядившись поставить на прогрев «замерзшую» ступицу, я, спустя некоторое время, дал разрешение на пуск «четверки». Насос включился и работал с изрядным шумом и вибрацией. Все понятно: подшипники вывели из строя. В вечернюю смену насос пришлось отключить для последующей замены. При дальнейшем расследовании я все рассказал, как было, взяв ответственность за происшедшее на себя. Был какой-то приказ о наказании, но переживания мои о нанесенном цеху ущербе были так сильны, что я считал себя недостойным продолжать работу в химцехе. Поделился с начальником участка Г. В. Табунщиковым. Геннадий Васильевич выслушал меня и отправил работать. Так и пришлось дальше трудиться, переживая свой промах.
В химцехе осуществлялась правильная политика — стажировка технологов на разных технологических рабочих местах: технологи корпуса — в здании № 3 (КИУ), и наоборот; и те, и другие — на ЦДП. Довелось и мне поработать какое-то время в здании № 3. Совершенно иные подходы к эксплуатации и обслуживанию оборудования, схемы, параметры. Все это я, в конце концов, выучил. Когда по памяти, когда по «шпаргалке» мог эксплуатировать, но легкости так и не испытал. Если упомянутый выше Г. И. Башкатов называл КИУ «восточным фронтом», то свои ощущения я в то время описывал фразой: «Работать в 3-м здании — как тигрицу целовать: страху много, удовольствия — никакого!» Знаю, что особого удовольствия не испытывали и работники здания № 3, временно попадавшие на работу в корпус № 2. Но этот период помог более рельефно ощутить весь технологический цикл разделения изотопов.
Еще работая аппаратчиком, я часто задавался мыслью: ведь должен же наступить момент, когда перекроют этот поток продукта с «закольцовки» на 79-й группе и скажут: «Все. Хватит! Бомбы складывать некуда!» И ведь дождался же! Сначала перешли на «мирную» продукцию, а потом настало время закрывать и отключать оборудование цеха.
Я был последним начальником технологического участка здания № 902. Последним, потому, что завод прекращал разделение изотопов урана диффузионный способом, а значит, мой участок прекращал свое существование. Процесс закрытия участка был достаточно длительный, с технологическими переходами и постепенной самооткачкой групп. Никаких особенных переживаний не было. Мы понимали, что в жизни многих произойдут значительные изменения, но никто не будет выброшен «за ворота».
В те последние месяцы работы корпуса № 2 вдруг снизился уровень секретности на нашем производстве. Заводской фотограф сделал серию замечательных фотографий. Так и я попал в фотолетопись химцеха. Самооткачка последней группы корпуса производилась в вечернюю смену. Я прошел по непривычно тихому корпусу к месту производства работ. Кроме персонала смены «А», мне встретился только один человек — главный диспетчер завода Волоргий Николаевич Сорокин, специалист и человек, вызывавший у меня огромное, до трепета, уважение.
Самооткачка завершалась. Я попросил разрешения у сменных аппаратчиков закрыть последний клапан, пригласил Волоргия Николаевича, он встрепенулся, прошел за мной, и мы в четыре руки закрыли последний межаппаратный клапан. Аппаратчик Александр Петрович Павлов повернул в положение «ОТКЛ.» последний ключ управления насосами, и в корпусе наступила тишина. Навсегда. Все. Делать в корпусе было нечего. Я, не оглядываясь, вышел.
Вот над головой ветеранов отвод от нагнетательного патрубка компрессора полного расхода ступени № 79/6. Это так называемый «отбор отступа». Включение его в работу производилось в случае появления большой воздушной течи в оборудовании цеха, одной из самых значительных аварийных ситуаций, какие могли возникнуть в корпусе.
Я перешел на другую работу, не связанную с «основной» технологией, отработал в должности заместителя начальника приборостроительного цеха почти 20 лет, вышел на пенсию, но не жалею ни об одном дне работы в химцехе и благодарен всем, с кем работал рядом.