Мы занимались тем, что не могли делать другие
В 1949 году я поступил в Московский механический институт, позже переименованный в МИФИ. Основное здание его располагалось в знаменитом доме Казакова, напротив Главпочтамта. Этот институт постепенно начинал входить в сферу интересов МСМ, но в то время еще очень незначительно. После окончания школы мне было более или менее безразлично, куда идти. Я хотел пойти в Институт геодезии и картографии, так как там был астрономический факультет, а в школе я увлекался астрономией. МВТУ я не рассматривал, потому что мне не нравилось это словосочетание. МГУ мне не нравился, поскольку там была какая-то непонятная элита. В результате я остановился на Московском механическом институте, где был приборостроительный факультет. Я жил на Колхозной площади; до Кировской, где и находился институт, было минут 15-20 пешком. После 1-го семестра нашу группу разделили на две спецгруппы, в которых обучение пошло под эгидой Минсредмаша, где студенты осваивали такие специальности, как инженер-физик, приборист, инженер-экспериментатор по аппаратурному обеспечению электрофизической аппаратуры. У нас был нормальный университетский курс физики, теоретической физики; кроме этого, было много инженерных наук, начиная с сопромата и кончая электроникой, причем в очень большом объеме. В те годы в МИФИ была уникальная программа, которой не было ни в одном другом вузе. Первые три курса я учился как попало, а потом «взялся за ум» и последние три семестра получал уже повышенную стипендию. На четвертом курсе я работал на кафедре и считал, что электронику знаю существенно лучше других.
Попал я во ВНИИА против моей воли. Я активно сопротивлялся тому распределению, которое произошло после окончания МИФИ. Дипломный проект я делал в Институте химической физики в спецсекторе, занимающемся аппаратурой, используемой при атомном взрыве. Например, в дипломном проекте я работал над осциллографом, который использовался при первом подводном ядерном взрыве. Я предпринимал отчаянные попытки остаться в Институте химической физики. Академик Н. Н. Семенов, лауреат Нобелевской премии, тоже хотел, чтобы я остался, даже звонил в Минсредмаш, но небезызвестная и очень уважаемая сотрудница отдела кадров нашего министерства по фамилии Тишкина оставила без внимания его просьбы. И 4 апреля 1955 года я пришел оформляться в отдел кадров завода №25. Я очень переживал из-за трудоустройства. Это был завод, а мне хотелось заниматься исследовательской работой. Судьба меня ожидала какая-то странная. Но буквально в течение первой же недели я встретил здесь людей, с которыми работал в Институте химии-физики и которые помогали мне в работе над дипломом. На заводе №25 они консультировали работы по аналогичной тематике: это была разработка осциллографической аппаратуры для проверки и испытаний отдельных узлов и устройств системы автоматики, в первую очередь, блоков автоматики. Поэтому я адаптировался в течение нескольких недель, и оказалось, что тот объем и характер знаний, который у меня накопился за время учебы и работы над дипломом, оказался востребованным. Так получилось, что я без всяких усилий со своей стороны оказался в группе лидеров среди тех молодых людей, которые вместе со мной пришли работать на завод в апреле 1955 года. Через 2 месяца я уже ездил в командировку в Вильнюс на завод, который вел подготовку к серийному выпуску осциллографов для предприятий Средмаша. Здесь я выступал как представитель Средмаша, «открывал ногой дверь» в кабинет директора и, можно сказать, приобрел какой-то жизненный опыт, потому что ездил совершенно самостоятельно.
Примерно к августу 1955 года, после моего возвращения из второй командировки в Вильнюс, меня назначают руководителем группы, состоящей примерно из 15 человек. Работа была очень интересной и так меня увлекла, что стала моим хобби на всю жизнь. Развитие электроники в СССР и за рубежом происходило на наших глазах, мы оказались причастными к этой проблеме и росли вместе с развитием этой области науки. В середине 50-х годов перед нами стояли невероятно сложные задачи: разработка новых видов аппаратуры, которые до сих пор не разрабатывались, или разработка совершенно новой техники, относительно которой сложилось устойчивое мнение ведущих специалистов страны, что ее разработать просто невозможно. Например, считалось, что нельзя сделать блок автоматики весом меньше 200 кг, поскольку это нарушение физических законов, и в первую очередь — закона сохранения энергии. Но оказалось — можно, и наши специалисты это доказали. Иногда удается что-то сделать, потому что не знаешь, что это невозможно. Но знать, что нельзя, и в то же время браться за эту разработку — здесь надо иметь не только талант, но и элемент здорового авантюризма.
Примерно через год-два начались более активные взаимодействия с разработчиками ядерных боеприпасов. Вначале мы были локализованы вокруг блока автоматики и обеспечивали контроль его параметров. Начиная с 1957-1958 гг. в нашем коллективе начал проявляться некий «глобализм», желание захватить то, что тебе не принадлежит, — в хорошем смысле этого слова. Нам хотелось захватить ту «среду обитания», где можно сделать что-то лучше, больше других, и мы не стеснялись оттереть кого-то локтями. Эту работу нам не очень-то и поручали, просто мы были молоды, деятельны, инициативны, нам хотелось работать, особенно над созданием аппаратуры для контроля боеприпасов и автоматики боеприпасов. Мы первые в отрасли занялись электроникой, микроэлектроникой, автоматизацией проектирования, надежностью, не говоря уже об электрофизике, физике высоких напряжений, где нам вообще не было равных благодаря уникальному таланту А. А. Бриша. Все эти достижения стали возможны благодаря умелой кадровой политике и царившему в нашем коллективе духу новаторства, новизны и, по большому счету, пренебрежения большими авторитетами. Самым большим авторитетом для нас были наши знания. Нужно сказать, что те идеи, которые выдвигались у нас в институте в конце 60-х годов, сейчас стали основополагающими в развитии всех боеприпасов и у нас в стране, и в США. Это показывает, что правда была на нашей стороне.
Жизнь так поворачивалась, что обстоятельства всегда фокусировались на мне. Наверное, мне просто везло, и я продвигался вперед не только профессионально, но и по служебной линии. Я, честно могу сказать, никогда специально этого не добивался, хотя все элементы честолюбия мне присущи. Когда я был начальником лаборатории, с 1964 по 1972 годы, то считал, что ничего большего мне в жизни не надо. Проблема была очень интересная, мы занимались разработкой аппаратуры для обнаружения атомных взрывов, и меня это полностью устраивало. В 1972 году из института ушел А. И. Белоносов, и возник вопрос, кто займет его место заместителя главного конструктора. Н. И. Павлов принял решение, что преемником Белоносова буду я. Первым моим шагом после назначения на должность заместителя главного конструктора было требование, причем категоричное требование, оставить мне должность начальника отдела, так как я не представлял себя без своего отдела. Мудрейший Николай Иванович посмеялся тогда надо мной и сказал, что буквально через полгода я этого уже не захочу. В 1987 г. я из заместителя превратился в первого заместителя. Это было совершенно неожиданное, без всякого внешнего повода, решение Николая Ивановича Павлова. Конечно, это решение было правильным, но только не применительно ко мне, а с точки зрения консолидации большего творческого потенциала в тематике СБЧ. К 1987 году, когда встал вопрос о новом директоре, наиболее походящей кандидатурой был, на мой взгляд, С. В. Медведев, который неоднократно исполнял обязанности директора, но он не проходил по требованиям кадровых служб Министерства. Были предложения взять на должность директора человека со стороны, но позиция Николая Ивановича по этому вопросу была жесткая. Павлов предложил на должность своего преемника меня.
То эпохальное выступление перед аудиторией, когда должны были состояться выборы директора, я помню и сейчас. Оно содержало несколько фундаментальных тезисов, которые должны были быть в основе технической политики института, его развития, расширения функций. Правда, в то время у меня не было никаких мыслей относительно гражданских областей применения нашей техники, все внимание было сосредоточено на оборонке, тематике ядерных боеприпасов. В момент, когда я был назначен директором, у меня было ощущение, что я достаточно хорошо знаю тематику института, области его деятельности, достаточно хорошо представляю, что нужно делать и как, поскольку много работал и с Николаем Ивановичем Павловым, и с Сергеем Валерьяновичем Медведевым. Я просто не ожидал, что возникнут области деятельности, в которых я совершенно ничего не знаю и не понимаю, как поступать. На самом деле, как и во всякой деятельности, есть некий второй, более глубинный слой знаний, который не лежит на поверхности и не виден человеку, не работающему в этой сфере. Этот слой оказывается очень непростым, а порой и более сложным, чем тот, который виден всем. Оказалось, что я совершенно ничего не понимаю в финансовой деятельности института: экономике и бухгалтерском учете. Поэтому первые два — два с половиной года я ежедневно открывал для себя новые вопросы, совершал поступки, которые приходилось совершать впервые. Я много и активно пытался узнать, как организована работа у нас и в других организациях, много ездил и во ВНИИТФ, и во ВНИИЭФ, специально изучал, как у них организована работа, какая у них структура, распределение обязанностей между руководством, между отделами, распределение работы в отделах... Всю организацию процесса у них я изучил, но для нас ничего не взял.
В 1988-1989 гг. под влиянием времени мы поняли, что можно заниматься не только тем, что предписано тематическим планом. Появилось понятие хоздоговоров, появилась возможность дополнительных работ, и все это совпадало с годами перестройки, когда было много шатаний и попыток по разным схемам организовать развитие института. Надо сказать, что основная часть руководства была едина во мнении, что нельзя конверсионные процессы, формирование новых направлений деятельности пускать на самотек. Это должно быть осмысленное, осознанное на уровне руководства института и не ниже, направление работы, за которое мы как институт беремся. Поэтому, используя принцип фирмы IBM: «Никогда не делай то, что хорошо получается у других», мы отбросили все направления, которые хорошо получались у других: телевизоры, бытовая и вычислительная техника, всякая хозяйственная утварь, и занимались только тем, что другие вообще не делали и где мы являлись монополистами. Надо отметить, что все это у нас получалось не сразу, и за эти годы было очень много высказываний: зачем нам нейтронная или рентгеновская тематика, надо ее закрыть, так как она нам ничего не дает, от нее одни сплошные убытки, министерство ее не финансирует... В рамках этого этапа появилась нейтронная тематика и аппаратура, основанная на нейтронных генераторах, рентгеновская тематика и аппаратура, основанная на рентгеновских генераторах, датчики давления; одновременно развивалась медицинская тематика.
Два направления у нас начали развиваться совершенно неожиданно, так скажем, полуадминистративным путем, благодаря удачному стечению обстоятельств. Дело происходило в конце 1992 г. в Горьком. Мы с Виталием Федоровичем Коноваловым ехали в НИИИС на совещание, посвященное вопросам микроэлектроники, и в конце совещания НИИИС должен был предложить какое-то средство для контроля излучения. Я узнал об этом буквально за час до начала совещания и сказал Виталию Федоровичу, что мы в этом вопросе могли бы сделать гораздо больше. Коновалов активно поддержал мою инициативу. Надо сказать, что как раз в это время в обществе активно обсуждался вопрос о кражах ядерного материала, и в связи с этим стал подниматься вопрос о сохранности ядерных материалов. Мы в это дело очень активно «встряли», в середине лета 1993 г. состоялась коллегия министерства, где нас назначили головным предприятием по этой проблеме, и у нас довольно быстро сформировалось направление, связанное с аппаратурным обеспечением учета и контроля ядерных материалов.
Направление, связанное с АСУ ТП, возникло аналогично. В том же разговоре В. Ф. Коновалов пожаловался на то, что провел совещание по АСУ ТП, было полно народу, каждый гнул свое, и получилось не совещание, а какой-то хаос. Я тут же сказал, что мы в институте тоже занимаемся измерительной техникой, попросил пригласить и нас на следующее совещание. В то время основной упор по тематике АСУ ТП делался на СНИИП как основоположника разработки и производства дозиметрической аппаратуры, аппаратуры контроля радиации. Однако в 1993 г. в СНИИПе были сильны внутренние противоречия, и руководство этого института решило, что тематика АСУ ТП экономически не очень им интересна, и основной упор они сделали на оборонную тематику. Так к середине 1993 г. мы оказались лидерами в этом направлении, хотя ни опыта, ни особых достижений у нас не было. Мы просто декларировали, что всю жизнь занимались автоматизированной измерительной аппаратурой.
К осени 1993 г. всерьез встал вопрос: либо мы занимаемся АСУ ТП, либо не занимаемся. В этот момент возникла полубезумная идея — а почему бы не купить лицензию? Как она возникла, я даже вспомнить не могу. До нас уже велись какие-то переговоры с «Сименсом» и «Вестингаузом», они очень активно пытались проникнуть на наш рынок, были готовы создать здесь совместные предприятия, это была самая модная в тот момент линия развития экономики. В том, что нас стали активно привлекать к переговорам с представителями этих фирм, величайшая заслуга Льва Дмитриевича Рябева. Он с самого начала считал, что мы просто должны освоить эту область техники. В октябре-ноябре 1993 г. вышел приказ министра, в котором мы назначались головными по тематике АСУ ТП, и идея покупки лицензии приобрела конкретные очертания. Когда встал вопрос, с какой фирмой работать, мы предложили ведущим мировым фирмам «Сименс» и «Вестингауз» представить нам на рассмотрение лицензионные договора. Переговоры были непростыми и длились несколько месяцев. Вначале они категорически не хотели заключать договора и лоббировали идею совместного предприятия. Действуя на интуитивном уровне, я сразу же сказал, что мы никогда не будем создавать совместное предприятие, потому что есть опасность, что мы потеряем управление, и неизвестно, что получим в результате. По целому ряду сложнейших критериев из двух фирм мы выбрали «Сименс». Это было правильное решение, хотя и в тот момент были некие негативные черты, и они остались до сих пор... В перспективах развития этого направления нам снова помог разобраться Л. Д. Рябев. Хочу еще раз подчеркнуть, он нам очень верил и помогал по мере сил. Больше всего в жизни я боюсь, что не оправдаю когда-нибудь его доверие.
Модель моего поведения состоит из отдельных деталей, из интуитивного разделения на «важное» и «не важное», на то, чем нужно заниматься и чем не нужно заниматься. На первый взгляд, никакого плана действий на день нет, расписание формируется спонтанно, и тем не менее, я каждый день знаю, что нужно делать, почти всегда ранжирую эти дела на несколько слоев, какой-то слой обязательно делаю, какой-то — частично делаю, какой-то не делаю совсем. Из этого и состоит жизнь. У нас в руководстве во все времена была хорошая, сильная команда. С точки зрения модели руководства у меня нет ничего общего с Николаем Ивановичем Павловым. Николай Иванович был очень хорошим руководителем, я, видимо, «средней руки» руководитель, но, надеюсь, и не самый плохой. Если бы директором был Сергей Валерьянович Медведев, я точно знаю, как бы он себя вел, он неоднократно исполнял обязанности директора, это была бы третья модель поведения. Вместо меня мог быть и Герман Алексеевич Смирнов, у него была бы четвертая модель, он не был бы похож ни на меня, ни на Медведева, ни на Павлова. Хорошие руководители — они все творческие люди. Мне всегда было интересно работать. Это крупнейшее везение в жизни, это было и раньше, и сейчас: я могу работать сколько угодно и где угодно. Это для меня не работа, это нормальная жизнь, это и хобби, и отдых одновременно. Я много лет не был в отпуске, но это не насилие, не похвальба. Работа в сочетании с игрой в теннис и горными лыжами позволяет мне чувствовать всю радость жизни!