Мы жили трудно, но гордо
Я родом из украинского городка Лубны, что на Полтавщине. С самого начала Великой Отечественной мы уже были под немцами. Мы — это я, моя старшая сестра, мама и бабушка. А папа ушел на фронт. В 41-м мне исполнился год…
Нашу хату заняли фашисты — разместились на постой. У нас они стояли до освобождения Лубнов советскими войсками — до 1943 года.
Голод был страшный! Всегда хотелось есть! Когда немцы садились за стол… А я рос бойким. Попляшу перед ними, и они бросят мне кусок. Как собачка схвачу — и к бабушке. Чтобы поделила на всех. А мама, чтобы добыть для нас пропитание, ходила по окрестным деревням — меняла вещи, что у нас еще оставались, на продукты.
Помню бомбежки. Бабушка схватит нас в охапку — и в погреб. Там мы падаем на колени — и читаем молитву: «Отче наш, иже еси на небесах. Да святится Имя Твое, да придет царствие Твое, да будет воля Твоя…».
Бабушка Одарка — Дарья Еремеевна — была женщиной мудрой. Поняла, что дальше все вместе не проживем — не пропитаемся. И посоветовала моей маме Анне Афанасьевне: «Бери детей — Витю и Нину — и иди шляхом. Иди как нищая. Кто подаст — тот подаст. Что будет — то и будет. А в хате пропадем».
Мама — меня на руки, Нину — старшую сестру — за руку… И шляхом, шляхом… По дороге нас не раз останавливали немцы. «Партизан?» — тыкали автоматом в лицо. «Да какой партизан!» — защищалась мама, крепко прижимая нас с сестрой к своей груди. А на нас крестики были — крещеные мы. То ли по Божьей воле, то ли… Не знаю как… Но мы остались живы.
О-о-ой, шли мы, шли… Мама постучит то в одну хату, то в другую… А оттуда: «Заходите, миленькие, заходите, но есть-то нечего…».
Мы набрели на дальний хутор. Он был окружен густыми лесами. Немцев на хуторе не было — боялись партизан. Одна из местных баб посоветовала маме: «Вон там живут две сестры — Гарпина и Оксана. У них большое хозяйство. Может, и для тебя найдется работа. Детей и себя прокормишь».
Так мы оказались у Гарпины с Оксаной. «Все вместе работаем — все вместе едим», — сказали маме сестры. Не обманули. Мы жили и работали дружно. А когда хутор заняли советские войска… Около хаты сестер расположились санитарные машины. Медсестры и санитарочки нас с Ниной постоянно подкармливали. Даже шоколадом угощали. А мы ж не знали, что такое шоколад, выплевывали. «Вкусно! Пробуйте!» — ласково обращались к нам женщины. А уж как тискали нас, обнимали, целовали… Наверное, у них тоже где-то остались дети. Тоже голодали. Бедствовали.
День Победы мы встретили на хуторе. То ли в колокол церковный били, то ли рельсой громыхали… И все кричали: «Победа! Победа!». И — стоял такой бабий рев! Жуткий! Казалось, радоваться бы надо… Но многие уже потеряли мужа, сына, брата… Жила на хуторе баба Бурячка — так ее все называли. Она рыдала на весь хутор. Война забрала у нее единственного сына.
В честь победы хуторских жителей собрали на праздничный кулеш. Это пшено, картошка и лук, зажаренный на сале — со шкварками.
Вскоре с фронта вернулся папа. С хутора мы перебрались в родные Лубны.
Помню, как мы, мальчишки, выжидали на улице, когда же поведут пленных немцев — они в Лубнах строили железнодорожный вокзал и школу. А выжидали, чтобы со всей ненавистью бросить в фрицев камни и прокричать: «Фашисты!».
Помню, как за год до победы везли на волах наших раненых солдат. И хуторские бабы искали среди раненых своих…
В нынешнем году наша страна отметила 70-летие Великой Победы. Девятого мая был большой праздник и в Кирово-Чепецке. Был торжественный митинг у мемориала «Вечный огонь». Людей собралось множество. А я 9 Мая не могу выйти из дома. И так каждый год. Меня душат слезы. Ведь война прошлась по всей нашей семье…
Мой отец — Федор Демьянович — был в окружении. Попал сразу же — еще около Лубнов. Из окружения вывел какой-то дед. Да получилось так, что прямо в пасть фашистам. Тех солдат, кто был из местных, как мой отец, немцы послали на трудработы. Не местных отправили в плен. Папа работал в депо: ремонтировал вагоны, паровозы. После освобождения Лубнов от фашистов его забрали в штрафбат. На фронт.
У бабушки, кроме моего папы, были еще три сына и дочь. Один из сыновей — Иван — прошел всю войну. Вернулся домой с медалями на гимнастерке.
В середине 70-х годов я навестил родные Лубны. Гостил у дяди Вани. Как-то мы решили с ним пообедать в ресторане. И вдруг я вижу, как дядя Ваня весь изменился в лице. «Что случилось?» — испуганно спросил я его. «Пойдем отсюда! Немедленно!» — дядя Ваня резко встал из-за стола. Оказалось, что в ресторан зашли туристы из Германии. И от немецкой речи моего дядю просто перевернуло. «Кормят этих гадов! Они топчут нашу землю!» — бросил он в сердцах. На мои объяснения, что уже другое время и Германия другая, дядя Ваня не реагировал…
Другой бабушкин сын — Николай — попал в плен. Затем его отправили в Германию — работал на ферме, на богатого немца.
О дяде Коле мы долго ничего не знали. А когда он вернулся… Столько в его сторону было презрения — на немцев же работал! Он с трудом устроился на работу — учеником токаря на завод. Но все сложилось в жизни более-менее удачно. Дослужился до главного механика, преподавал в техникуме. Однако о войне никогда не вспоминал. Такая у него в душе была боль! Его и спросить-то ни о чем нельзя было — он словно онемел…
Третий бабушкин сын — Сергей — тоже был в плену. У Лубнов и попал к немцам в руки. Как и моего отца, его тоже отправили на трудработы. А после освобождения Лубнов советскими войсками забрали в штрафбат. На фронт.
Тетя Лена — бабушкина дочка — в годы войны была фельдшером. Ее и доктора немцы заподозрили в помощи партизанам. Обоих забрали в гестапо. Пытали. Но каким-то чудом тетя Лена и доктор остались живы.
Был у моей мамы брат Александр. У него своя военная история. Он вернулся домой с фронта… с женщиной и маленьким ребенком. «Це хто?» — спросили его родные. «Моя жинка и мое дитя», — ответил Александр. «А як же Вера?» — напомнили о его настоящей супруге, которая ждала его всю войну. И тут Александр достает из шинели письмо: «Мне написали, что Вера и мои четверо деток погибли». — «Они живы! Ты не доложен осиротить Веру и детей!». Александр взялся за голову: «Я обязан этой женщине жизнью. Она выходила меня в госпитале после тяжелого ранения».
Новую жинку родные Александра убедили, что ей нужно уехать. Она уехала. Вместе с ребенком. Благородная оказалась женщина. А для Веры, насколько я знаю, эта история навсегда осталась тайной: ни слова о ней не слышала, ничего такого не подозревала.
Был у мамы и брат Роман. Он тоже прошел всю войну. Мама ездила к нему в Харьков, где он жил, была для него сиделкой. После каждой операции из тела фронтовика вытаскивали осколки за осколками…
Был у меня и дед — Демьян Акимович. В 1942-м у него не выдержало сердце — не мог смириться с тем, что в нашей хате хозяйничали немцы…
Родные для меня люди живут на Украине и сегодня. Но наша связь оборвалась. Из-за украинских событий. Видимое, так и не побываю на родине…
Я почему военное детство вспомнил… После окончания школы уехал в Воронеж, к родственникам. Стал работать токарем. Как-то иду по городу и вижу объявление, что начинается прием на учебу в Южно-Уральский политехникум — в Воронеже было его отделение. Смотри-ка, подумал я, и общежитие будет, и стипендия. Значит, не буду голодным, и будет крыша над головой. И я так захотел увидеть Урал!
Поступил. Учился хорошо. Когда поступал, не знал, что этот техникум готовит специалистов для атомной отрасли. Я даже вызов на учебу ждал три месяца: меня тщательно проверяли на благонадежность, поэтому с вызовом не спешили. Тем более, что я и мои родные были в оккупации, а кто-то — и в плену, на работах в Германии, в штрафбате.
Учебную практику мы проходили в секретном Челябинске-40 — на знаменитой «сороковке», где создавали атомную бомбу. У меня было ощущение, что после голодного военного детства я попал в коммунизм: в магазинах «сороковки» полки были забиты разным товаром, в столовой кормили на убой. А в подарок родным я даже купил электроутюг — у нас, на Полтавщине, да и в Воронеже тоже, в то время еще не видели таких бытовых приборов.
Практику проходили в 1958 году. А в 57-м там произошла первая крупная радиационная авария — на челябинском заводе «Маяк». И мы, практиканты, тоже понахватали немного радиации — «звенели». Наш врач нам говорила: «Парни, лет пять детей не заводите — зачем вам страдания?!». Но русский народ — как тараканы живучи: некоторые поспешили жениться, и ничего, слава Богу, пронесло.
Я окончил техникум с отличием. Мне предложили самому выбрать место своей будущей работы. Можно было поехать или в Красноярск-26, или в город Шевченко, или в Киров (Кирово-Чепецк вообще не упоминали). Посмотрел по карте… Киров — близко от Москвы, да и до родной Полтавщины не так далеко. Выбрал Киров.
Это было в 1961 году. Нас тогда приехало на Кирово-Чепецкий химзавод 23 выпускника техникума. А всего на химзавод в том году приехали 150 молодых специалистов из лучших учебных заведений страны.
Добрался до Кирова, как и напутствовали в техникуме, потом (тоже сказали: «В обязательном порядке») направился в военную комендатуру. Там объяснили, как попасть в Кирово-Чепецк: «Возьмешь такси за рубль и доедешь».
А была весна. На Украине в эту пору все цветет. А в Вятке… Серое небо, грязь, тоска… И куда еду?
На работу меня принимал лично главный инженер химзавода Борис Петрович Зверев. «Откуда ты? Покажи диплом, — строго сказал он мне. — Пойдешь в центральную научно-исследовательскую лабораторию». Тогда именно так называлась центральная заводская лаборатория — была приравнена к НИИ.
Руководил лабораторией доктор технических наук Абрам Львович Гольдинов. В лаборатории работали специалисты — один умнее другого. Поговоришь с ними — и сам становишься умнее. «Я хочу на производство», — пытался я сопротивляться Звереву. «Прошу мне не возражать», — сказал Борис Петрович.
Я проработал в лаборатории пять лет. За это время заочно окончил Ивановский химико-технологический институт. И стал проситься, чтобы меня перевели на производство — это была моя давняя мечта.
Долго не отпускали. Но потом, под моим напором, все же сдались. Так я попал в цех, где занимались сырьем для фторопластов — хладонами, мономерами. А без фторопластов оборонную промышленность вообще представить нельзя: они устойчивы к низким и высоким температурам, к агрессивным средам.
Затем я стал начальником этого цеха. Руководил почти три десятилетия.
В 2007 году я уволился с химкомбината (уже был не химзавод). Новые хозяева предприятия решили омолодить коллектив, а потому пенсионеры стали лишними. А ведь сколько я пережил генеральных директоров комбината!
Меня пригласили на новое производство по выпуску теплоизолирующих плит на основе полистирола. На это предприятие, новое для Кирово-Чепецка, ушли со мной и некоторые специалисты цеха, где я был начальником. Отличные специалисты! Замечу, что во времена Средмаша (именно тогда я и поступил на работу на Кирово-Чепецкий химзавод) дураков не брали. И с годами заводские специалисты превращались в настоящих асов своего дела. В уникальных мастеров.
Приведу пример. Выпуск теплоизолирующих плит осваивали по китайской технологии — из самой Поднебесной работали кадры. Но они никак не могли осуществить пуск нового предприятия: сидят, сидят, что-то кумекают, а дело с мертвой точки не сдвигается.
Китайцы решили отдохнуть — улетели к себе на родину. И за дело взялись воспитанники химкомбината. Китайцы возвращаются — а у нас вовсю идет производство! У них даже глаза от этого стали шире.
Сейчас теплоизолирующие плиты покупают на все стройки. Есть они и на сочинских олимпийских объектах.
В 71 год я ушел на пенсию. Уже четыре года активно занимаюсь садом — люблю копошиться в земле. Встречаюсь со школьниками — рассказываю о прошлом Кирово-Чепецкого химкомбината, агитирую ребят, чтобы они учились, получали технические специальности и шли работать на это предприятие.
У комбината — славная история. А какие люди строили и развивали КЧХК! На том резерве мыслей и идей, который в свое время наработал главный инженер Кирово-Чепецкого химзавода Борис Петрович Зверев, комбинат держится до сих пор — живет и работает. А Борис Петрович, об этом не надо забывать, творил при Средмаше! И нас учил, как надо работать: не от звонка до звонка, а так, как требует производство.