Абрамов Евгений Петрович

44 года в службе дозиметрии

Я из города Рамен­ского Мос­ков­ской обла­сти. Это 47 километ­ров от Москвы. Самая напряжен­ная желез­ная дорога. Един­ствен­ная дорога с лево­сто­рон­ним движе­нием. Зна­ете?

Вот там я родился в 1927 году. Жизнь была очень тяже­лая. В 44-м году скон­ча­лась мама. Ей было сорок два года. Мы оста­лись вдвоем с сест­рой. Папа в армии. А у нас свой дом, коза. При­хо­ди­лось и веники заго­тав­ли­вать, и сено — все сами.

Закон­чил Мос­ков­ский элек­троме­ха­ни­че­ский тех­ни­кум им. Кра­сина. Он в церкви рас­по­лагался на Большой Гру­зин­ской, 13. Тогда я ездил в Москву из Рамен­ского каж­дый божий день. С Ком­со­мольской до Бело­рус­ской на метро. А с Бело­рус­ской до Большой Гру­зин­ской — на трам­вае. Уже рас­счи­ты­вали, где дверь вагона оста­но­вится. Народу было тогда полно. И в трам­вае висели, и в метро бит­ком. Метро-то насчи­ты­вало всего несколько веток.

На послед­нем курсе про­хо­дил прак­тику на Бауман­ской, на заводе «Физпри­бор». Вот там я впер­вые уви­дел пере­счетки. Это такая уста­новка, кото­рая счи­тала импульсы. Сек­рет­ный цех. Нас не пус­кали туда. Ну, как-то мы всё равно про­хо­дили. Потом, когда я попал в Челя­бинск, снова уви­дел такие пере­счетки. Подумал: «Ну, надо же».

После прак­тики нас при­гла­сили на Солянку, 9. Там рас­по­лага­лось Пер­вое Глав­ное Управ­ле­ние при Совете мини­стров, кото­рое занима­лось атом­ной энергией. Дев­чат аги­ти­ро­вали поехать в Челя­бинск-40. Куда ехать, не уточ­няли. Гово­рили — «на Урал». Усло­вия обещали хорошие. «Нигде вы ничего такого не доста­нете, как там. Там и машину швей­ную, и иглы, и ткани руло­нами можно купить, будете шить в свое удо­вольствие». В общем, аги­тация была на пол­ную катушку. Пар­ням обещали рыбалку, охоту, спорт. То есть пред­ста­ви­тели кад­ров умели уго­ва­ри­вать. И потом, они знали обста­новку. Ну, саги­ти­ро­вали. Мы подпи­са­лись, анкеты запол­нили.

Потом нам ска­зали: вот такого-то числа при­дете на Казан­ский вок­зал к 30-му окошку. Вас там встре­тят. В целом нас чело­век пят­на­дцать при­шло. Биле­тов не покупали, с ком­со­мольского учета не снима­лись, с воин­ского не снима­лись. Все за нас делали соот­вет­ствующие органы.

Поса­дили нас в поезд, при­езжаем в Челя­бинск. Посе­ли­лись в гости­нице на Торго­вой улице. Потом подали «колом­бины». «Колом­бины» — это такие трех­тон­ные машины, ЗиС, для пере­возки лич­ного состава. Из Челя­бин­ска пере­пра­ви­лись в Кыштым. И уже за Кыштымом…

Зна­чит, выхо­дим. Два ряда колю­чих про­во­лок. Про­ве­ряют паспорта. В общем, при­везли нас в зону, она назы­ва­лась «База-10». Паспорта ото­брали, дали времен­ные удо­сто­ве­ре­ния — книжечки разме­ром с проф­союз­ный билет.

Посе­лили нас на про­спекте Ста­лина. Дом 31, по-моему. Здо­ро­вен­ная ком­ната, почти казарма. Нас — чело­век восемь­де­сят. Двухъярус­ные койки: хочешь — внизу рас­по­лагайся, хочешь — вверху. Тум­бочка и стул, больше ничего.

Там мы пожили недолго, не больше недели. На ДОКе, дере­во­об­ра­ба­ты­вающем ком­би­нате, уже стро­и­лись бараки. Они очень быстро стро­ятся. Дере­вян­ные, засыпка там. Это 1948 год. Пере­се­лили нас в эти бараки. Там уже ком­наты на четыре койки. Тут и сто­лик посе­ре­дине, и крас­ный уго­лок имелся в этом бараке. И комен­дант. Все как полага­ется.

Нас, моск­ви­чей, посе­лили вме­сте: я, Серега Гагар­ский, Борис Мака­ров и Нико­лай Кузин. И один из нас женился: Борис Мака­ров, раньше всех. При­вел жену прямо в эту общагу. Они спали на одной койке. А Серега Гагар­ский — сын гене­рала, в Москве он жил на улице Горького, 4, мы у него выпуск­ной отме­чали — он такой чув­стви­тель­ный был, спал плохо. Чтобы ничего не слышать, он голову пря­тал под подушку. Ну, и на Борьку обижался.

Потом я начал встре­чаться с Зиной, будущей женой. Мы рас­пи­са­лись 2 сен­тября 1950 года. При­чем, что инте­ресно. В тот день заклю­чен­ных пере­бра­сы­вали с одного объекта на дру­гой. И на это время в мага­зи­нах все спирт­ное уби­рали. В апте­ках уби­рали все спир­то­вые настойки. Спирт­ного нигде нельзя было купить, все изымали из торговли. Это как в Луж­ни­ках: на фут­бол идешь — не то чтобы водку, даже пива не купишь. И тут так же. Потому что когда заклю­чен­ных пере­во­дят, они где-то что-то все равно достают.

А у нас сва­дьба. И мне при­ш­лось обра­титься к Нико­лаю, шоферу началь­ника хозяйства (у него жена рабо­тала вме­сте с моей женой, хими­ком). У него в запасе была бутылка шампан­ского. Я говорю: «Коль…». И мы зашли — соседка, я и этот води­тель — за бутыл­кой шампан­ского. Такая вот сва­дьба была. Потом мы здесь, в Обнин­ске, празд­но­вали 60-летие брака, я рас­ска­зал об этом. Вспом­нили.

Так вот, я женился и Зину тоже при­вел в барак. Но у нас к тому времени уже сво­бод­нее стало. Кузин был такой шуст­рый: он, когда женился, «крас­ный уго­лок» захва­тил. Потом гово­рит: «Жень, я полу­чаю ком­нату, пере­би­райся сюда, я с комен­дан­том дого­во­рился». И мы с Зиной в «крас­ном уголке» посе­ли­лись. То есть, видите, в 48-ом при­е­хали, в 50-м уже рас­пи­са­лись. Я жил на Песоч­ной улице, она — на Зеле­ной. Пока не поже­ни­лись, встре­ча­лись только на улице. При­чем рабо­тали на одном заводе, в одной лабо­ра­то­рии. Но друг к другу не имели права захо­дить. Там все было строго, пус­кали только по спис­кам.

Ну, все-таки «крас­ный уго­лок» есть «крас­ный уго­лок». Мы не осо­бенно долго там задержа­лись. Сразу, как рас­пи­са­лись, подали заяв­ле­ние на жилье.

Не помню, Громову или Демья­но­вичу мы отдали заяв­ле­ние на квар­тиру? Нас поста­вили на оче­редь. И мы довольно быстро полу­чили ком­нату на про­спекте Ленина, около самого озера.

Фун­дамен­таль­ный дом. Хороший. Один из двухэтаж­ных кирпич­ных домов. Ком­ната фона­ри­ком.

Посе­ли­лись мы в этой ком­нате вдвоем с Зиной. А в сосед­ней ком­нате — оди­ночка, Зоя Вой­тенко. И я сразу подал заяв­ле­ние на отдель­ную квар­тиру. Говорю: «Пока нам и ком­наты хва­тит, но скоро и квар­тира пона­до­бится. Вот будет у нас ребе­нок, мы при­ве­зем маму с родины».

При­няли заяв­ле­ние. И я как уга­дал. В 51-м у нас рож­да­ется пер­вая дочь, Ирина. Тогда яслей не было. Вызвали тещу. Чтобы она могла к нам при­е­хать, десять анкет запол­нишь, десять подпи­сок дашь, только тогда пус­кали. При­е­хала мать жены, с нами жила. В 54-м году роди­лась вто­рая дочь, Свет­лана. Быто­вые усло­вия жизни уже были вполне при­лич­ные. Кино­те­атр был и театр тоже. Я купил машину. Полу­чил отпуск­ные, жена декрет­ные, и теща про­дала свои пол­дома в Буе Костром­ской обла­сти. Я сразу купил себе «Победу». Пред­став­ля­ете? Мне — 26 лет, жене — 23. Пер­вая поло­вина 50-х. А мы уже имели машину. Неплохо.

Зарплата у меня была 1200 руб­лей, плюс за вред­ность. Большая облу­ча­емость была на нашем объекте. А самым вред­ным был 25-й завод, объект «Б», где мы с женой рабо­тали. Он сна­чала назы­вался по фами­лии руко­во­ди­теля. Тогда они назы­ва­лись «хозяйства»: хозяйство Точе­ного, хозяйство Громова, потом Демья­но­вича. А еще было клад­бище по имени пер­вого покой­ника — «хозяйство Лысенко». Потом оно стало самым большим в городе.

Мед­осмотр был, по-моему, раз в год или раз в полгода. Кто пере­би­рал дозы, того по состо­я­нию здо­ро­вья выво­дили с основ­ного про­из­вод­ства на месяц или два. Дозиметр давали каж­дому. И опре­де­ляли, какую дозу полу­чил. И накап­ли­ва­лось, накап­ли­ва­лось. Вот для инте­реса ста­рый спи­сок. У меня 270 бэр, или 270 сан­ти­зи­верт, как назы­ва­ется. По терми­но­логии, по ГОСТу. У меня 270. Мак­сималь­ная годо­вая — 85. А допу­стимые нормы — сна­чала 50 уста­но­вили, потом 30, потом 15, потом 5. И вот уже послед­ние меж­ду­на­род­ные нормы — 2 бэра в год (2 сан­ти­зи­верта). Пред­став­ля­ете, какие были дозы у нас?

У меня жена при­бо­лела. Там ей вто­рую группу дали. Отправ­ляли в 6-ю кли­нику, в Москву. Она ведь рабо­тала со мной вме­сте в одной лабо­ра­то­рии, про­во­дила радио­хи­ми­че­ские ана­лизы.

Я занимался радиомет­ри­че­скими изме­ре­ни­ями радио­ак­тив­но­сти в образ­цах, кото­рые после облу­че­ния урана, при обра­ботке плу­то­ния, при­но­сили из отде­ле­ний.

Один раз про­вожу изме­ре­ния, и что-то у меня счет то большой, то маленький, то большой, то маленький. Я к началь­нику лабо­ра­то­рии. Говорю: «Яков Порфи­рье­вич, это что такое?» А он в это время с Кур­ча­то­вым про­хо­дил по кори­дору и гово­рит ему: «Игорь Васи­лье­вич, гляньте». Кур­ча­тов посмот­рел, кив­нул: «Наблю­дайте, наблю­дайте». А на самом деле полу­чи­лось, что элек­три­че­ское поле в иони­за­ци­он­ной камере, а там горя­чие частицы. И вот они к элек­троду то ближе, то дальше, счет то уве­ли­чи­ва­ется, то уменьша­ется. То есть фак­ти­че­ски ничего не меня­лось, а про­сто накладка полу­чи­лась.

Потом меня вывели с объекта на год. Вывели сна­чала в ЦЗЛ — Цен­траль­ную завод­скую лабо­ра­то­рию. Ну, что с таким делать, кото­рому на основ­ное про­из­вод­ство нельзя, здесь срок кон­ча­ется. При­глашают в кадры: «Вам дальше здесь рабо­тать нельзя, вас отсюда выво­дят». Куда? Не гово­рят, куда. Я говорю: «Я из Под­мос­ко­вья, хотел бы поближе к родине». Мне «объект Бло­хинцева» пред­лагают. Спраши­ваю: «Это где?» — «Подпишите, тогда скажем, где он нахо­дится». Пред­став­ля­ете, как было? Не гово­рили. Потому что сек­рет­ная информация. Я даю подписку. И тогда мне сообщают адрес: Мало­я­ро­сла­вец, 1. Смотрю по карте. Мало­я­ро­сла­вец. Москва. Рамен­ское рядом. Согла­сился. Вот так в декабре 1954 года я попал в Обнинск.

При­е­хал туда, захожу в отдел кад­ров. Иван Саве­лье­вич Бур­лака, майор КГБ, мне гово­рит: «Твою квар­тиру уже отдали, ты задержался на две недели». Ну, что? Отдали — зна­чит отдали. Что ж делать? Дают мне ком­нату 24 метра в трех­ком­нат­ной квар­тире. А нас пять чело­век: двое детей, теща и мы с женой. Вме­сте с сосе­дями Воло­дей Попо­вым и Арка­дием Шиман­ским в одной квар­тире жили.

Через неко­то­рое время мне предо­ста­вили двух­ком­нат­ную квар­тиру. А нас пять чело­век. Подаю на расши­ре­ние. Полу­чил трех­ком­нат­ную. Дети вырас­тают, внуки появ­ляются. Потом делить при­ш­лось в обрат­ную сто­рону.

На работу я попал в отдел ТБиД (отдел тех­ники без­опас­но­сти и дозимет­рии) к Чере­ваню Григо­рию Федо­ро­вичу. И про­ра­бо­тал здесь, в службе «Д», в службе дозимет­рии, сорок четыре года.

Наша служба нахо­ди­лась в Глав­ном корпусе ФЭИ. Обслужи­вали первую промплощадку, где рабо­тали с радио­ак­тив­ными веще­ствами. Там были уско­ри­тели, критсборки, были химики, рентге­нов­ские уста­новки. В общем, у нас на кон­троле было около 1000 чело­век. Мы про­ве­ряли их дозы и рабо­чие места обсле­до­вали. На критсбор­ках снимали коэффици­енты Dн/Dг, чтобы опре­де­лить дозы.

Один раз был такой слу­чай. При­везли из Москвы кобальт-60, 200 Кюри актив­но­стью. Все при­боры зашка­лили. Чтоб захо­ро­нить кобальт, его в трубу опус­кали. Глав­ный инже­нер на 52-м зда­нии, Костырев Георгий Бори­со­вич, при захо­ро­не­нии этого источ­ника полу­чил большое пере­об­лу­че­ние рук. При­ш­лось ему отнять пальцы. И этот кобальт долго был на тер­ри­то­рии корпуса «В», в могиль­нике. Потом начали стро­ить могиль­ники уже основ­ные, а этот прямо на тер­ри­то­рии инсти­тута хра­нился.

Началь­ник лабо­ра­то­рии Смир­нов-Аве­рин к каж­дому празд­нику, к майским и к ноябрьским, орга­ни­зо­вы­вал уборку тер­ри­то­рии. Загряз­нен­ные муфель­ные печи, посуду, спец­одежду закапы­вали в ямы на тер­ри­то­рии корпуса «В». И вот при­шло время, когда зам­на­чаль­ника отдела ТБиД Забе­лин Петр Алек­се­е­вич пору­чил мне этот источ­ник извлечь и захо­ро­нить в спе­ци­аль­ном могиль­нике. Были зака­заны кран, машина, труба с пес­ком. Источ­ник был извле­чен из могиль­ника дистанци­онно и помещен на машину в трубу с пес­ком. Мощ­ность дозы на поверх­но­сти была 60 тысяч мик­ро­рентген в секунду (60 мил­ли­рентген в секунду). Очень большие дозы. Мы сде­лали все, все засыпали, все вывезли. И в моей тру­до­вой книжке запи­сано: «За выпол­не­ние осо­бого зада­ния два­дцать руб­лей премия».

Так что тру­до­вая книжка у меня полна запи­сей. И благо­дар­но­сти, и поощ­ре­ния. И даже один выго­вор име­ется.

С этим выго­во­ром исто­рия была такая. На 51-м зда­нии, на атом­ной станции, облу­чали источ­ники, потом их при­во­зили в лабо­ра­то­рию для изме­ре­ния. Их опус­кали в каналы, и они немного загряз­ня­лись. Вызы­вают дозимет­ри­стов, те про­ве­ряют, берут мазки. Все чисто, можно рабо­тать. В дозимет­ри­стах у нас была такая женщина, Вера Федо­ровна Тюря­кина. Она взяла мазок, гряз­ный — надо мыть. А испол­ни­тель — науч­ный сотруд­ник Баг­да­са­ров Роберт Эрван­до­вич — взял его и потер. А источ­ник был 2 Кюри Na24. Помимо гамма-излу­че­ния, он еще имел и мяг­кое бета-излу­че­ние. Сотруд­ник полу­чил радио­ак­тив­ный ожог пальцев. Ожог, проф­за­бо­ле­ва­ние. Мне выго­вор как руко­во­ди­телю службы. Крас­но­я­рову Нико­лаю Вик­то­ро­вичу, руко­во­ди­телю Баг­да­са­рова, — выго­вор. В общем, вле­тело всем.

У Дубов­ского была круп­ная ава­рия на зда­нии 169а в 1977 году. Это когда Вик­тор Осипов руки поте­рял. Там рас­твор­ный стенд, на нем про­во­дился экс­пе­римент, гото­ви­лись к пуску. Добав­ляли рас­твор, наби­рали критмассу. Все дистанци­онно дела­лось. При доливе рас­твора обра­зо­ва­лась само­про­из­воль­ная цеп­ная реакция. Осипову при­ш­лось руками закры­вать вен­тиль в доза­торе, а там сильно облу­чен­ный рас­твор. В результате у Осипова руки отняли: на одной руке ладонь, а другую до локтя, и было уста­нов­лено про­фес­си­о­наль­ное забо­ле­ва­ние. Но он жил потом еще долго, скон­чался 23 фев­раля 1998 года.

Из-за этого сняли началь­ника отдела Дубов­ского Бориса Григо­рье­вича и началь­ника лабо­ра­то­рии Вла­ды­кова Германа Мат­ве­е­вича. Снял их министр Сред­маша Слав­ский Ефим Пав­ло­вич.

Вме­сто Дубов­ского назна­чили Про­хо­рова Юрия Алек­сан­дро­вича. А Дубов­ский спе­ци­а­лист был очень высо­кого уровня. Рабо­тал вме­сте с Кур­ча­то­вым. Изоб­рел дозиметр. Он был ответ­ствен­ным за всю ядер­ную без­опас­ность в системе Сред­маша.

Всего ава­рий было штук семь. Есть спи­сок с подроб­ным их опи­са­нием. Но этот спи­сок я вам пока­зать не могу, он закрытый.

Вспом­нил еще такой эпи­зод. В Челя­бин­ске-40 я был физ­оргом. Спор­том активно занима­лись. Нас, фут­бо­ли­стов, даже с работы отпус­кали на день игры. «На что сегодня играем, на крас­ное или на белое?» — гово­рили сопер­ни­кам. Те отве­чали: «Давайте на крас­ное, оно полез­нее». — «Ну, на крас­ное, так на крас­ное…».

Тем не менее у меня были большие дозы облу­че­ния. Врачи гово­рят — надо в сана­то­рий. А в сана­то­рий не отпус­кают. Пять лет без­выездно за колю­чей про­во­ло­кой.

И все же мой лечащий врач Гусь­кова насто­яла. Надо ска­зать, медики в Челя­бин­ске были очень хорошие. Наше 3-е Глав­ное управ­ле­ние Мини­стер­ства здра­во­охра­не­ния Бур­на­зян орга­ни­зо­вал. Он вра­чей из Крем­лев­ской боль­ницы наби­рал. На Абельма­нов­ской заставе была пер­вая боль­ница, 6-я кли­ника была. И врачи там рабо­тали те самые, кото­рые подпи­сы­вали медицин­ское заклю­че­ние о смерти Ста­лина: Гла­зу­нов, Кореев. Один — нев­ропа­то­лог, дру­гой — терапевт. И эти врачи кон­сульти­ро­вали мою жену, кото­рую в 55-м году на Абельма­нов­скую при­везли.

А потом уже постро­или на Щукин­ской 6-ю кли­нику. И я там лежал, и жена лежала. Нас отсюда, из Обнин­ска — чуть какие подо­зре­ния, сразу отправ­ляли в 6-ю.

А из Челя­бин­ска не отпус­кали долго. В 52-м году пер­вый раз выпу­стили на лече­ние в сана­то­рий «Сос­но­вый бор», в Под­мос­ко­вье, в район Балашихи. И то, когда поехал, дал подписку: никуда не ездить, не гово­рить, где рабо­таю. Ни адреса не сообщать, ничего.

Я в Москву за три или четыре года впер­вые попал — и не мог из Москвы дое­хать до Рамен­ского, хотя там только час езды. Пошел к глав­врачу, говорю: «Понима­ете, у меня такое положе­ние». — «Мы не имеем права». — «Я вам дам подписку и все, что нужно». И нако­нец-то впер­вые в 52-м году я побы­вал дома, пови­дался с сест­рой. Вот такие были усло­вия.