Абрамов Евгений Петрович

44 года в службе дозиметрии

Я из города Рамен­ского Москов­ской области. Это 47 кило­мет­ров от Москвы. Самая напря­жен­ная железная дорога. Един­ствен­ная дорога с лево­сто­рон­ним дви­же­нием. Знаете?

Вот там я родился в 1927 году. Жизнь была очень тяжелая. В 44-м году скон­ча­лась мама. Ей было сорок два года. Мы остались вдвоем с сестрой. Папа в армии. А у нас свой дом, коза. При­хо­ди­лось и веники заго­та­в­ли­вать, и сено — все сами.

Закон­чил Москов­ский элек­тро­ме­ха­ни­че­ский тех­ни­кум им. Красина. Он в церкви рас­по­ла­гался на Большой Гру­зин­ской, 13. Тогда я ездил в Москву из Рамен­ского каждый божий день. С Ком­со­моль­ской до Бело­рус­ской на метро. А с Бело­рус­ской до Большой Гру­зин­ской — на трамвае. Уже рас­счи­ты­вали, где дверь вагона оста­но­вится. Народу было тогда полно. И в трамвае висели, и в метро битком. Метро-то нас­чи­ты­вало всего несколько веток.

На послед­нем курсе про­хо­дил прак­тику на Бау­ман­ской, на заводе «Физ­при­бор». Вот там я впервые увидел пере­счетки. Это такая уста­новка, которая считала импульсы. Секрет­ный цех. Нас не пускали туда. Ну, как-то мы всё равно про­хо­дили. Потом, когда я попал в Челя­бинск, снова увидел такие пере­счетки. Подумал: «Ну, надо же».

После прак­тики нас при­гла­сили на Солянку, 9. Там рас­по­ла­га­лось Первое Главное Упра­в­ле­ние при Совете мини­стров, которое зани­ма­лось атомной энер­гией. Девчат аги­ти­ро­вали поехать в Челя­бинск-40. Куда ехать, не уточ­няли. Гово­рили — «на Урал». Условия обещали хорошие. «Нигде вы ничего такого не доста­нете, как там. Там и машину швейную, и иглы, и ткани руло­нами можно купить, будете шить в свое удо­воль­ствие». В общем, агита­ция была на полную катушку. Парням обещали рыбалку, охоту, спорт. То есть пред­стави­тели кадров умели уго­ва­ри­вать. И потом, они знали обста­новку. Ну, саги­ти­ро­вали. Мы под­пи­сались, анкеты запол­нили.

Потом нам сказали: вот такого-то числа придете на Казан­ский вокзал к 30-му окошку. Вас там встретят. В целом нас человек пят­на­дцать пришло. Билетов не поку­пали, с ком­со­моль­ского учета не сни­мались, с воин­ского не сни­мались. Все за нас делали соот­вет­ству­ю­щие органы.

Поса­дили нас в поезд, при­ез­жаем в Челя­бинск. Посе­ли­лись в гости­нице на Тор­го­вой улице. Потом подали «колом­бины». «Колом­бины» — это такие трех­тон­ные машины, ЗиС, для пере­возки личного состава. Из Челя­бин­ска пере­прави­лись в Кыштым. И уже за Кышты­мом…

Значит, выходим. Два ряда колючих про­волок. Про­ве­ряют пас­порта. В общем, при­везли нас в зону, она назы­ва­лась «База-10». Пас­порта ото­брали, дали вре­мен­ные удо­сто­ве­ре­ния — кни­жечки раз­ме­ром с проф­со­юзный билет.

Посе­лили нас на про­спекте Сталина. Дом 31, по-моему. Здо­ро­вен­ная комната, почти казарма. Нас — человек восемь­де­сят. Двух­ъ­я­рус­ные койки: хочешь — внизу рас­по­ла­гайся, хочешь — вверху. Тум­бочка и стул, больше ничего.

Там мы пожили недолго, не больше недели. На ДОКе, дере­во­об­ра­ба­ты­ва­ю­щем ком­би­нате, уже стро­и­лись бараки. Они очень быстро стро­ятся. Дере­вян­ные, засыпка там. Это 1948 год. Пере­се­лили нас в эти бараки. Там уже комнаты на четыре койки. Тут и столик посе­ре­дине, и красный уголок имелся в этом бараке. И комен­дант. Все как пола­га­ется.

Нас, моск­ви­чей, посе­лили вместе: я, Серега Гагар­ский, Борис Макаров и Николай Кузин. И один из нас женился: Борис Макаров, раньше всех. Привел жену прямо в эту общагу. Они спали на одной койке. А Серега Гагар­ский — сын гене­рала, в Москве он жил на улице Горь­кого, 4, мы у него выпуск­ной отме­чали — он такой чув­стви­тель­ный был, спал плохо. Чтобы ничего не слышать, он голову прятал под подушку. Ну, и на Борьку оби­жался.

Потом я начал встре­чаться с Зиной, будущей женой. Мы рас­пи­сались 2 сен­тя­бря 1950 года. Причем, что инте­ресно. В тот день заклю­чен­ных пере­бра­сы­вали с одного объекта на другой. И на это время в мага­зи­нах все спирт­ное убирали. В аптеках убирали все спир­то­вые настойки. Спирт­ного нигде нельзя было купить, все изымали из тор­го­вли. Это как в Луж­ни­ках: на футбол идешь — не то чтобы водку, даже пива не купишь. И тут так же. Потому что когда заклю­чен­ных пере­во­дят, они где-то что-то все равно достают.

А у нас свадьба. И мне при­шлось обра­титься к Николаю, шоферу началь­ника хозяйства (у него жена рабо­тала вместе с моей женой, химиком). У него в запасе была бутылка шам­пан­ского. Я говорю: «Коль…». И мы зашли — соседка, я и этот води­тель — за бутыл­кой шам­пан­ского. Такая вот свадьба была. Потом мы здесь, в Обнин­ске, празд­но­вали 60-летие брака, я рас­ска­зал об этом. Вспо­мнили.

Так вот, я женился и Зину тоже привел в барак. Но у нас к тому времени уже сво­бод­нее стало. Кузин был такой шустрый: он, когда женился, «красный уголок» захва­тил. Потом говорит: «Жень, я получаю комнату, пере­би­райся сюда, я с комен­дан­том дого­во­рился». И мы с Зиной в «красном уголке» посе­ли­лись. То есть, видите, в 48-ом при­е­хали, в 50-м уже рас­пи­сались. Я жил на Песоч­ной улице, она — на Зеленой. Пока не поже­ни­лись, встре­чались только на улице. Причем рабо­тали на одном заводе, в одной лабо­ра­то­рии. Но друг к другу не имели права захо­дить. Там все было строго, пускали только по спискам.

Ну, все-таки «красный уголок» есть «красный уголок». Мы не осо­бенно долго там задер­жались. Сразу, как рас­пи­сались, подали зая­в­ле­ние на жилье.

Не помню, Громову или Демья­но­вичу мы отдали зая­в­ле­ние на квар­тиру? Нас поставили на очередь. И мы довольно быстро полу­чили комнату на про­спекте Ленина, около самого озера.

Фун­да­мен­таль­ный дом. Хороший. Один из двух­этаж­ных кир­пич­ных домов. Комната фона­ри­ком.

Посе­ли­лись мы в этой комнате вдвоем с Зиной. А в сосед­ней комнате — оди­ночка, Зоя Войтенко. И я сразу подал зая­в­ле­ние на отдель­ную квар­тиру. Говорю: «Пока нам и комнаты хватит, но скоро и квар­тира пона­до­бится. Вот будет у нас ребенок, мы при­ве­зем маму с родины».

Приняли зая­в­ле­ние. И я как угадал. В 51-м у нас рожда­ется первая дочь, Ирина. Тогда яслей не было. Вызвали тещу. Чтобы она могла к нам при­е­хать, десять анкет запол­нишь, десять под­пи­сок дашь, только тогда пускали. При­е­хала мать жены, с нами жила. В 54-м году роди­лась вторая дочь, Свет­лана. Бытовые условия жизни уже были вполне при­лич­ные. Кино­те­атр был и театр тоже. Я купил машину. Получил отпускные, жена декрет­ные, и теща продала свои полдома в Буе Костром­ской области. Я сразу купил себе «Победу». Пред­ста­в­ля­ете? Мне — 26 лет, жене — 23. Первая поло­вина 50-х. А мы уже имели машину. Неплохо.

Зар­плата у меня была 1200 рублей, плюс за вред­ность. Большая облу­ча­е­мость была на нашем объекте. А самым вредным был 25-й завод, объект «Б», где мы с женой рабо­тали. Он сначала назы­вался по фамилии руко­во­ди­теля. Тогда они назы­вались «хозяйства»: хозяйство Точе­ного, хозяйство Громова, потом Демья­но­вича. А еще было клад­бище по имени первого покойника — «хозяйство Лысенко». Потом оно стало самым большим в городе.

Мед­осмотр был, по-моему, раз в год или раз в полгода. Кто пере­би­рал дозы, того по состо­я­нию здо­ро­вья выво­дили с основ­ного про­из­вод­ства на месяц или два. Дози­метр давали каждому. И опре­де­ляли, какую дозу получил. И нака­п­ли­ва­лось, нака­п­ли­ва­лось. Вот для инте­реса старый список. У меня 270 бэр, или 270 сан­ти­зи­верт, как назы­ва­ется. По тер­ми­ноло­гии, по ГОСТу. У меня 270. Мак­си­маль­ная годовая — 85. А допу­сти­мые нормы — сначала 50 уста­но­вили, потом 30, потом 15, потом 5. И вот уже послед­ние меж­ду­на­род­ные нормы — 2 бэра в год (2 сан­ти­зи­верта). Пред­ста­в­ля­ете, какие были дозы у нас?

У меня жена при­бо­лела. Там ей вторую группу дали. Отпра­в­ляли в 6-ю клинику, в Москву. Она ведь рабо­тала со мной вместе в одной лабо­ра­то­рии, про­во­дила ради­о­хими­че­ские анализы.

Я зани­мался ради­о­мет­ри­че­скими изме­ре­ни­ями ради­о­ак­тив­но­сти в образ­цах, которые после облу­че­ния урана, при обра­ботке плу­то­ния, при­но­сили из отде­ле­ний.

Один раз провожу изме­ре­ния, и что-то у меня счет то большой, то малень­кий, то большой, то малень­кий. Я к началь­нику лабо­ра­то­рии. Говорю: «Яков Пор­фи­рье­вич, это что такое?» А он в это время с Кур­ча­то­вым про­хо­дил по кори­дору и говорит ему: «Игорь Васи­лье­вич, гляньте». Кур­ча­тов посмо­трел, кивнул: «Наблю­дайте, наблю­дайте». А на самом деле полу­чи­лось, что элек­три­че­ское поле в иони­за­ци­он­ной камере, а там горячие частицы. И вот они к элек­троду то ближе, то дальше, счет то уве­ли­чи­ва­ется, то умень­ша­ется. То есть фак­ти­че­ски ничего не меня­лось, а просто накладка полу­чи­лась.

Потом меня вывели с объекта на год. Вывели сначала в ЦЗЛ — Цен­траль­ную завод­скую лабо­ра­то­рию. Ну, что с таким делать, кото­рому на основ­ное про­из­вод­ство нельзя, здесь срок кон­ча­ется. При­гла­шают в кадры: «Вам дальше здесь рабо­тать нельзя, вас отсюда выводят». Куда? Не говорят, куда. Я говорю: «Я из Под­мо­ско­вья, хотел бы поближе к родине». Мне «объект Бло­хин­цева» пред­ла­гают. Спра­ши­ваю: «Это где?» — «Под­пи­шите, тогда скажем, где он нахо­дится». Пред­ста­в­ля­ете, как было? Не гово­рили. Потому что секрет­ная инфор­ма­ция. Я даю под­писку. И тогда мне сооб­щают адрес: Мало­я­ро­с­лавец, 1. Смотрю по карте. Мало­я­ро­с­лавец. Москва. Рамен­ское рядом. Согла­сился. Вот так в декабре 1954 года я попал в Обнинск.

Приехал туда, захожу в отдел кадров. Иван Саве­лье­вич Бурлака, майор КГБ, мне говорит: «Твою квар­тиру уже отдали, ты задер­жался на две недели». Ну, что? Отдали — значит отдали. Что ж делать? Дают мне комнату 24 метра в трех­ком­нат­ной квар­тире. А нас пять человек: двое детей, теща и мы с женой. Вместе с сосе­дями Володей Поповым и Арка­дием Шиман­ским в одной квар­тире жили.

Через неко­то­рое время мне пре­до­ставили двух­ком­нат­ную квар­тиру. А нас пять человек. Подаю на рас­ши­ре­ние. Получил трех­ком­нат­ную. Дети выра­с­тают, внуки поя­в­ля­ются. Потом делить при­шлось в обрат­ную сторону.

На работу я попал в отдел ТБиД (отдел техники безо­пас­но­сти и дози­мет­рии) к Чере­ваню Гри­го­рию Федо­ро­вичу. И про­ра­бо­тал здесь, в службе «Д», в службе дози­мет­рии, сорок четыре года.

Наша служба нахо­ди­лась в Главном корпусе ФЭИ. Обслу­жи­вали первую пром­пло­щадку, где рабо­тали с ради­о­ак­тив­ными веще­ствами. Там были уско­ри­тели, крит­сборки, были химики, рен­т­ге­нов­ские уста­новки. В общем, у нас на кон­троле было около 1000 человек. Мы про­ве­ряли их дозы и рабочие места обсле­до­вали. На крит­сбор­ках снимали коэф­фи­ци­енты Dн/Dг, чтобы опре­де­лить дозы.

Один раз был такой случай. При­везли из Москвы кобальт-60, 200 Кюри актив­но­стью. Все приборы заш­калили. Чтоб захо­ро­нить кобальт, его в трубу опус­кали. Главный инженер на 52-м здании, Косты­рев Георгий Бори­со­вич, при захо­ро­не­нии этого источ­ника получил большое пере­о­б­лу­че­ние рук. При­шлось ему отнять пальцы. И этот кобальт долго был на тер­ри­то­рии корпуса «В», в могиль­нике. Потом начали строить могиль­ники уже основ­ные, а этот прямо на тер­ри­то­рии инсти­тута хра­нился.

Началь­ник лабо­ра­то­рии Смирнов-Аверин к каждому празд­нику, к майским и к ноя­брь­ским, орга­ни­зо­вы­вал уборку тер­ри­то­рии. Загряз­нен­ные муфель­ные печи, посуду, спе­ц­о­де­жду зака­пы­вали в ямы на тер­ри­то­рии корпуса «В». И вот пришло время, когда зам­на­чаль­ника отдела ТБиД Забелин Петр Алек­се­е­вич поручил мне этот источ­ник извлечь и захо­ро­нить в спе­ци­аль­ном могиль­нике. Были зака­заны кран, машина, труба с песком. Источ­ник был извле­чен из могиль­ника дистан­ци­онно и помещен на машину в трубу с песком. Мощ­ность дозы на поверх­но­сти была 60 тысяч микро­рен­т­ген в секунду (60 мил­ли­рен­т­ген в секунду). Очень большие дозы. Мы сделали все, все засы­пали, все вывезли. И в моей тру­до­вой книжке запи­сано: «За выпол­не­ние особого задания два­дцать рублей премия».

Так что тру­до­вая книжка у меня полна записей. И бла­го­дар­но­сти, и поощре­ния. И даже один выговор имеется.

С этим выго­во­ром история была такая. На 51-м здании, на атомной станции, облу­чали источ­ники, потом их при­во­зили в лабо­ра­то­рию для изме­ре­ния. Их опус­кали в каналы, и они немного загряз­ня­лись. Вызы­вают дози­мет­ри­стов, те про­ве­ряют, берут мазки. Все чисто, можно рабо­тать. В дози­мет­ри­стах у нас была такая женщина, Вера Федо­ровна Тюря­кина. Она взяла мазок, грязный — надо мыть. А испол­ни­тель — научный сотруд­ник Баг­да­са­ров Роберт Эрван­до­вич — взял его и потер. А источ­ник был 2 Кюри Na24. Помимо гамма-излу­че­ния, он еще имел и мягкое бета-излу­че­ние. Сотруд­ник получил ради­о­ак­тив­ный ожог пальцев. Ожог, профза­бо­ле­ва­ние. Мне выговор как руко­во­ди­телю службы. Крас­но­я­рову Николаю Вик­то­ро­вичу, руко­во­ди­телю Баг­да­са­рова, — выговор. В общем, влетело всем.

У Дубов­ского была крупная авария на здании 169а в 1977 году. Это когда Виктор Осипов руки потерял. Там рас­твор­ный стенд, на нем про­во­дился экс­пе­ри­мент, гото­ви­лись к пуску. Доба­в­ляли раствор, наби­рали крит­массу. Все дистан­ци­онно дела­лось. При доливе рас­твора обра­зо­ва­лась само­про­из­воль­ная цепная реакция. Осипову при­шлось руками закры­вать вентиль в доза­торе, а там сильно облу­чен­ный раствор. В резуль­тате у Осипова руки отняли: на одной руке ладонь, а другую до локтя, и было уста­но­в­лено про­фес­си­о­наль­ное забо­ле­ва­ние. Но он жил потом еще долго, скон­чался 23 февраля 1998 года.

Из-за этого сняли началь­ника отдела Дубов­ского Бориса Гри­го­рье­вича и началь­ника лабо­ра­то­рии Вла­ды­кова Германа Мат­ве­е­вича. Снял их министр Сред­маша Слав­ский Ефим Пав­ло­вич.

Вместо Дубов­ского назна­чили Про­хо­рова Юрия Алек­сан­дро­вича. А Дубов­ский спе­ци­алист был очень высо­кого уровня. Работал вместе с Кур­ча­то­вым. Изобрел дози­метр. Он был ответ­ствен­ным за всю ядерную безо­пас­ность в системе Сред­маша.

Всего аварий было штук семь. Есть список с подроб­ным их опи­са­нием. Но этот список я вам пока­зать не могу, он закры­тый.

Вспо­мнил еще такой эпизод. В Челя­бин­ске-40 я был физ­ор­гом. Спортом активно зани­мались. Нас, фут­бо­ли­стов, даже с работы отпус­кали на день игры. «На что сегодня играем, на красное или на белое?» — гово­рили сопер­ни­кам. Те отве­чали: «Давайте на красное, оно полез­нее». — «Ну, на красное, так на крас­ное…».

Тем не менее у меня были большие дозы облу­че­ния. Врачи говорят — надо в сана­то­рий. А в сана­то­рий не отпус­кают. Пять лет без­вы­ездно за колючей про­воло­кой.

И все же мой лечащий врач Гусь­кова насто­яла. Надо сказать, медики в Челя­бин­ске были очень хорошие. Наше 3-е Главное упра­в­ле­ние Мини­стер­ства здра­во­о­хра­не­ния Бур­на­зян орга­ни­зо­вал. Он врачей из Крем­лев­ской боль­ницы набирал. На Абель­ма­нов­ской заставе была первая боль­ница, 6-я клиника была. И врачи там рабо­тали те самые, которые под­пи­сы­вали меди­цин­ское заклю­че­ние о смерти Сталина: Гла­зу­нов, Кореев. Один — нев­ро­па­толог, другой — тера­певт. И эти врачи кон­суль­ти­ро­вали мою жену, которую в 55-м году на Абель­ма­нов­скую при­везли.

А потом уже постро­или на Щукин­ской 6-ю клинику. И я там лежал, и жена лежала. Нас отсюда, из Обнин­ска — чуть какие подо­зре­ния, сразу отпра­в­ляли в 6-ю.

А из Челя­бин­ска не отпус­кали долго. В 52-м году первый раз выпу­стили на лечение в сана­то­рий «Сос­но­вый бор», в Под­мо­ско­вье, в район Бала­шихи. И то, когда поехал, дал под­писку: никуда не ездить, не гово­рить, где работаю. Ни адреса не сооб­щать, ничего.

Я в Москву за три или четыре года впервые попал — и не мог из Москвы доехать до Рамен­ского, хотя там только час езды. Пошел к глав­врачу, говорю: «Пони­ма­ете, у меня такое поло­же­ние». — «Мы не имеем права». — «Я вам дам под­писку и все, что нужно». И наконец-то впервые в 52-м году я побывал дома, пови­дался с сестрой. Вот такие были условия.