И лучших дней воспоминанья
Дорога в аэропорт «Домодедово», если добираться на авто, пролегает по Каширскому шоссе. Проехав мимо станции метро «Каширская», повернув голову налево, через несколько мгновений вслед за приземистыми учебными корпусами Московского инженерно-физического института видишь величественное здание располагавшегося здесь НИИ химической технологии, организации из системы Минсредмаша, известной в равной степени как предприятие п/я А-1997, более архаичного "Института № 10" или, в неформальном порядке, просто «десятки». Стиль постройки можно отнести к разряду «промышленная архитектура сталинского периода». Автомобильных пробок в этом месте практически не бывает, а посему процесс созерцания протекает за пару секунд. Далее мелькает едва заметное здание спортивного дворца постройки ранних 50-х в стиле все того же «сталинского ампира» с классическим портиком и колоннадой, решетчатый забор стадиона «Динамо-2», на котором молодые сотрудники ВНИИХТа гоняли футбольный мяч, сдавали зачеты ГТО, а заботящиеся о здоровье и хорошей спортивной форме нарезали круги по гаревым дорожкам. Существует банальное выражение — к горлу подкатил комок, сердце сжалось, а глаза стали влажными. Но банальное не означает неверное, скорее, наоборот — точное и хорошо знакомое. Для человека, сознательная трудовая жизнь которого началась и продолжалась в одном месте более 20 лет, встреча с былым закономерно вызывает эмоциональный всплеск вне зависимости от того, какие воспоминания «пред ним теснилися толпой», радостные или не очень. Такую же реакцию испытываю и я, оказываясь в этом, знакомом до мелочей месте.
Закончив в начале лета 1969 г. Московский текстильный институт и получив диплом инженера-технолога химического волокна, я пришел в отдел кадров ВНИИХТа. Обычно в те времена молодой специалист поступал на работу по распределению без учета его собственных пожеланий. У меня был несколько иной сценарий. Вся моя семья была связана с химией. Отец занимался физхимией полимеров в Институте искусственного волокна, мама в юности работала на кафедре химии в Академии химзащиты, организованной в начале 30-х годов на базе химфака Бауманского училища. Старший брат работал в Институте элементоорганики. Еще будучи студентом-менделеевцем, он подружился с Евгением Алексеевичем Филипповым, который работал во ВНИИХТе — в отделе, возглавляемом Б. Н. Ласкориным. Время моего окончания учебы совпало с моментом быстрого развития и укрупнения отдела «Г», где были созданы новые лаборатории, — в частности, и группа по развитию сорбционных технологий с использованием ионообменных волокон. Тема моего диплома на научной лаборатории кафедры химии, возглавляемой З. А. Роговиным, патриархом химволокна, была связана с синтезом фосфорсодержащих сополимеров на основе акрилонитрила, на основе которых можно было получать волокнистые негорючие материалы. Е. А. Филиппов предложил мне поступить во ВНИИХТ, мотивируя это тем, что молодой специалист в данной области может вызвать определенный интерес. Предложение показалось мне определенно заманчивым. В немалой степени это вызывало интерес и с точки зрения уровня зарплат по сравнению с отраслевыми институтами легкой и текстильной промышленности. Поступивший туда выпускник вуза получал в лучшем случае 90 — 95 рублей с учетом квартальных премий. Правда, находились и советчики, отговаривавшие от этого шага: мол, работающим в «закрытом ящике» невозможно выехать даже в страны соцлагеря. Эти «журавли в небе» меня мало волновали, тем более что любители «свободы» среди круга моих знакомых далее Прибалтики не выбирались и жили с томными мечтами. Выбор, и, как оказалось позже, верный, был сделан.
Потратив положенный по закону после окончания вуза отпуск на процедуры оформления, включая дотошное медобследование для получения допуска для работы в основном производстве и сбор различных справок, я в начале августа впервые миновал проходную, предъявив охраннику с непроницаемым лицом темно-красную книжицу пропуска с пухлыми корочками. Выглядел этот документ весьма солидно, и когда в транспорте по рассеянности я вытаскивал из нагрудного кармана «ксиву» вместо единого проездного, в ответ получал от контролера утвердительный кивок головы, означающий, что претензий нет. Ну чем не Остап Бендер, оставалось только добавить: «Пропустите эксперта!». Группа ионообменных волокон, в которую я поступил на должность старшего техника с обещанием получить инженерную ставку в ближайшем будущем, состояла из 4-х сотрудников. Начальницей была А. Д. Южина, молодая симпатичная женщина лет 30-ти, защитившая диссертацию на тему сорбции на ионообменных волокнах, некоторые из которых были синтезированы в лаборатории З. А. Роговина. Руководила она инженером Ниной Канатчиковой, сменившей впоследствии фамилию на Будницкую, рыжеволосой, веснушчатой хохотушкой на год старше меня, получившей распределение во ВНИИХТ после окончания МИТХТ по специальности фармакология. Вторым инженером была Нелли Шилобреева, величественная дама гренадерского телосложения. Она мне показалась очень взрослой. Отсутствие химического образования она компенсировала исполнительностью и работоспособностью. Из разговоров выяснилось, что я знаком с ее мужем Вячеславом.
Волей судеб я испытал на себе все эксперименты в области школьного образования. В мужскую школу я пошел в 1953г. На следующий год мужские и женские школы объединили. Класс, состоящий в большинстве из проточинских хулиганов, более чем наполовину разбавили девочками из одной арбатской школы. В те времена Проточный переулок, тянувшийся от набережной Москвы-реки и упиравшийся в Смоленскую площадь, в месте, где в начале прошлого века шумел один из самых известных московских рынков, всегда пользовался дурной славой из-за буйного нрава своих обитателей. Я жил в первом подъезде, выходившем в переулок, знаменитого дома с башенкой на Смоленской площади, где расположен вход на станцию «Смоленская» филевской линии. Это в наши дни место считается престижным и тихим, а в дни моей молодости, несмотря на дружбу с большим количеством местных сорвиголов, гулять на нижней Проточке было небезопасно для здоровья. Надо было быть всегда начеку. Через пять лет на смену семилеткам пришло обязательное восьмилетнее образование. Альма-матер была отнесена к рангу этой категории. Пришлось для получения полного среднего образования переходить в школу через дорогу на углу Спасопесковской площадки и Трубниковского переулка. По окончании девятого класса было объявлено, что с будущего года образование становится одиннадцатилетним. Каждую неделю два дня отводились для производственного обучения по рабочим специальностям, утвержденным для каждой школы по рекомендации гороно. В нашей школе несколько учеников направлялись на студию кукольных фильмов, расположенную в церкви на углу Арбата (известную по картине Поленова «Арбатский дворик», которую художник писал, явно установив мольберт у входа в палисадник моей школы). В эту группу попал и я, обладающий склонностью к рисованию шаржей на одноклассников и учителей. Шилобреев, ставший потом директором Союзмультфильма, знакомил нашу группу с таинствами работы киностудии, уроки рисования проводили известные художники-постановщики популярных кукольных мультиков.
Должность лаборанта занимала совсем молоденькая красавица Леночка, только этой весной закончившая школу. В этом женском коллективе мне и предстояло работать несколько лет. Начальником лаборатории была Наталья Михайловна Смирнова, весьма степенная и строгая на вид женщина средних лет, вселявшая, как мне показалось, некоторый трепет в весь коллектив. В молодости вообще все начальство кажется очень взрослым и вызывает почтение, подавляющее стремление к ослушанию. Рабочая деятельность началась со знакомства с азами процессов гидрометаллургии и изучения методики анализа урана по методике Сахарова, технологических аспектов сорбционных процессов и всего прочего, необходимого в профессии. Проявив инициативу, я получил одобрение на проведение самостоятельных работ по синтезу сополимеров на основе акрилонитрила, с которым был хорошо знаком по дипломной работе, и винилпиридинов. Последние широко использовались при производстве ионообменных смол. Имея доступ по линии отца в Институт искусственного волокна в подмосковных Мытищах, я предложил специалистам, занимающимся синтезом полимеров, провести работу по получению ионообменных волокон не только с известным 2,5-винилпиридином, но и с 4-винилпиридином, который в Союзе не производился и поставлялся из-за рубежа по запутанным схемам. Забегая вперед, скажу, что через год с небольшим удалось синтезировть сополимеры и, решив все вопросы формования волокон, создать великолепные по физико-механическим параметрам и сорбционным показателям образцы анионо- и катионообменных волокон, а впоследствии получить авторское свидетельство, которое для меня лично стало первым.
Естественно, что эти первые научные шаги не были единственным полем деятельности. Отдел «Г» Ласкорина среди массы различных направлений занимался проблемами извлечения золота из руд по технологии гидрометаллургии. Отчетливо помню первую встречу с шефом. Его заместителем по отделу тогда был Джон Иванович Скороваров, который через несколько лет после некоторого срока работы в Министерстве вернулся во ВНИИХТ, сменив на посту директора А. П. Зефирова. Он вызвал к себе Южину и сообщил, что Б.Н. (как между собой звали начальника сотрудники, теперь на английский манер это называется «ник») просил подготовить предложения по сорбции и выделению золота из обедненных по содержанию сбросных растворов гальванических ванн на одном из предприятий Москвы, выпускающем продукцию радиоэлектроники. Он предполагал, что за счет высокой кинетики сорбции золота на волокнистых материалах можно будет организовать экономически конкурентоспособную по сравнению с традиционными схему утилизации ценного компонента.
Начальница привлекла меня для выполнения этого задания в немалой степени потому, что мои коллеги по группе вплотную занимались наработкой партии сорбента на основе волокнистого целлюлозного материала методом прививки на его поверхность полиэтиленполиамина (ПЭПА), более известного как отвердитель для эпоксидки. Методика получения заключалась в термической обработке пропитанной в органике целлюлозной массы и термообработке. Подготовленный материал в поддоне из нержавейки помещался в термошкаф и «прожаривался» там несколько часов. Практически работа сама по себе была несложной, но необходимой для проведения укрупненных испытаний на производственном оборудовании объема продукта в несколько десятков килограммов, который надо было изготовить в «кустарной мастерской», расположенной в вытяжном шкафу. В разговорах на отвлеченные темы Нина пожаловалась, что в небольшой квартире, где она проживает, занимает драгоценную площадь старая стиральная машина марки «ЗВИ» с резиновыми валками для отжимания стираного белья — никому не нужна, а выкинуть жалко. В институтской механической мастерской отделенный от корпуса упомянутый агрегат был смонтирован на поддоне со сливным отверстием. Вся конструкция была установлена на высокую стойку с полочкой для приемной емкости согласно прилагаемому эскизу в изометрической проекции. Процесс отжима целлюлозной массы от избытков ПЭПА, один из наиболее муторных и длительных, пошел веселее, производительность резко выросла. Поданное рационалистическое предложение, автором которого мог быть только младший технический персонал (я как техник и лаборантка Леночка), принесло вознаграждение, использованное сотрудниками группы по назначению по программе «тим спирит». Во время этого события, естественно, обсуждались и некоторые производственные темы. В качестве шутки я рассказал старую как мир историю о ставшем легендарным способе, распространенном с древних времен у лавочников-менял, сидевших на базарных площадях на своих «банках» (итал. лавка). По вечерам дома вся ортодоксальная многочисленная семья лавочника-ростовщика неистово терла на расстеленной войлочной скатерти золотые монеты, находящиеся в обороте у частного предпринимателя. Перед новым годом войлок осторожно сжигался, принося трудяге королек заветного металла. После тщательного взвешивания оценочная сумма вносилась в графу «прибыль». Начальница среагировала мгновенно. При нашей встрече с Б. Н. Ласкориным в его кабинете она доложила, что для решения поставленной задачи можно использовать сорбент собственного производства, а по причине его мизерной стоимости конечный продукт получать не традиционным путем выделения концентрированных растворов после десорбции с дальней переработкой для выделения золота, а пиролизом насыщенного ионита. Б.Н. одобрил идею и распорядился не откладывать дело в долгий ящик.
В стеклодувной мастерской были изготовлены колонки, которые можно было легко установить на обыкновенных лабораторных штативах и организовать последовательно соединенную батарею, разместив наверху питающую емкость. Упаковав предварительно набитые волокном колонки и согласовав с принимающей стороной необходимый для экспериментов набор оборудования, который они должны были предоставить, оформив пропуск на вынос материальных ценностей и получив справки о допуске и предписания, мы погрузили добро в «Москвич» начальницы и поехали на объект, располагавшийся недалеко от метро «Семеновская». Нас встретили представители предприятия, молодые мужчина и женщина, которые собирались участвовать в работе и обеспечивать всем необходимым в научном и техническом плане. Время стерло в памяти их имена, как, впрочем, и имена многих других коллег по работе, с которыми сводила жизнь в бесчисленных командировках. Помещение лаборатории, расположенное в отдельно стоявшем невысоком здании, снабженное линиями вакуума, сжатого воздуха, сушильными шкафами и муфельными печами различного объема, было схоже по виду с институтскими лабораториями — за исключением наличия вытяжных шкафов. Производственные цехи располагались в корпусах, сложенных из стеклянных блоков, выходящих торцами на Щербаковскую улицу. Эти здания давно умершей неестественной смертью отрасли и поныне стоят на своем месте, расцвеченные красочной рекламой и вывесками магазинов, забегаловок и прочих коммерческих заведений.
Во время пути через весь город, который продолжался не более получаса — в те годы движение наземного транспорта в столице не вызывало ужас, как сейчас, — Южина предложила называть ее просто Альбиной, так как разница в возрасте была не слишком разительная. Правда, еще некоторое время я обращался к ней на «вы». Не вдаваясь в подробности, скажу, что за короткий срок мы с Альбиной отработали режимы сорбции золота на быстро собранном стенде. Аналитическая часть работы была организована великолепно, необходимые результаты можно было получить уже на следующий день к вечеру, так что можно было быстро рассчитать количество сорбированного золота на всех стадиях процесса и по его завершению с подведением точного материального баланса, что требовалось в этой щепетильной области. Высушенный в сушильном шкафу золотосодержащий материал на следующий день был взвешен с высокой точностью на аналитических весах. Для пиролиза материал помещался попорциями в большой алундовый тигель и прокаливался при 600 градусах оС на воздухе. По завершению пиролиза загружалась новая порция материала, и процесс повторялся. Весь процесс «кремации» продолжался несколько дней. Каждый вечер по окончании работ помещение опечатывалось и ставилось на охрану. Наконец эта длительная процедура была завершена. Заглянув в наполненный наполовину, остывший тигель, я увидел невзрачную пористую массу темно-бурого цвета, припорошенную по стенкам сероватым пеплом, словно его туда стряхнули курильщики. Я попытался успокоить себя, вспомнив афоризм знавшего не понаслышке старательское дело Марка Твена — «все, что блестит — не золото», но настроение не улучшилось. Было видно, что Альбина тоже удручена результатом. Ничего не говоря, работавший в этом помещении сотрудник, помогавший нашему смешанному коллективу с термическими процессами, достал из шкафа здоровую стеклянную банку с поташем, обыкновенной столовой алюминиевой ложкой загрузил в тигель солидную порцию реактива, накрыл его плоской керамической крышкой, опять засунул в тигель и, медленно поднимая температуру, довел ее до 1200 градусов. Когда все остыло, он вытащил тигель, снял крышку и жестом пригласил взглянуть на результат. На дне посудины лежал увесистый тусклый желтый королек драгоценного металла. После того как извлеченный из тигля кусок металла был протерт шерстяной тряпочкой, невзрачный слиток засверкал ярким солнечным светом. Очевидно, старик Клеменс говорил о покрытых грязью самородках. Золото блестит, и еще как.
Завершающая стадия исследования в определении безвозвратных потерь во время металлургического передела должна была определить направление дальнейшей работы и оптимизации технологии. Задачей Альбины было получить от руководства предприятия официальное подтверждение об успешном завершении работы на данном этапе с последующим расчетом экономического эффекта после завершения оптимизации металлургического передела. Наши партнеры по исследованиям брали эту часть работы на себя и попросили подготовить договор на поставку сорбента для опытно-промышленных испытаний технологии с перспективой обеспечения предполагаемого производственного участка. То есть нашей задачей оставалось только наработать сорбент, составить технологическую инструкцию и в случае необходимости обеспечить поддержку в дальнейшем. Коллеги из предприятия-заказчика, будучи людьми предприимчивыми, быстро смекнули, что на стадии становления технологии можно получить некоторый бонус. Не знаю, каким образом, но их взяли с поличным с уликами на руках. Естественно, что работы были приостановлены до лучших времен, которые так и не наступили. Я не случайно так подробно описал свой первый производственный опыт, который показал, что, приступая к любому делу, надо по возможности предусмотреть или предугадать дальнейшее развитие событий, дабы не сделать шаги в неправильном направлении.
Но золотая тематика в работе не закончилась. Ласкорин сформулировал идею по переработке хвостов обедненных растворов, сбрасываемых в открытые природные хранилища после сорбционного процесса извлечения золота из пульп на месторождении Мурунтау Навоийского горно-металлургического комбината в Узбекистане. Он поручил нашей лаборатории заняться этим направлением, а непосредственным исполнителем назначил Южину и меня. Для начала надо было съездить в Навои на комбинат — наладить необходимые производственные связи и определить фронт работ. Несмотря на то, что добыча золота была построена по технологии, обеспечивающей получение продукта высшей банковской пробы 99,99 или «четыре девятки», автором которой был лично Б.Н., между ним и директором НГМК З. П. Зарапетяном сложились, мягко говоря, натянутые отношения. В напутственном слове перед командировкой шеф прямо сказал, что, возможно, нам будут ставить разного рода рогатки, и произнес свою знаменитую фразу — «великое понимание рождает великий энтузиазм».
Купив билеты до Ташкента, мы с Альбиной через несколько дней вечерним рейсом вылетели в Узбекистан на турбовинтовом Ил-18, который добирался до конечного пункта часов 5, ежели не больше. Самолеты «Аэрофлота» той поры не отличались особым комфортом, расстояния между креслами были, очевидно, рассчитаны для перевозки цирковой труппы лилипутов или пионеров в детские всесоюзные здравницы, что, скорее всего, диктовалось необходимостью повышения экономичности полета. Мне, человеку отнюдь не гигантского телосложения, высидеть в кресле с мягкой матерчатой спинкой наподобие дачного шезлонга, упираясь коленями в спину впереди сидящего пассажира, было пыткой. Очевидно, авиаконструкторы исходили из народной мудрости «Господь терпел и нам велел». Легкая передышка наступала, когда под монотонный вой пропеллеров удавалось погрузиться в тревожный сон, отключающий страдающие плоть и разум. Наконец ранним утром по местному времени, заложив крутой вираж, самолет сел и подрулил к приземистому зданию аэровокзала. Огромный термометр на теневой показывал 38 градусов С. Добравшись до железнодорожного вокзала и купив билеты до Навои, мы погрузились в состав, следующий до конечного пункта Уч-Кудук. Поезд был практически пустым. Мы, расположившись в приглянувшимся отсеке, сели у окна и приготовились любоваться пробегающими пейзажами незнакомого края. Плацкартный вагон был изготовлен на императорском заводе при Николае II, а может быть, и во времена царствования его батюшки. При наборе скорости, немного превышающей скорость бега трусцой, начинался гул и скрип, а далее и тряска всей конструкции. Но разрушение не наступало. Видать, эти явления были в порядке вещей. Красоты Кызылкумов приелись довольно быстро, минут через пять, так что ближайшие пять часов пришлось провести без особых развлечений. К вечеру, когда неимоверная жара немного спала, мы высадились в городе будущего, как гласил огромный плакат на привокзальной площади. Не помню, каким образом мы добрались до ведомственной гостиницы, но как-то смогли, пользуясь шпаргалками, составленными сотрудниками-геологами ВНИИХТа , бывавшими в этих местах.
На следующее утро мы направились в расположенное недалеко управление комбината. Принял нас один из заместителей главного инженера, выслушал подготовленную заранее речь о цели приезда и, сообщив, что предложение о сотрудничестве весьма интересно, предложил зайти через пару часов после ознакомления с нашими документами непосредственно директора, товарища Зарапетяна Зураба Петросовича, который в настоящий момент чрезвычайно занят. Произнеся краткий панегирик в честь руководителя, под началом которого ему выпало счастье напряженно трудиться, он проводил нас до дверей своего кабинета. Побродив по окрестностям, мы ознакомились с деятельностью работника городского хозяйства, который сидел на пересечении арыков в тени деревца толщиной с детскую ручонку, одетый в ватный халат и тюбетейку, в мягких кожаных сапогах в резиновых галошах. Можно было понять, зачем ему ватный халат, ну мерзнет человек — и все тут. Но зачем ему галоши, ведь дождей здесь, видать, уже давно не было и не предвиделось в ближайшем времени? Раз в полчаса он кетменем разрушал одни запруды и возводил другие, перенаправляя потоки воды из главного арыка в ответвления. Время стояло без движения, как и раскаленное ярило на белесом небосводе. Наконец мы двинулись назад к управе. Заскочив по пути в крошечную чайхану и испив по пиале зеленого чая с потрясающей тахинной халвой, снова встретились с уже знакомым замом. Безоблачное небо не предвещало никаких природных катаклизмов, но гром все же раздался. «Зураб Петросович считает, что для решения всех вопросов на Мурунтау достаточно одного представителя вашего предприятия, а товарищ Южина может спокойно отправляться домой в Москву. Условия в сердце Кызылкумов тяжелые, особенно для женщин. А ваши бумаги, молодой человек, подписаны. Поезд до Заравшана через три часа, вполне успеваете. Разрешение на посещение там получено, удачи". До двери нас не проводили.
В гостинице я собрал вещи, попрощался с Альбиной, с которой уже перешел на «ты», получил последние наставления и отправился на вокзал. К концу дня я сошел на полустанке, затерянном среди красноватых холмов и желтых песочных барханов пустыни, названной Кызыл, что означает «красный», как и ингредиент для плова. Сам городок находился в получасе езды на автобусе, который отходил от площадки перед сараем, служившим станцией и залом ожидания, под навесом которого можно было спрятаться от солнца. Вскоре подошел разбитый «пазик», который брался приступом взявшейся невесть откуда толпой. Мне удалось протиснуться в приоткрытую наполовину дверь и даже занять сидячее место у открытого окна. Знакомая унылость окрестного пейзажа с лихвой компенсировалась колоритностью попутчиков. Коренные жители в знакомых ватных халатах разных расцветок и водонепроницаемых тюбетейках, подпоясанные несколькими платками (в зависимости от количества жен), с перекидными сумками через плечо, несколько цивильно одетых людей (очевидно, жителей городка) составляли примерно половину пассажиров, спрессованных, как кильки, в жестянке автобуса. Остальной контингент составляли мужики специфической внешности, у которых открытые части тела были покрыты синими татуировками, состоящими из надписей типа «свобода утром», «не забуду мать родную и отца ханурика», аббревиатуры «ЗЛО», расшифровываемой как «заветы любимого отца», и других слоганов сакрального характера, а также картинок в виде встающего солнца, крестов, кинжалов, пауков и прочих миниатюр в стиле примитивизма. Позже мне объяснили, что это были в общем-то тихие, законопослушные граждане, заканчивающие отбывать свой срок на поселении. Остановился я в общежитии, состоящем из стандартных двух- и трехкомнатных квартир, где с радостью встретил знакомых по институту: девушку, работающую в нашем отделе, и парня от обогатителей из нашей футбольной команды. Утром мы вместе сели в рабочую электричку, доставляющую персонал на месторождение. Электричку называли «Мотание» — очевидно, потому, что она моталась туда-сюда, развозя смены по объектам. Расстояние до цели по времени в пути было вычислить сложно, поскольку поезд то набирал скорость, то тормозил и подолгу стоял на солнцепеке. Одной из причин остановок были верблюды, которые неизвестно почему обожали стоять на рельсах. Давить их категорически запрещалось, так что приходилось ждать, когда корабль пустыни решит отправиться по своим делам. Иногда он выбирал путь вдоль по шпалам, задавая электричке темп передвижения.
В управлении комбината меня принял главный инженер, которого предупредили о визите из Навои, и после короткой беседы, в которой я изложил цель пребывания, вызвал начальника хвостового хозяйства. Явившийся вскоре молодой человек после рукопожатия представился как Женя и, получив наказ исполнять все мои просьбы по работе, пригласил меня следовать за ним. Его «офис» в вагончике на колесах находился недалеко на территории, огражденной высоким, метра в три дощатым забором с колючей проволокой наверху. Внутри стояли письменный стол, пара стульев, напольный вентилятор и холодильник с трехлитровыми банками с водой и глубокой посудиной с горой ледяных кубиков в морозилке, что было весьма кстати. На участке в железных ангарах располагались разные мастерские и склады со всякой всячиной. Персонал был одет в синие робы и картузы, а обут в кирзовые ботинки. На мой резонный вопрос о стиле одежды Женя, к которому работяги обращались "Генерал" (он забыл сообщить, что его фамилия Генералов), с невозмутимым лицом сказал: «Да это зэки. Если они тебе будут плакаться в жилетку, а каждый это ох как любит, и говорить, что попал сюда по глупости, мол, прибил ухажера своей зазнобы, вернувшись из армии, или спер бутылку в сельпо, знай — врут. Вон видишь, доски тащат, впереди коротышка — третья ходка, бандитизм; второй — очередной срок за грабеж вагонов. Здесь все по строгим статьям. Они и город, и комбинат строят». И правда, строящиеся кварталы быстро растущего города были обнесены высокими заборами с колючкой. Позже я увидел, как утром по улицам медленно движется темно-синяя человеческая река в сопровождении конвоя с автоматами наготове и лающими овчарками. Перед воротами на стройплощадку поток замирает, все садятся на корточки и ждут, когда по команде небольшая группа встает и входит в ворота, затем следующая, за ними следующая, пока раскрытый зев не поглотит всю толпу. Зрелище завораживающее.
Мой новый коллега вкратце рассказал о своем хозяйстве и предложил для ознакомления осмотреть рукотворные озера. У него был персональный транспорт, самосвал «ЗИЛ-130» с личным шофером, с которым мы и отправились в пустыню. Через пять минут пути среди плоского, как стол, безжизненного пространства показалась сверкающая водная гладь, переливающаяся оттенками цвета слабого раствора марганцовки. В воздухе появился усиливающийся запах миндаля, говорящий о высоком содержании цианида в водоеме. Если вдыхать этот аромат длительное время, то на зубах появляется привкус железа — ощущение не из приятных. Подъехав к кромке воды и обследовав берег, я понял, что удобнее будет забрасывать образцы сорбентов непосредственно в озеро, но при экспериментах необходимо соорудить какой-то навес, дающий тень, ибо при работе под открытым солнцем при 50 градусах С долго не протянешь. В следующие несколько дней надо было связаться с отделом, обеспечивающим на комбинате аналитическую часть, и определить, что предпочтительнее: попытаться организовать аналитику на месте — или образцы ионитов после сорбции отвезти домой и получить необходимые данные там.
По совету товарищей, которых я встретил в общежитии, в день приезда в авиакассе я забронировал билет до Москвы через Самарканд. В Заравшане был собственный аэропорт. На кукурузнике «Ан-2» можно было добраться до Навои, Бухары и Самарканда. Я верно рассчитал, что четырех дней мне будет вполне достаточно.
В последующие два дня я посетил аналитическую лабораторию, еще раз — главного инженера и понял, что на комбинате все подчинено выполнению производственных заданий и отвлекать силы на какие-либо научные изыскания никто не будет. В последний день я оформил все необходимые бумаги и попрощался со всеми новыми знакомыми.
Утром с вещами я пришел в авиакассу, чтобы выкупить забронированный билет. Кассир выжидающе посмотрел на меня и после продолжительной паузы сочувственно сообщил, что билета нет: видать, кто-то другой перекупил чуть раньше, а он помочь ничем не может. Рыдать и заламывать руки было бесполезно. Я помчался на вокзал, поймав попутку и помня при изучении путей отхода, что должен быть дневной поезд из Уч-Кудука до Ташкента. На полустанке я, купив билет на поезд, прибывающий в пункт назначения утром следующего дня, устроился в тени под навесом ожидать состав, прибывающий через пару часов. Примерно через час из города приполз знакомый «пазик», из которого вышли четыре знакомые девушки из аналитической лаборатории. Они тоже направлялись в Ташкент, чтобы оттуда как-то добраться до Куйбышева. В прибывшем составе был единственный купированный вагон, который был абсолютно пустым. Попутчицы расположились в выкупленном купе, а я в соседнем. Вагон был класса «мягкий» довоенного выпуска. Пружинные диваны были обиты бордовым бархатом с вышитыми золотом вензелями «НКПС», столики — из белого с серыми прожилками мрамора, латунные пепельницы. Ну, чем не Восточный экспресс, в таких условиях не грех было путешествовать до самой Москвы.
В Ташкенте вопрос об авиаперелете был снят: билеты на две недели вперед были раскуплены. С неимоверным трудом каким-то чудом нашей компании удалось взять билеты на дополнительный грузопассажирский состав, который вскоре должен был отправиться в Москву через Куйбышев. Посадка в вагон была сравнима с взятием Рязани полчищами Батыя. Оставив вещи попутчицам, я практически на плечах наседавшего штурмового авангарда прорвался в вагон, перекрыл своим телом занятый отсек и, отбивая попытки прорыва в него конкурентов, дождался подхода девушек. Путь до Куйбышева длился четыре дня в адских условиях дикой духоты при отсутствии питьевой воды. Несмотря на страх подцепить какую-нибудь смертельную заразу, пришлось утолять жажду из бака туалетного умывальника. Ушлый сосед по вагону (видать, бывалый путешественник) научил при помощи монеты открывать люк на потолке в туалете, который давал доступ к кранику вышеупомянутого бака. Самым ужасным моментом была одна из бесчисленных остановок у Аральского моря, когда местные рыбаки пошли по вагону, предлагая пассажирам купить огромных вяленых судаков второй свежести, испускающих дикую вонь. В Куйбышеве я попрощался с девушками, которые не дали умереть с голоду, делясь со мной снедью, прихваченной из дома, и впервые за четыре дня я смог лечь, вытянув ноги. Все предыдущие ночи я как мифический Цербер сидел в ногах пребывающих в гостях у Морфея прекрасных дам, предотвращая неоднократные попытки стоячих пассажиров пробраться на третьи полки нашего отсека, где хранился багаж. Я мгновенно уснул в практически полностью опустевшем вагоне и проспал до Москвы часов двадцать.
К следующей весне, составив план исследований, собрав солидную коллекцию ионообменных волокнистых материалов в различных учебных и исследовательских институтах, занимающихся их синтезом в Москве, Ленинграде, Калинине, и анионообменных смол, я подготовил образцы для испытаний, запечатав навески сорбентов в мелкую лавсановую сетку с заваренной в полиэтиленовую толстую пленку стальную дробь, выполняющую роль грузила. К общему сожалению всей группы, Южина перешла по рекомендации Ласкорина в Институт водных проблем, в деятельности которого он принимал активное участие. Так что перед следующей командировкой в Заравшан план работы пришлось утверждать у шефа мне самостоятельно. Новая начальница пришла из группы, занимающейся синтезом ионообменных мембран для электрохимических процессов, и самоустранилась от научного руководства моей работой, сославшись на то, что за сей короткий срок еще не успела в совершенстве вникнуть в волоконную тематику.
Следующая поездка в Узбекистан прошла по более удобному маршруту. Я купил билет на рейс до Ташкента с бронью до Заравшана с пересадкой в Навои. В прошлую командировку меня в заводоуправлении предупредили, что в следующий раз мне не надо оформляться в Навои. Ранее полученное разрешение сохраняет действие и в дальнейшем. Рейсы по времени их выполнения были очень удачными и, вылетев из Москвы, я к концу следующего дня был уже в Заравшане. Следуя совету товарищей по прошлой командировке, я в день прибытия забронировал билеты домой через Самарканд, приложив к заявке на броню казначейский билет номиналом в 5 рублей. Все тот же знакомый кассир с широкой улыбкой поклялся, что в этот раз накладок точно не будет, и обещал проследить за этим лично. План работ был рассчитан на пять дней. Из общежития вечером я позвонил домой Генералову, с которым мы успели подружиться. Он очень обрадовался моему приезду и обещал завтра же помочь с организацией работы. Утром мы вместе сели в «Мотание» и за время пути обсудили все вопросы, написав список необходимого. В объемистой спортивной сумке я привез образцы. В те времена багажу не уделяли особого внимания при посадке в воздушное судно, нельзя было входить только с ружьем на плече и с обнаженной саблей. В ручной клади любых размеров можно было провозить практически все, что хочешь. Пока я подписывал командировку у знакомого главного инженера, Женя приказал зэкам сварить каркас тента и раскроить брезент по размерам, указанным в составленном в поезде эскизе. Тент, небольшой рулон брезента, багор, мотки веревок, деревянный столик, табуретка, топор, ящик, выложенный внутри пенопластом, с пятилитровой пластмассовой канистрой, наполненной водой из холодильника, и кружкой были погружены в кузов персонального грузовика. Мы решили отправиться в разведанное год назад место. По прибытии совместными усилиями был установлен тент, на расстеленном куске брезента расположены привезенные предметы. Обратная «Мотание» шла в Заравшан через четыре часа. Мы договорились, что транспорт придет за мной через три часа. Проработать дольше, даже периодически прячась в тени, было невозможно без длительной акклиматизации. Периодически забрасывая привязанные к веревкам мешочки с нумерованными бирками в озеро и вытягивая их на берег через определенное графиком время, я начал заполнять таблицу испытаний. Неделя пробежала незаметно. Программа была выполнена полностью. Прощальный банкет был проведен в кабине ЗИЛа на краю гигантского карьера, где добывали золотосодержащую породу. По серпантину, уходящему в бездну, проложенному по стенке уходящей к центру Земли гигантской воронки, медленно ползли груженые БелАЗы размером с трехэтажный дом, казавшиеся на верхних витках спирали спичечными коробками, а на нижних — букашками с божью коровку. Должен заметить, что хваленый Ниагарский водопад по масштабам не может сравниться с карьером Мурунтау — по крайней мере, на мой взгляд. Жаль было прощаться с Женей: каждый из нас понимал, что, скорее всего, это последняя в жизни встреча.
На следующий день кукурузник доставил меня в Самарканд. До рейса в Москву у меня оставалось несколько часов, что давало возможность ознакомиться с достопримечательностями древнего города, включая мавзолей Тимура Гур Эмира, обсерваторию Улугбека и Регистан, оказавшиеся довольно мелкими глиняными постройками, причем довольно обшарпанными, и весьма колоритный местный рынок. Вечером я был уже дома.
Вернусь немного назад. После первой командировки в Заравшан я вскоре направился в Желтые Воды, где начинались испытания нашего целлюлозного сорбента на участке Девладово. Уран здесь добывался из подземных пластов методом гидрометаллургии. Под землю закачивали серную кислоту, после чего ураносодержащий раствор отправляли на сорбцию. Объект подземного выщелачивания находился недалеко от города в деревне Долгивке, примерно в часе езды на автобусе. В небольшом поселке на отшибе стояли два трехподъездных в два этажа панельных корпуса, где жил персонал, работающий по вахтовому методу. Рабочая смена каждую субботу приезжала из города на вахтовом автобусе, а отработавший неделю персонал возвращался в Желтые Воды. Режим работы был круглосуточным. Оформив документы в заводоуправлении, я добрался вечерним рейсовым автобусом до места назначения, разыскал коменданта общежития — полную громогласную женщину, постоянно носившую с собой огромную связку ключей от всех квартир и хозяйственных помещений вверенного ей объекта. В своем лице она объединяла все штатное расписание бытового подразделения производственного участка — уборщицы, завхоза, кастелянши и сторожа. Правда, я так и не понял, что там можно было сторожить. Она была местной жительницей, и при надобности ее всегда можно было найти дома. Она поселила меня в одной из трех комнат в квартире для руководства участка и командированных. В соседней однокомнатной квартире я нашел Нину, на смену которой приехал. Она жила вместе с девушками-поварами из столовой, располагавшейся на первом этаже в торце дома.
Производственный корпус стоял недалеко среди бесконечного поля с подсолнечником. К нему вела серая асфальтовая дорога с контрастной колеей из жирного чернозема, оставленной тракторами и автомобилями. После дождя дорога становилась как каток, и передвигаться по ней можно было только имея навыки лыжника. Испытания нашего сорбента проводились на огромном фильтрпрессе, подключенном к линии, питающей сорбционные колонны раствором, подаваемым из-под земли, после выщелачивания урана. Работа состояла из отбора проб на выходе раствора из пресса и их анализа для определения точки проскока, после чего насыщенный материал надо было выгрузить, а новый загрузить. Испытания носили уровень опытно-промышленных, а посему предполагалось закончить их только в начале следующего года. Пока кто-то из сотрудников группы, сменяя друг друга, находился в командировке, остальные занимались наработкой материала. Обеспечить непрерывный круглосуточный режим работы было невозможно, так что пришлось смириться с необходимостью частых поездок в Долгивку. Коллега за пару дней ввела меня в курс дела, познакомила меня со всеми, с кем надо было взаимодействовать по работе, и уехала в Москву. Целый месяц надо было заниматься днем монотонной работой, а после смены тщетно искать какую-либо возможность убить время. Через положенный срок, отметив у начальника участка командировочное предписание, я убыл поездом от расположенной в паре километров станции Софиевка и через 15 часов после отправления состава уже был в Москве.
Как я уже говорил, весной следующего года я закончил среднеазиатскую эпопею, к этому же времени завершились дела в Желтых Водах. Получив результаты анализов образцов, испытанных в Заравшане, подтвердившие несомненные преимущества волокнистых сорбентов перед смолами с точки зрения кинетики сорбции (особенно отчетливо это было видно на волокне, синтезированном в Мытищах), я написал свой первый научно-технический отчет. Тут произошел хоть и не смертельный, но довольно неприятный казус. После ухода Южиной научным руководителем этой работы стала Н. М. Смирнова, начальница лаборатории. В тот период сотрудники должны были участвовать в социалистическом соревновании. Мне, ставшему недавно инженером, надо было придумать, какие обязательства взять на себя к ближайшим всенародным праздникам. После долгих и мучительных раздумий я написал в записке, что обязуюсь принять участие в выпуске институтской стенгазеты, членом редколлегии которой являлся. Смирнова вызвала меня и строго сказала, что подобные вещи выглядят не солидно. Можно в качестве обязательства записать выпуск отчета, тем более что он начал готовиться. На том и порешили. Кто бы думал, что в планы лаборатории, которая делала анализы наших образцов, не входил ударный метод исполнения работы. Когда подошел срок подачи рапортов по выполнению соцобязательств, результаты анализов только были получены. Требовался еще, по крайней мере, месяц для завершения написания и оформления отчета. Назревал скандал, который ставил темное пятно на лабораторию и грозил мне лишением премии. Каким-то образом многоопытная и мудрая начальница исхитрилась совершить маневр «оверштаг» и «разрулить» ситуацию. Еще один неприятный, но поучительный момент, полезный с точки зрения накопления жизненного опыта.
Написание отчета много сил не отнимало. Чувствовалось, что с приходом нового руководителя группы направление деятельности будет меняться, очевидно, в сторону технологии синтеза ионоселективных мембран. Однажды мне позвонил «крестный отец» моей производственной карьеры Е. А. Филиппов и попросил зайти в его лабораторию. Он предложил провести работу по получению высокодисперсных композиций на основе дикарбида урана в углеродной матрице и уже переговорил с Н. М. Смирновой, получив от нее согласие на совместную работу двух лабораторий. Идея была сформулирована в доставленной по закрытым каналам копии отчета Окриджской лаборатории (ORNL). Задача показалась интересной и решаемой. Дорога опять привела в Мытищи, на этот раз в отдел, возглавляемый А. А. Конкиным, которому я сдавал экзамены по специальности во время обучения в институте. Профессор был разработчиком технологии производства углеволокна. Под его руководством во ВНИИВе было организовано научно-производственное отделение, на котором, кстати, позднее была разработана технология создания углеволоконных 3-D композиций и изготовлены образцы термоизоляционных плиток по программе «Буран». Он очень тепло принял меня и после небольшой беседы дал распоряжение своим сотрудникам, которые оказались моими одногруппниками, оказать всю необходимую помощь, включая практику по карбонизации целлюлозного волокна.
Ознакомившись с нюансами карбонизации целлюлозы в среде азота, я без особых трудностей провел сборку установки из трубчатой печи с кварцевой трубой, снабженной термопарой. Процесс сорбции из азотнокислых растворов уранилнитрата вопросов не вызывал. Через некоторое время композиция была получена. Филиппов договорился с руководством отдела, занимавшегося металлургической тематикой, о помощи в организации процесса карбидизации диспергированного в углеродной матрице урана в высокотемпературной печи, а знакомые сотрудники оперативно все исполнили. Образец был исследован практически всеми методами, описанными в американской статье.
По завершении работы был выпущен совместный отчет двух лабораторий, в котором были в качестве соисполнителей указаны все, кто хоть в какой-то мере был причастен к работе, то есть сотрудники и руководство аналитического отдела, металлургического, в том числе и вся наша группа, поскольку в ней был сделан целлюлозный сорбент. Е. А. Филиппов предложил мне перейти в его лабораторию, сказав, что у него много идей по созданию дисперсионных систем в углеродных матрицах на основе волокнистых материалов и ионообменных смол для получения микросфер. Смирнова не возражала. Что и случилось в 1974 г.
Надо отметить, что мой новый начальник, обладая высоким научным интеллектом и чрезвычайной активностью в работе, являлся настоящим генератором идей. Он обладал заслуженным авторитетом. Б. Н. Ласкорин и Д. И. Скороваров считались с его мнением по научным и рабочим вопросам, давая карт-бланш на широкий научный поиск. Довольно вскоре по наводке его знакомого коллеги-радиохимика из Курчатовского института к нам приехала группа физиков во главе с руководителем, солидным мужчиной средних лет Ю. В. Чушкиным, и два сотрудника моего возраста — Федор Жердев, со временем награжденный орденом за ликвидацию последствий Чернобыльской трагедии, и более молодой Ярослав Штромбах, ставший впоследствии заместителем директора. Их группа занималась проблемами исследования выноса урана из уран-графитовых композиций в процессе термоциклов в режимах высоких температур по теме создания высокопоточного импульсного источника нейтронов. Их интересовала проблема поиска партнеров, которые могли бы заняться технологией получения систем с равномерным распределением высокодисперсной топливной фазы на основе дикарбида урана в графитовой матрице. Мы договорились начать поиск создания такой композиции при помощи курчатовцев в организации процессов спекания и карбидизации.
Было предложено использовать для равномерного распределения урана полученный электрохимическим методом золь урана смешиванием с порошком графита марки ГМР-10, используемый как конструкционный материал в реакторной технике, обладающий необходимыми физико-механическими параметрами. Мне выписали временный пропуск в Курчатовский институт, в здание недалеко от главного входа, построенное в стиле конца сороковых годов, когда создавался объект. Все образцы таблеток, полученных во ВНИИХТе, я привозил для измерений и исследований коллегам-физикам. Получение твердой дисперсной фазы проводилось обработкой 2-этилгексанолом, многоатомным спиртом, обезвоживающим золь с последующим его переходом в фазу твердого геля. Вопросами получения золей урана занимался мой коллега по бывшей лаборатории А. В. Комаров, ставший позже замдиректора ВНИИХТа по экологическим вопросам.
Предстояло решить очень много технологических вопросов, особенно в части получения таблеток с плотностью графитовой матрицы, которая в идеале достигала параметров конструкционного графита.
Параллельно проводимой работе необходимо было заняться и другой темой. Наша радиохимическая лаборатория интенсивно сотрудничала с комбинатом «Маяк» по теме оптимизации экстракционной технологии. Наши сотрудники постоянно выезжали на комбинат для исследовательской работы, а их представители посещали лабораторию для обсуждения назревших вопросов по сотрудничеству; короче говоря, руководители разного ранга решали разные аспекты взаимодействия. На одной из таких встреч был поднят вопрос об участии лаборатории в программе повышения чистоты плутония-238 биомедицинского назначения. У физиков существовало предположение, что при облучении тория, из которого получают необходимый изотоп, необходимо по возможности достичь максимальной равномерности распределения его в углеродной матрице, одновременно снизив размер частиц стартового металла. Обладая определенным опытом в создании дисперсионных систем в углеродной матрице, можно было предположить, что работа по получению такой композиции может быть выполнена с большой вероятностью успеха. Причем требования к физико-механическим параметрам топливной таблетки были чрезвычайно мягкими, что давало возможность использовать самые простые связующие материалы, применяемые в порошковой металлургии.
Буквально через несколько дней, подготовив образец целлюлозного сорбента, оформив командировочные документы, расписав задание по курчатовской тематике для лаборанта, появившегося в группе, я приобрел билет на ночной рейс в Челябинск. Трудно было предположить, что этот маршрут прочно войдет в мою жизнь на более чем десяток лет, его общий километраж намного превысит длину экватора — величину, которой оценивают заслуги землепроходцев. В лаборатории меня снабдили подробной картой и инструкцией, как добраться до города, который теперь называется Озерск, а тогда назывался Челябинск-65. С партнерами из ЦЗЛ в очень сжатый срок были получены таблетки из карбонизированного целлюлозного сорбента, насыщенного торием, отпрессованные с поливиниловым спиртом в качестве связующего и спеченные в вакуумной печи. Была достигнута договоренность, что по результатам всего комплекса работ, включающих облучение, выделение целевого продукта и его анализа, будет выпущен отчет вне зависимости от уровня результатов. Из челябинского аэропорта, в котором мне потом неоднократно пришлось ночевать по причине прихотей местной переменчивой погоды, я вылетел домой.
Работы с институтом Курчатова продвигались успешно. Удалось подобрать порошки графита с оптимальными показателями по крупности и связующее, позволившее получить требуемую плотность композиции. Термоциклические испытания также были успешны, результаты по определению выноса урана получились очень хорошими. К этому моменту в комнате на цокольном этаже, служившей складом старой мебели и другого барахла, удалось оборудовать помещение по второму классу, разместив там необходимое оборудование, включая высокотемпературную вакуумную печь. Это дало возможность изготовить образцы с топливной фазой из урана-235. Испытания предполагалось провести в Тбилисском институте физики, куда и были отправлены готовые таблетки. Для обсуждения планов по облучению композиции в реакторе в Тбилиси отправилась делегация, в которую вошли Чушкин, Жердев, Штромбах от Курчатовского института и я от ВНИИХТа. Наш приезд в Институт физики, возглавляемый Э. Л. Андроникашвили, братом популярного телеведущего, литературоведа Ираклия Андроникова, был отмечен великолепным банкетом в институтской столовой, сопровождаемым бесконечными тостами в честь нерушимой дружбы между нашими народами. Следующие два дня были посвящены осмотру достопримечательностей Тбилиси, путешествию в горное селение и бесконечным застольям с прелестями грузинской кухни и дегустацией напитков. Только на третий день удалось провести совещание и обсудить этапы и сроки работы. Испытания можно было начать месяца через два, поскольку реактор был загружен партией дубовых досок. Под действием радиации древесина приобретала вид и структуру мореного дуба, имеющего высокую стоимость на строительном рынке, и заказчики стояли в очереди. Стороны пришли к компромиссу по сокращению срока ожидания загрузки до месяца, и после прощального банкета наша делегация отбыла к вечернему рейсу в аэропорт. По завершению облучения образцы были переправлены в Курчатовский институт, где были проведены дальнейшие исследования. В начале следующего года почти одновременно пришли результаты из Челябинска и Курчатовского института. Биомедицинский плутоний имел высочайшую чистоту, которую не удавалось получить другими методами, а топливная композиция, полностью исследованная коллегами-физиками, была признана перспективной для топлива импульсного реактора. Эти материалы вошли в кандидатскую диссертацию, которую я защитил в начале 1979 г.
В этот период во всем мире получили развитие изыскания по созданию ядерного топлива методами, использующими золь-гель процессы. Неистощимый на выдумку Е. А. Филиппов, зайдя в комнату, где я работал, поставил на стол колбу с манометрической жидкостью марки М-1. Шеф попросил быстро приготовить высококонцентрированный урановый раствор. Капнув раствор из пипетки в жидкость, мы увидели идеальные по форме капли, плавающие на поверхности. В процессе перемешивания содержимого сосуда стеклянной палочкой капли разбивались на более мелкие. После прекращения перемешивания они не агломерировались и плавали на поверхности, напоминая мелкую рыбью икру. После размышлений пришла идея для отверждения микросфер использовать описанный в литературе процесс внутреннего гелирования. Он основан на введении в охлажденный высококонцентрированный азотнокислый раствор какого-либо металла, уротропина и мочевины. Через сопло сформированная капля падает в нагретую инертную жидкость — например, вазелиновое масло. При температуре введенные добавки выделяют аммиак, в результате чего образуется твердый осадок в виде идеальных микросфер. После последующих промывок, сушки и отжига в окислительной среде получаются шарики оксидов металлов. В течение небольшого срока удалось отработать режимы процесса. Жидкость М-1, получаемая фторированием нефтяных масел с плотностью 2 г/см3, обладала очень низким поверхностным натяжением, за счет чего имела высокую сферообразующую способность. Аппаратурное оформление процесса выглядело очень просто. В стакан, снабженный рамной мешалкой, заливалась жидкость М-1 и при достижении заданной температуры при перемешивании единовременно вливалась порция подготовленного охлажденного раствора. Через несколько минут сферы затвердевали, полученный продукт отделялся от дисперсной среды на сетчатом фильтре. Микросферы поступали на промывку, а фтороорганика — для проведения следующего цикла. Общее время процесса занимало не более 5 минут.
Помимо многих талантов в сфере науки, Е. А. Филиппов имел дар настоящего «промоутера». Он провел широкую информационную работу на всех уровнях. В лабораторию потянулись делегации из министерства и комбинатов. Нами был до совершенства отрепетирован настоящий аттракцион, в котором перед глазами изумленной публики за считанные мгновения приготовлялся рабочий раствор и, пока нагревался реактор с М-1, охлаждался в ледяной бане. Включалась мешалка, и происходило впечатляющее действие. После демонстрации проводился брифинг, а после него — обсуждение форм сотрудничества, поскольку заинтересованных было очень много.
В это время на комбинате «Маяк» начались работы по проектированию установки получения микросфер уран-плутониевого топлива по большой программе вовлечения в топливный цикл высокофонового плутония. Технология на основе метода внутреннего гелирования и аппаратурное оформление процесса были разработаны во ВНИИНМе, обычно называемом «девяткой», в лаборатории В. М. Макарова. Эта технология, основанная на формировании капель рабочего металлсодержащего раствора в верхней части колонны, наполненной горячей дисперсной средой, и прохождении ее за счет гравитации в процессе гелирования, использовалась в Новосибирске на установке «Янтарь». Наш вариант, метко названный «кастрюльным», когда был выполнен в «железе», получил название «Жемчуг». Многие претенденты на авторство это название объясняли по-разному: кто по ассоциации с процессом синтеза ионитов по методу "жемчужной полимеризации", кто под впечатлением от украшений из Алмазного фонда и даже марки зубной пасты. На самом деле так назывался диск моей любимой певицы Дженис Джоплин. Нашей технологией заинтересовались в Челябинске. Начались бесконечные командировки на Урал. Моим партнером по многолетней совместной работе стал А. И. Бобылев, очень аккуратный и трудолюбивый сотрудник ЦЗЛ. В короткий срок нам удалось наработать партию микросфер, из которых были отпрессованы таблетки из двуокиси урана-238 в качестве имитатора. Характеристики материала с точки зрения специалистов по прессованию и спеканию таблеток были великолепными. Куратор от «Маяка» работ по созданию участка золь-гель процесса на площадке завода 235 П. П. Чиненов, работавший в теснейшем контакте с представителями «девятки», заявил о тщетности попыток предложить использовать вариант с фторорганикой параллельно с колонной, работающей на четыреххлористом углероде, предложенной В. М. Макаровым. Позже выяснилось, что он был институтским приятелем курчатовца Ю. В. Чушкина. Мир тесен. Главный инженер комбината Б. В. Никипелов, являвшийся идеологом исключения пылящих операций, неизбежных при использовании технологий порошковой металлургии, очень сильно заинтересовался нашей технологией, особенно с точки зрения производительности процесса и простоты аппаратурного оформления. Волевым решением он распорядился изыскать возможность установки дополнительного бокса. Проектанты смогли выделить метр в цепочке из 15 боксов, которого для нашей «кастрюли» было вполне достаточно. Наш «Жемчуг» получил путевку в жизнь.
После проектных работ, строительства и изготовления оборудования, исправления неизбежных конструкционных недочетов начались пуско-наладочные работы с наработкой опытных партий на основе урана-238 и стандартного плутония-239, которые были весьма длительны, поскольку одновременная работа двух принципиально различных схем была невозможна. Наконец наступил момент, когда было необходимо сделать выбор и остановиться на одной технологии. Помимо сложностей, связанных с организацией устойчивой гидродинамической схемы, призванной значительно уменьшить высоту колонны, микросферы, полученные в среде четыреххлористого углерода, обладали высокой «жесткостью», отрицательно влиявшей на процесс прессования таблеток. В конце концов, колонну вырезали. На территории комбината приступили к строительству комплекса 300, в котором планировался выпуск смешанного топлива. Начались работы с проектными институтами, в Свердловске приступили к конструкторским работам по разработке оборудования по схеме «Жемчуга».
Параллельно в Томске-7, в филиале Томского университета проводились работы по золь-гель процессу в среде фторорганики в колонном варианте, позволяющем формировать монодисперсные микросферы с подачей рабочего раствора снизу, в то время как "кастрюльный" вариант предполагал получение полидисперсного продукта, который ограниченно был годен для создания насыпных твэлов. Во ВНИИХТе развернулись работы по другим направлениям, В группу пришли новые молодые сотрудники, которые были привлечены к начатым ранее работам. Совместно с сотрудниками ВНИИНМа были получены интересные результаты по сверхтонким покрытиям, методом пиролиза экстрактов на основе высших изомерных кислот. В Димитровградском НИИАРе нам с пришедшим в группу молодым талантливым исследователем Л. В. Бударагиным, быстро овладевшим технологией, удалось в сотрудничестве с местными коллегами разработать процесс изготовления игл с покрытием на основе америция и кюрия с инсулирующим покрытием из золота, имеющего практически нулевое сечение захвата, для радиационного облучения раковых опухолей. До сих пор перед глазами стоит озаряющее тяжелую камеру темно-розовое свечение, испускаемое трансплутониевыми элементами.
За короткий период Бударагин подготовил и защитил диссертацию. Поступивший в очную аспирантуру И. И. Кокорин из Красноярска-26 (ныне Железногорск) в ходе совместной с МИФИ работы по разработке ториевого топливного цикла добился получения высоких результатов. На основе технологии, использованной при получении топливной композиции дикарбид урана — графит, была получена и исследована дисперсионная композиция на основе оксида тория, распределенного в матрице из оксида циркония. По этой теме было подготовлено и опубликовано в журнале «Радиохимия» несколько статей. К окончанию аспирантского срока была защищена диссертация. На комбинате «Маяк» А. Н. Бобылевым была подготовлена и защищена диссертация, основанная на результатах, полученных при создании «Жемчуга». Также была успешна защищена диссертация по колонному варианту в Томске-7 (ныне Северск). География командировок становилась все шире, а поездки чаще. Усталость обострялась мыслями о семье, в которой тяготы по воспитанию подрастающих детей целиком ложились на жену, которая тоже работала. Химик по специальности, она занималась разработкой технологи уничтожения боевых отравляющих веществ. По работе ей также периодически приходилось выезжать на объекты. Благо, что помогало старшее поколение.
В середине 80-х все крепче и крепче становились ветры перемен. Изменения в жизни всей страны, начавшиеся с лозунга «ускорение», к которому остряки предлагали добавить «свободного падения», привели к «гласности» и «перестройке». Как-то тихо и плавно затихли работы по теме уран-плутониевого цикла. Строительство комплекса 300 было законсервировано. Вспоминается визит в наш институт набирающего в народе популярность Ельцина. В актовом зале, забитом сотрудниками, на сцене установили покрытый кумачом стол, за которым сидели активисты, исповедующие демократические взгляды, постоянные читатели «Огонька» и «Московских новостей». На трибуну вышел лидер московских коммунистов и начал жаловаться на то, как его притесняют и не дают бороться с зажравшейся номенклатурой. Затем он обратился к коллективу с призывом прекратить работы по военным темам, страна и так задыхается от накопленного оружия, надо всему миру протянуть руку дружбы, подумать о том, как изменить жизнь к лучшему, — например, разработать технологии выращивания огурцов в Заполярье. Встреча произвела гнетущее впечатление.
Перемены произошли и в жизни лаборатории. Е. А. Филиппов возглавил отдел «Д». Я со своей группой перешел в одну из лабораторий этого одела на условиях экстерриториальности. Некоторое время еще продолжались работы по «Жемчугу». Но лебединая песня скоро закончилась. Мне было предложено подключиться к тематике получения порошков методом соосаждения из растворов для пьезокерамических материалов. В получившем развитие течении создания творческих бригад, заключавших с заказчиком в лице института договоры подряда, можно было получить дополнительное финансирование, за счет которого увеличить зарплату участникам проекта. Обладая некоторым опытом в реализации схем со сложными гидродинамическими параметрами, я нашел несколько решений, обеспечивающих точную дозировку растворов, что обеспечило качество конечных продуктов.
В это время начали развиваться малые предприятия. Пьезокерамика, производимая на основе получаемых в лаборатории материалов, могла найти широкий спрос в условиях зарождающихся рыночных отношений. Возникла идея создания малого предприятия для продвижения разработок отдела и лаборатории на рынок. Руководство института поддержало инициативу. Мне удалось убедить партнеров, что наиболее выгодным и безопасным будет определить статус новой структуры как финансово независимое подразделение в составе ВНИХТа. В январе 1991 г. в моей трудовой книжке появилась запись «уволен в связи с переходом на работу в малое предприятие «Керамтекс» при ВНИХТе». Начиналась новая жизнь.