Обращение к сайту «История Росатома» подразумевает согласие с правилами использования материалов сайта.
Пожалуйста, ознакомьтесь с приведёнными правилами до начала работы

Новая версия сайта «История Росатома» работает в тестовом режиме.
Если вы нашли опечатку или ошибку, пожалуйста, сообщите об этом через форму обратной связи

Участники проекта /

Мирющенко Елена Евгеньевна

Окон­чила Мос­ков­ский энерге­ти­че­ский инсти­тут в 1982 году. Опыт работы в отрасли 33 года. Рабо­тала в ВГНИП­КИИ «Атомэнергопро­ект», ПО «Атом­техэнерго», концерне «Росэнерго­атом», ЗАО «Атом­стройэкс­порт». В насто­ящее время - сотруд­ник АО «Руса­том Овер­сиз». Участ­ник лик­ви­дации ава­рии на Чер­но­быльской АЭС.
Мирющенко Елена Евгеньевна

В атом­ную энерге­тику я попала не слу­чайно. Мой отец Евге­ний Федо­ро­вич Мирющенко окон­чил теп­лоэнерге­ти­че­ский факуль­тет Мос­ков­ского энерге­ти­че­ского инсти­тута в 1956 году и в 1957 году в числе лучших был направ­лен на курсы мир­ного исполь­зо­ва­ния атом­ной энергии. Отмечу, что вся наша мир­ная атом­ная энерге­тика начи­на­лась с этих кур­сов: это были про­сто сливки обще­ства. Выби­рали людей, кото­рые могли бы стать идео­логами, про­вод­ни­ками испол­не­ния наших атом­ных про­ек­тов. После окон­ча­ния кур­сов его отпра­вили в Зареч­ный на стро­и­тельство Бело­яр­ской АЭС. Я помню Зареч­ный в 1962 году, это было потря­сающее зре­лище: огром­ная стройка, вокруг непро­лаз­ная грязь, лес, волки, насто­ящая роман­тика шести­де­ся­тых и потря­сающие люди. Это было самое начало всего. Это было время, о кото­ром вспоми­на­ешь с огром­ной теп­ло­той.

В 1965 году отец, вме­сте с мамой уехавший в Индию стро­ить теп­ло­вую станцию, забрал меня с собой в город Патрату (тогда адми­ни­стра­тивно вхо­дил в индийский штат Бихар). Там имела возмож­ность уви­деть, как стро­ится станция с помощью совет­ских спе­ци­а­ли­стов. Именно в то время я полю­била Индию и ее людей, что дало возмож­ность потом, в 2000-е, лучше понимать индийских спе­ци­а­ли­стов в ходе перего­во­ров по про­екту «Кудан­ку­лам».

Вообще жизнь инте­ресно устро­ена: каж­дый раз, идя по спи­рали, ты воз­враща­ешься в уже зна­комое место, но в новом каче­стве. Так было с Зареч­ным, куда я вер­ну­лась в 1973 г., так было с Индией после воз­враще­ния к рабо­там по АЭС Кудан­ку­лам. Так и в моей работе: меняя место, я имела возмож­ность при­ме­нить полу­чен­ные зна­ния и опыт в новом для меня каче­стве. С пол­ным осно­ва­нием могу ска­зать: каче­ство — логика жизни.

Придя в инсти­тут «Теп­лоэлек­тропро­ект» в 1982 г. после окон­ча­ния энергофи­зи­че­ского факуль­тета Мос­ков­ского энерге­ти­че­ского инсти­тута, рабо­тала под руко­вод­ством таких гиган­тов, как Феликс Серге­е­вич Нешумов, Вик­тор Мозе­со­вич Бер­ко­вич, Сергей Аппо­ло­но­вич Чер­нов. Эти люди сто­яли у исто­ков про­екта АЭС так назы­ва­емой «большой серии», кото­рый стал осно­вой для всех про­ек­тов ВВЭР после 80-х. Перейдя в ПО «Атом­техэнерго», многому научи­лась у Ана­то­лия Григо­рье­вича Иван­ни­кова и Эду­арда Саа­ко­вича Саа­кова. От «Атом­техэнерго» я в тече­ние трёех лет участ­во­вала в рабо­тах по лик­ви­дации ава­рии на Чер­но­быльской АЭС.

В 1991 г. я полу­чила бесцен­ный опыт работы в обла­сти свя­зей с обще­ствен­но­стью (что теперь назы­ва­ется PR). Тогда был создан пресс-центр Мина­томэнергопрома СССР, кото­рым руко­во­дил Георгий Ива­но­вич Кау­ров. Именно тогда мы начали учиться тому, что сей­час очень неплохо умеем — рас­ска­зы­вать про­сто о слож­ном. Для меня это к тому же уни­каль­ный опыт работы с Вик­то­ром Ники­то­ви­чем Михай­ло­вым, Евге­нием Олего­ви­чем Адамо­вым, Евге­нием Ива­но­ви­чем Игна­тенко.

1991-й был пере­лом­ным годом. Я до сих пор вспоми­наю то время с инте­ре­сом и содрога­нием. С инте­ре­сом потому, что в том году, будучи коман­ди­ро­ван­ной по линии Мина­томэнергопрома, уви­дела в январе Вели­ко­бри­та­нию и в декабре Япо­нию — «дуб и сакуру» (пом­ните, есть такая книга Все­во­лода Овчин­ни­кова?). С содрога­нием — потому, что в декабре того года в коман­ди­ровку я уехала из СССР, а вер­ну­лась в никуда: одна страна раз­ва­ли­лась, а новая ещёе не состо­я­лась. Новые эко­номи­че­ские усло­вия только-только надвига­лись, но надвига­лись неот­вра­тимо. Впи­сать Мина­томэнергопром, т.е. Сред­маш в первую оче­редь, в рынок — это очень тяже­лая задача была! Но, тем не менее, это уда­лось, это рабо­тает — и теперь это госкорпо­рация «Роса­том».

Наблю­дая с позиций сего­дняш­него дня все наши тогдаш­ние транс­формации, можно ска­зать, что они были доста­точно логичны. И — неиз­бежны.

Это был такой период опре­де­лен­ный — точ­нее, неопре­де­лен­ный — потому что, навер­ное, с 1989 года стало понятно, что всёе сколь­зит по наклон­ной. Я помню пер­вый этап шоко­вой терапии (так назы­ва­емая «пав­лов­ская реформа»), — тогда уже стало оче­видно, что, в общем-то, хорошо не будет.

И когда в 1991 году всёе рух­нуло, порва­лись все орга­ни­за­ци­он­ные связи, вся интеграция соци­а­ли­сти­че­ская раз­ру­ши­лась, встал вопрос -, что вообще будет с атом­ной энерге­ти­кой? Очень пра­вильно, что в 1992 году создали концерн «Росэнерго­атом» (идео­логом всех работ выступал Евге­ний Ива­но­вич Игна­тенко). Тогда уда­лось удержать все действующие атом­ные станции в одном объеди­не­нии: с одним меха­низмом финан­си­ро­ва­ния, с одними тех­ни­че­скими под­хо­дами, потому что, конечно, могло пойти всёе иначе…

Как при­мер. В 1992 году, было две экс­плу­а­ти­рующих орга­ни­за­ции. Одной такой орга­ни­за­цией был концерн с вошед­шими в его состав АЭС на тер­ри­то­рии Рос­сии, кроме Ленинград­ской АЭС, кото­рая и была вто­рой экс­плу­а­ти­рующей орга­ни­за­цией. Конечно, если про­должать управ­лять одно­род­ными по при­роде объек­тами по раз­ным принци­пам, ни о каком еди­ном оптималь­ном руко­вод­стве именно отрас­лью не могло быть и речи.

А вот осо­бен­но­сти, кото­рые назы­ваются чело­ве­че­ским фак­то­ром, свою роль сыг­рали. В Сред­маше тра­дици­онно люди рабо­тали за идею, там не особо кто-то думал о своей выгоде. Для них все­гда была глав­ной Родина и ее благопо­лу­чие. И, мне кажется, этот фак­тор во многом сыг­рал для нас свою положи­тель­ную роль — госу­дар­ствен­ное созна­ние руко­во­дящего звена. Тех, кого сегодня мы назы­ваем топ-мене­дже­рами.

Что нам тогда помогло? Я смотрю на сво­его отца, кото­рый в сле­дующем году будет отме­чать 60-летие своей работы в отрасли. Несмотря на то, что он чело­век действи­тельно совет­ской закалки, он доста­точно легко, я спе­ци­ально выбрала именно это слово, — доста­точно легко впи­сался в реа­лии сего­дняш­него дня. Может быть, из-за того, что он посто­янно нахо­дился на самом острие, был началь­ни­ком мон­таж­ного управ­ле­ния тре­ста «Цен­трэнерго­мон­таж» во время сооруже­ния БН-600 на Бело­яр­ской АЭС, и жизнь посто­янно застав­ляла его реаги­ро­вать на какие-то новые ввод­ные дан­ные. А когда люди все время в таком состо­я­нии нахо­дятся, это никуда не дева­ется, никуда не ухо­дит, гиб­кость мыш­ле­ния и ско­рость реакции остаются.

Люди — глав­ный капи­тал Сред­маша — и помогли нам осуще­ствить пере­ход к рынку.

Я бы ещёе такую поправку сде­лала. Вы навер­няка пом­ните, что Сред­маш сформи­ро­вался как очень закрытая и очень струк­ту­ри­ро­ван­ная отрасль, с очень огра­ни­чен­ными возмож­но­стями для вза­и­мо­действия с осталь­ным миром. В Минэнерго эта возмож­ность была, потому что все-таки у нас была и программа раз­ви­тия атом­ной энерге­тики в стра­нах Совета эко­номи­че­ской вза­и­мопомощи, было вза­и­мо­действие по линии меж­ду­на­род­ного опыта и с Францией, и с Герма­нией, и с Англией. Таким обра­зом, после Чер­но­быля, когда Минэнерго и Мин­сред­маш сли­лись в еди­ном порыве в Мина­томэнерго, в команде появи­лись люди с меж­ду­на­род­ным опытом. И, несмотря на тяжёелые 90-е годы, мы смогли удержать атом­ную энерге­тику в рабо­чем состо­я­нии, таком, кото­рое поз­во­лило в 1995 году начать сооруже­ние АЭС Бушер, в 1997 — АЭС Тянь­вань, в 1998 — АЭС Кудан­ку­лам.

Несколько слов об обра­зо­ва­нии. В 1976 году я поступила в МЭИ, в том году был создан энергофи­зи­че­ский факуль­тет. Для этого взяли со всех факуль­те­тов все лучшее, выбрали все то, что могло отно­ситься к крио­тех­нике, теп­ло­вой физике, к атом­ной энерге­тике и элек­трофи­зике. Кон­курс был про­сто беше­ный, пять чело­век на место, для МЭИ по тем совет­ским време­нам это было совершенно нево­об­ра­зимо. В группе у нас было 25 чело­век, из них только две девушки. И очень силь­ная сложи­лась команда сту­ден­тов, была очень хорошая, силь­ная программа…

Я вот сей­час вспоми­наю те времена: в первую оче­редь, само по себе обра­зо­ва­ние было другим, ведь МЭИ, в отли­чие от МИФИ, был отрас­ле­вым вузом с точки зре­ния тех­но­логии. Именно из МЭИ ребята по рас­пре­де­ле­нию попа­дали опе­ра­то­рами на все АЭС Совет­ского Союза. В МЭИ суще­ство­вала так назы­ва­емая «тех­но­логи­че­ская прак­тика»: после 4 курса сту­денты про­хо­дили прак­тику на действующих и стро­ящихся АЭС. МИФИ — это больше кон­струкци­он­ные мате­ри­алы, иссле­до­ва­ния, ядер­ная физика, а МЭИ — это тех­но­логи, они все­гда так и позици­о­ни­ро­ва­лись. Во вся­ком слу­чае, в мое время тех­но­логия про­из­вод­ства элек­троэнергии на атом­ных станциях препо­да­ва­лась именно в МЭИ.

Базо­вое обра­зо­ва­ние, кото­рое давали в СССР, стоит дорогого, потому что струк­тура и содер­жа­ние тех­ни­че­ской подго­товки опре­де­ля­лись осно­ва­те­лями кафедры атом­ной энерге­тики: Тере­зой Хри­стофо­ров­нойа Маргу­ло­вой, Нико­лаем Георги­е­ви­чем Рас­со­хи­ным — это были про­сто титаны! И в принципе база зна­ний никуда не делась. От нас теперь зави­сит, как и в каком направ­ле­нии будет раз­ви­ваться обра­зо­ва­ние в атом­ной обла­сти — необ­хо­димы и тео­рия, и прак­тика, и рас­пре­де­ле­ние при­о­ри­тетно в орга­ни­за­ции Роса­тома. Очень хоте­лось бы, чтобы МЭИ занял своёе достой­ное место в кон­сорци­уме высших учеб­ных заве­де­ний атом­ной отрасли… Роса­том мог бы помочь и мето­ди­че­скими мате­ри­а­лами, и спе­ци­а­ли­стами, и финан­си­ро­ва­нием, нако­нец.

Хотела бы вот еще что отме­тить. В МЭИ обу­че­ние на пер­вом году сту­денты из соци­а­ли­сти­че­ских стран про­хо­дили отдельно от нас. Это дела­лось для того, чтобы ино­стран­ная молодёежь лучше понимала и гово­рила по-рус­ски. Это было важно потому, что норма­тив­ная база для атом­ных станций в стра­нах СЭВ (кото­рые сей­час вхо­дят в Евро­союз) напи­сана на наших нормах, а ведь все­гда проще разго­ва­ри­вать с людьми, кото­рые понимают, о чем идет речь. Если, к при­меру, гово­рить о болгар­ском про­екте «Белене» 2007 года, то там даже не нужно было пере­во­дить норма­тив­ные документы на английский язык, ведь всё и так понятно.

Связи, кото­рые сей­час у меня есть в атом­ной энерге­тике за рубежом, во многом бази­руются на тех моих инсти­тут­ских днях. Чтобы далеко за при­ме­ром не ходить: мы вме­сте учи­лись с Леошем Томи­че­ком, вице-пре­зи­ден­том по управ­ле­нию атом­ными про­ек­тами АО «Руса­том Овер­сиз Инк». Мои сокурс­ники и одно­каш­ники рабо­тают на высо­ких постах в Венгрии, Сло­ва­кии, Болга­рии. Жалко, что не пошла Куба….

Очень большую роль в моей жизни сыг­рал Атом­стройэкс­порт, куда я при­шла почти с пер­вых дней его созда­ния в 1998 году. Именно в Атом­стройэкс­порте начи­на­лось все, что сей­час при­вычно и удобно: программы обес­пе­че­ния каче­ства и планы каче­ства, руко­вод­ство по управ­ле­нию про­ек­том, система менедж­мента каче­ства и интегри­ро­ван­ная система менедж­мента… В наших про­ек­тах «Тянь­вань» и «Кудан­ку­лам» были реа­ли­зо­ваны реше­ния, кото­рые поз­во­лили реа­ли­зо­вать то, что во многих запад­ных стра­нах было сде­лано только после ава­рии на АЭС Фуку­сима.

С Атом­стройэкс­порта начи­на­лась и плот­ная PR- работа, ведь страны, где АСЭ начал реа­ли­зо­вы­вать рос­сийские про­екты с 1995 года, — это Иран, это Китай, это Индия. Это прак­ти­че­ская работа не только со СМИ, — это работа с мест­ным насе­ле­нием, это работа с мест­ным ква­лифици­ро­ван­ным и неква­лифици­ро­ван­ным пер­со­на­лом, это работа с «зеле­ными», это работа со школь­ни­ками, нако­нец.

Прак­ти­че­ски все то, о чем я говорю, пред­став­ляет собой по сути комплекс­ное пред­ложе­ние на сооруже­ние АЭС. Мы пер­выми, ещёе в СЭВов­ские времена, пред­ложили услуги по сооруже­нию АЭС, начи­ная с созда­ния атом­ной инфра­струк­туры, обу­че­ния пер­со­нала (со сту­ден­че­ской скамьи), раз­ви­тия предпри­я­тий по всей цепочке и т.д. На самом деле это пра­вильно: если ты соби­ра­ешь всю цепочку «от и до» и пред­лага­ешь это потенци­аль­ному заказ­чику, а он решает, сколько и чего ему нужно — ведь это же клас­сика?! И то, что мы пер­вые до этого додума­лись и сде­лали — честь и хвала нам.

Как мы, напри­мер, захо­дили в Индию в 1988 году? Мы дого­ва­ри­ва­лись о том, что мы сооружаем атом­ную станцию, вклю­чая и подго­товку норма­тив­ных докумен­тов (индусы колос­саль­ное коли­че­ство докумен­тов по тем време­нам полу­чили от Совет­ского Союза), сюда же вошло обу­че­ние пер­со­нала заказ­чика, пред­лага­емая инфра­струк­тура...

Кра­си­вее всего мы выступили в Турции. Это совершенно уни­каль­ное реше­ние. Это очень рис­ко­ван­ное реше­ние, потому что схема «строй, вла­дей, экс­плу­а­ти­руй» (тем более, на тер­ри­то­рии Турции, кото­рая, как мы знаем, страна НАТО) в первую оче­редь свя­зана с ответ­ствен­но­стью за ядер­ный ущерб. В соот­вет­ствии с докумен­тами МАГАТЭ, мы как опе­ра­тор и лицен­зиат несёем ответ­ствен­ность за ядер­ный ущерб на тер­ри­то­рии Турции, а это, на секун­дочку, компен­сация в очень большом денеж­ном выраже­нии, не дай Бог слу­чится тяжёелая ава­рия. Да, это рис­ко­вая состав­ляющая, так еще никто не делал. Конечно, у нас полу­ча­ется трудно, потому что все-таки при таком рас­кладе большая ответ­ствен­ность лежит на твоёем партнёере — заказ­чике. (При­ме­ча­ние автора. На момент интер­вью кри­зиса в отноше­ниях Рос­сии и Турции еще не было.)

А у партнёера ещёе не всёе обка­тано. Напри­мер, закон «Об олив­ко­вых дере­вьях» не раз­решает стро­ить промыш­лен­ные объекты на рас­сто­я­нии ближе 3 км к олив­ко­вым рощам. Закон — это закон, и тогда воз­ни­кает вопрос: когда турец­кие парт­неры выде­ляли нам место для площадки, они не знали про этот закон? Нет, конечно, они его знали. Атом­ный про­ект — это обоюд­ная работа, ведь не зря сей­час МАГАТЭ вно­сит про­сто потря­сающее опре­де­ле­ние — поня­тие «интел­ли­гент­ного заказ­чика». Само время заста­вило МАГАТЭ сде­лать это, потому что если заказ­чик не в состо­я­нии выдви­нуть тебе чле­но­раз­дель­ные тре­бо­ва­ния, кото­рые также удобны и самому заказ­чику, тогда это либо срыв сро­ков, либо допол­ни­тель­ные деньги.

Схема «строй, вла­дей, экс­плу­а­ти­руй» в адап­ти­ро­ван­ном вари­анте реа­ли­зу­ется сей­час в Фин­лян­дии. Всем хорошо известно, что фин­ский над­зор­ный орган STUK — самый жест­кий регу­ля­тор во всем мире. Поэтому рабо­тать в Фин­лян­дии очень тяжело именно из-за того, что жест­кие фин­ские нормы должны быть кор­ректно встро­ены в зака­зан­ный у нас про­ект, и именно интел­ли­гент­ным заказ­чи­ком. И поскольку задача состоит в том, чтобы, не про­ти­во­реча при­ня­тым в Фин­лян­дии стан­дар­там и пра­ви­лам, исполь­зо­вать наши норма­тив­ные документы, выпол­не­ние этой задачи застав­ляет обе сто­роны учиться и повышать ква­лифи­кацию. Здесь нужно отме­тить, что финны — люди очень въед­ли­вые, т.е. ничего не при­нима­ется на веру без абсо­лютно желез­ных дока­за­тельств. Если они изу­чили, пока­тали, поняли, что для них это при­ем­лемо, — тогда они это делают легко. И это, по сути, вопрос при­ем­лемо­сти наших тех­но­логий и их воспри­я­тия людьми.

И мы учимся, потому что иначе никак, без этого движе­ние вперёед невозможно.

Для нас обычно, что наи­бо­лее совершен­ные реше­ния мы нахо­дим в слу­чае почти невозмож­ного. Совершенно уни­кальна исто­рия АЭС Бушер, достой­ная, без вся­кого пре­уве­ли­че­ния, миро­вого блок­ба­стера. Про­ект начи­нали немцы и постро­или станцию с доста­точно высо­кой степе­нью готов­но­сти всех стро­и­тель­ных помеще­ний. Было заве­зено обо­ру­до­ва­ние. И тут слу­чи­лась война в Заливе, пара ракет попала в этот объект. После этого, в общем-то, никто не брался за вос­ста­нов­ле­ние, потому что всу­нуть один про­ект в рамки другого по под­хо­дам — это слож­нейшая инже­нер­ная задача. А мы на это пошли.

Для нас это про­сто уни­каль­нейший опыт, потому что такого никто не делал, поверьте! Это же колос­саль­ный объем работ по обсле­до­ва­нию состо­я­ния, то есть насколько можно исполь­зо­вать то, что есть, или это нужно все пере­де­лы­вать пол­но­стью. Насколько нужно изме­нять обо­ру­до­ва­ние для того, чтобы втис­нуть его в те стро­и­тель­ные кон­струкции, кото­рые суще­ствуют и могут быть исполь­зо­ваны. Ну, и плюс ко всему, Иран был под санкци­ями! Вы сами зна­ете о том, что рос­сийско-пер­сид­ская исто­рия отноше­ний весьма спе­ци­фична и непро­ста. Поэтому ввод­ных было очень много, про­ект был очень тяже­лым. Но, тем не менее, мы прошли его с иран­цами рука об руку. Со всеми слож­но­стями вза­и­мопо­нима­ния. Все, кто рабо­тали в этом про­екте, знают о том, что если ты разго­ва­ри­ва­ешь с иран­скими спе­ци­а­ли­стами, ты повто­ришь десять раз одно и то же, и хорошо, если ты сде­ла­ешь это понят­ными про­стыми сло­вами, потому что люди должны понять то, что ты даешь. Вся­кий восточ­ный чело­век, мягко говоря, свое­об­ра­зен: пока до него не досту­чишься, пока он тебе не подаст некий знак того, что он это понял и что он это при­нял — ничего не про­изойдёет. Это тот самый слу­чай, когда быстро сказка ска­зы­ва­ется, да не быстро дело дела­ется. И по-чело­ве­че­ски тяжело. При­мите во внима­ние еще и погод­ные усло­вия, когда в Бушере летом +40, а люди на стройке.

Поэтому Бушер — это для нас уни­каль­ный и очень, я счи­таю, пер­спек­тив­ный опыт. Пер­спек­тив­ный в том смысле, что иранцы, как и все восточ­ные люди, очень ценят вер­ность и поря­доч­ность. У нас после Бушера очень высо­кий кре­дит дове­рия во всёем реги­оне, и дай нам Бог его оправ­дать, потому что под­ве­сти парт­нера — это, в общем-то, непри­ят­ное дело. А на Востоке — в осо­бен­но­сти.

Тут ведь вот ещёе о каких нюан­сах сле­дует пом­нить. Когда я в 1988 году в пер­вый раз попала в Чер­но­быль, перед нами выступал док­тор Ханс Мар­тин Бликс, тогдаш­ний гене­раль­ный дирек­тор МАГАТЭ. И он как-то мило обмол­вился, что они туда при­е­хали из науч­ного любопыт­ства. Ну, вот это никуда не денешь! Из песни, как гово­рится, слов не выки­нешь. Да, конечно, мы будем разго­ва­ри­вать тех­ни­че­ски на одном языке. Да, мы будем гово­рить друг с другом в друже­ской атмо­сфере, но вот это корен­ное никуда не уйдет. То есть, Рос­сия как была со своим апри­ори обра­зом мед­ведя, так и будет про­должаться, что мы бы не делали. И отчуж­де­ние запад­ни­ков, под­спуд­ное недо­ве­рие будет все время окраши­вать наше вза­и­мо­действие. Никуда это не денется, потому что нас все­гда будут подо­зре­вать в том, что мы держим камень за пазу­хой. Один мой зна­комый когда-то давно еще ска­зал: нас не любят на Западе не потому что мы комму­ни­сты, а потому что мы — рус­ские.

У меня было так в самом начале работы с фин­нами. Я рас­ска­зы­вала о том, как у нас устро­ена прак­ти­че­ски вся система менедж­мента, и вдруг в какой-то момент понимаю то, что мне не верят. Я говорю: «Господа, а в чем дело, ведь я чув­ствую, что мои слова вызы­вают у вас непри­я­тие… Вы нам не дове­ря­ете? Или счи­та­ете, что я вас дез­информи­рую?». Ну, конечно, ответа на прямой вопрос я не полу­чила, но то, что нам не дове­ряют в опре­де­лен­ных вещах, — это понятно. Иначе бы, предпо­ложим, люди давали бы себе труд озна­комиться с нашими норма­тив­ными докумен­тами. Люди бы понимали, что за те 70 лет, кото­рые мы в этом деле суще­ствуем, накоп­лен уни­каль­ный опыт, и, наверно, наш опыт стоит учи­ты­вать. И, наверно, он под­твер­жда­ется прак­ти­кой, и для этого не нужно какие-то еще допол­ни­тель­ные тело­движе­ния делать.

На самом деле, как мне кажется, это вопрос дове­рия к Рос­сии, а не к Роса­тому. Мы авто­ма­том при­нимаем на себя все отрица­тель­ные эмоции, свя­зан­ные на Западе с Рос­сией. Так было, так есть, так будет. И пре­одо­ле­вать это недо­ве­рие можно только делами, а не сло­вами. Только более совершен­ными, чем на Западе, тех­но­логи­ями, более совершен­ным, чем на Западе, менедж­мен­том, более высо­кими стан­дар­тами и норма­ти­вами, более выгод­ными дело­выми пред­ложе­ни­ями.

Соб­ственно, этим мы сей­час и занима­емся. Функция тех­ни­че­ского регу­ли­ро­ва­ния — это раз­ра­ботка докумен­тов и в рам­ках Роса­тома, и в рам­ках наци­о­наль­ных стан­дар­тов. Созда­ние таких докумен­тов, если мы гово­рим о норма­тив­ных докумен­тах, — тяже­лое дело, небыст­рое, тре­бующее учёета и согла­со­ва­ния десят­ков мне­ний и инте­ре­сов. Но без совершен­ство­ва­ния корпо­ра­тив­ных стан­дар­тов, без их унифи­кации, без при­ближе­ния к миро­вым стан­дар­там раз­ви­вать меж­ду­на­род­ный биз­нес нам не дадут. Да, это несет с собой ломку опре­де­лен­ных при­вы­чек. Помню, как пере­ло­мало отрасль, когда стали вво­дить еди­ную систему обо­рота докумен­тов — ведь это был про­сто пол­ный кошмар! Но ничего, обка­тали — и пять лет уже рабо­тает.

Тут я настро­ена вполне опти­ми­стично, потому что имела возмож­ность изу­чить и срав­нить обе бюро­кра­ти­че­ские системы, нашу и европе­йскую. С удо­вле­тво­ре­нием могу кон­ста­ти­ро­вать, что по этой части мы далеко не впе­реди пла­неты всей. Европе­й­ская система бюро­кра­тии — это страш­ная вещь. Создать безум­ное коли­че­ство рабо­чих мест при малю­сенькой задаче, но при этом все вроде бы при деле и безум­ном коли­че­стве суеты — это свя­тое. МАГАТЭ — тоже мил­лион людей, бюро­кра­тия про­сто безум­ная. Ведь ни для кого не сек­рет, что, если ты хочешь устро­иться в МАГАТЭ, то пол­тора года, как минимум, будешь про­хо­дить все согла­со­ва­ния.

Так что наши шансы на выстра­и­ва­ние наи­бо­лее эффек­тив­ной системы про­из­вод­ства в атом­ной энерге­тике я расце­ни­ваю как доста­точно высо­кие. Срав­ни­вать сего­дняш­ний Роса­том с Мина­томом времен, к при­меру, Адамова, совершенно бес­смыс­ленно: это орга­ни­за­ции под раз­ные задачи, постав­лен­ные раз­ным време­нем суще­ство­ва­ния. Тот курс, кото­рым мы идёем послед­ние десять лет, — курс на выстра­и­ва­ние гло­баль­ной супер­со­времен­ной корпо­рации с замкну­тым перимет­ром про­из­вод­ства — кажется мне един­ственно вер­ным, един­ственно возмож­ным отве­том на вызовы времени.

И пусть нас рас­су­дит рынок, а не вза­им­ные заста­ре­лые предубеж­де­ния. Так будет по-чест­ному.