Мы были первыми!
В школе я учился хорошо. Особенно мне нравилась химия. Учительница этого предмета была настоящим педагогом — с большой буквы. Да и… После гибели отца на фронте в 1943 году у мамы, которая была единственным работающим человеком в нашей семье, нас осталось четверо. Еще с нами жила бабушка. Поэтому я и старался учиться — не хотел расстраивать маму, мечтал поскорее стать ее опорой и помощником.
После окончания школы я поступил в Казанский химико-технологический институт. Я родом из города Цивильска, что в Республике Чувашии. А Цивильск от Казани всего в 120 километрах. Из-за близкого расстояния к родному дому и выбрал казанский институт. Он славился и своей профессурой.
На Кирово-Чепецкий химзавод мы приехали группой: пятеро выпускников химико-технологического. Это было в 1950 году. Меня направили в цех по производству гексафторида урана. После своего пуска цех уже работал почти год.
Что такое гексафторид урана? Если разъяснить популярнее… Это первая стадия переработки урана, главного компонента ядерного топлива. Другими словами, первая стадия разделения урана на уран-238 и уран-235, который и является главной ценностью уранового производства. А без 235-го никто ничего в атомной отрасли не получит.
Кирово-Чепецкий химзавод начал производить гексафторид урана первым в стране. Вот так-то!
Тогда начальником цеха был Владимир Никандрович Эльский. Он был и главным организатором пуска цеха. По какой-то причине (мне неизвестной) технолога цеха перевели на другой объект. А остаться без технолога, да еще на таком производстве, — врагу не пожелаешь. Вот и пришлось Никандровичу покрутиться, как белке в колесе. Выдержал все испытания! А потом и технолог объявился — подготовили новенького, Алексея Ивановича Хлопкова.
После смерти главного инженера завода Бориса Петровича Зверева его должность занял Эльский. Люди такого уровня работали допоздна. Бывало, я только добегаю до своего дома — не успеваю еще сбросить обувь, а Владимир Никандрович уже звонит: нужно срочно согласовать тот или иной вопрос. Со временем мы не считались: надо — так надо.
Меня как молодого специалиста поначалу направили на стажировку — институт институтом, а тут дело государственной важности. В цехе работало немало молодых специалистов — девушек, которые приехали из Сталинграда после окончания химико-технологического техникума. Все они были начальниками смен. И эти девочки — им было лет по шестнадцать-семнадцать — управляли производством гексафторида урана! А мы у них учились.
Стажировку я прошел успешно. Меня тоже назначили начальником смены.
Первая технология производства гексафторида урана была «безобразной». Люди толком ничего не знали: что, как?.. Первые реакторы представляли из себя стальную трубу, крепко запаянную с двух сторон. И — никакого перемешивания, хорошего теплоотвода. В этой трубе и проводили первое фторирование урана. Ссыпали туда порцию урана, пускали газ — фтор, и… начиналась реакция. А она — с очень высоким тепловыделением. Дело, по сути, доходило до горения. А если внутри трубы выгорает, то и оболочка ее не остается без внимания: сталь начинает «работать» со фтором. Как результат, изнутри пробивается к свету дыра. Уже реально видно внешнее покраснение трубы. И если не остановить этот процесс, вовремя не приварить стальную заплатку — раскаленный докрасна металл начинает капать. Реактор начинает «плакать» огненными слезами. Тут можно было надышаться такой гадости! И вот на таких реакторах мы делали план…
А затем начались преобразования. Появились свои, доморощенные реакторы по фторированию, они были отличного качества. Их спроектировали заводские специалисты. Претворяли проект в жизнь тоже наши люди.
Кстати, в первое время на Кирово-Чепецком химзаводе гексафторид урана выплавляли. Но это было опасно. Как бы проще вам пояснить… Существовал так называемый отбор проб. Полученный продукт сливали в баллон, холодили, затем скалывали его зубилом, набирали крошку и — в пробник. Качество гексафторида урана анализировали в лаборатории. Но если продукт вырвется из баллона наружу, он может «задушить» большую территорию. Могут погибнуть люди.
Однажды в цехе и случилось подобное: такая была загазованность, что на расстоянии вытянутой руки ничего не было видно — стоял плотный белый с ядовитым запахом туман. Авария произошла из-за того, что плохо захолодили продукт — часть его осталась в жидком состоянии. Продукт начал испаряться. И как вырвется струей в потолок!…
На тот момент нас в цехе было четверо. Жизнь нам спас слесарь (потом ему присвоили звание Героя Социалистического Труда) Анатолий Александрович Казаков. Он делал какую-то работу в коридоре, и как закричит: «Кто там есть — выходите сюда! Выходите сюда!». На его голос мы и вышли. А если бы он не закричал — мы бы не нашли выхода: ничего же не видно. В загазованном цехе долго находиться нельзя. Потом вентиляция очистила цех от газа.
Чтобы больше этого не повторилось, цех перешел на другую технологию. Вместе с Борисом Петровичем Зверевым в ее разработке участвовал и я.
Новая технология — это полностью идея Зверева. Конечный продукт уже получали в виде кристаллов. Новый аппарат получился очень производительным. Продукт собирали в кубовые, а потом и в более объемные баллоны. В цехе работал автопогрузчик. А при первой, «безобразной» технологии баллоны с гексафторидом урана (они были длинные, напоминали «пропан-бутан») рабочие катали ногами. Пнут баллон — он и катится по полу цеха…
В 1953 году меня назначили начальником второго, строящегося цеха по производству гексафторида урана.
Четвертое главное управление Средмаша, к которому относился Кирово-Чепецкий химзавод, поставило перед предприятием задачу удвоить выпуск продукта. Поэтому и потребовались дополнительные производственные мощности.
В декабре 1953 года цех должен был выполнить свой первый план. Все вроде бы шло хорошо. Цех строился. Но в марте умирает Сталин. Объявляют амнистию. А строили цех заключенные — другой рабочей силы не было. И что получилось? Строительство практически встало. По корпусу цеха летали воробьи. Было слышно, как они чирикали.
Все были в шоке. Представьте себе мою озабоченность!
Помню, на железнодорожной станции «Бумкомбинат» скопилась масса освобожденных зэков. С котомками, в телогрейках. Кучкуются, шепчутся, ищут попутчиков в дорогу…
Летом 1953 года цех все-таки пустили. Своя лаборатория, площадка для экспериментов. Отличный цех! Современный! Если бы не построили, то первый «гексафторидный» цех пришлось бы останавливать, переделывать. А на это понадобилось бы время.
Главные объемы продукта, конечно же, выдавал новый цех. Но старый тоже не закрывали — в его продукции (в малых дозах) нуждался один из уральских заводов.
Указом Президиума Верховного Совета СССР от 25 декабря 1959 года «за успехи в развитии общественного животноводства, выполнение соцобязательств по производству и продаже государству мяса в 1959 году в два раза больше по сравнению с 1958 годом, а также за увеличение производства и продажи хлеба и других сельскохозяйственных продуктов» Кировскую область наградили орденом Ленина. В те годы Никита Сергеевич Хрущев выдвинул лозунг: «Догнать и перегнать Америку!». В том числе и в сельском хозяйстве. Жители нашей области постарались, за что и получили орден.
Хрущев лично хотел прибыть в Вятку и вручить награду. Заодно он планировал побывать и в новом цехе по производству гексафторида урана Кирово-Чепецкого химзавода. Ведь мы осуществляли давнюю мечту Никиты Сергеевича: готовили его «кузькину мать», которой он грозился Америке. Ядерное оружие!
Мы ждали приезда Хрущева. В цехе навели марафет — сделали конфетку! Приготовили речи. Капитально обновили дорогу в сторону Кирова — чтобы главе государства было комфортнее к нам добраться. Увы, Никита не приехал. А вот за дорогу народ благодарил нас еще долго.
Начальником нового цеха я был четыре года. Затем Борис Петрович Зверев предложил мне должность технолога всего комплекса по производству гексафторида урана — обоих цехов. «Нужно продвинуть производство фтора. Он стал тормозом в увеличении выпуска гексафторида урана», — сказал мне тогда Зверев. Я согласился перейти технологом — хотел познать производство фтора.
Зверев высоко ценил меня как технолога (могу же я побыть нескромным!). Однажды на рабочем совещании он публично заявил: «Иванов сделал главное и больше всех». Это касалось электролизёров. У нас они были плохие — страдали из-за некачественных графитов. По заданию Зверева я не раз и не два отправлялся в командировки на Челябинский электродный завод. Наша потребность в графитах была небольшая — какая-то кроха, но у нас были свои, особые требования. Переговоры вел с тамошним главным инженером. Он меня понял. Но сказал: «Для вас вашу кроху специально делать не будем — у нас работает конвейер. Но будем отбирать вам с потока согласно вашим требованиям». И нам стали поставлять графиты отличного качества. Производство фтора пошло!
Время летело быстро. Я уже лет пять не работал на производстве по выпуску гексафторида урана — занимался сополимерами (об этом расскажу ниже — тоже было довольно-таки интересно). Но когда среди заводского начальства пошел разговор о том, кого за трудовые достижения в атомной отрасли представить к званию лауреата Государственной премии СССР, Зверев сразу предложил мою кандидатуру. Ему даже пришлось отстаивать меня — были люди, которые начали высказывать претензии в мой адрес. Вероятно, сами хотели претендовать на столь высокое звание. Однако из их затеи ничего не получилось.
Вспомню Бориса Петровича еще по одному поводу — замечательный был человек, умница. Как-то зашел он в цех с черного хода. И говорит мне: «А покажи-ка, как будешь закрывать план месяца, квартала, года». Я провел его по цеху. Все показал и рассказал. И вдруг он заявляет: «Знаешь что, уезжай отсюда». «Почему?» — спросил я с недоумением. Подумал про себя: «Плохо, что ли, работали? Чем Зверев недоволен?». А он мне снова: «Уезжай. Тебе надо отдыхать. Я тебя еще не видел в таком состоянии. Даю тебе неделю — уезжай, погуляй на свежем воздухе». Я не стал отказываться и уехал в отпуск. Получилось, что на рождественские каникулы. Тогда их и в помине не было, а мне повезло…
Когда работаешь в загазованной атмосфере, краснеют уголки губ. Они воспаляются: влияние фтористого водорода. Вот это воспаление и встревожило Зверева, когда он меня увидел.
Несколько лет спустя у меня вновь возникли проблемы со здоровьем — врачи признали сердечную недостаточность. Нужна была операция. И, обращаясь к докторам нашей медсанчасти, Зверев вновь сказал свое веское слово: «Направьте его на операцию в Москву». И меня направили. Операция прошла успешно.
Конечно же, на сердце сказались как вредное производство, так и производственные перегрузки. Тот же Борис Петрович, бывало, вызовет к себе в кабинет: «Надо выполнить дополнительную работу. Будет премия». И мы стараемся! Сил и времени не жалеем! А потом оказывается, что работа-то вовсе не дополнительная, ее уже включили в план, который — хочешь не хочешь — надо выполнить. Иначе пострадает авторитет завода, да и наш Главк будет «гореть» ярким пламенем — ему достанется от руководства страны.
В 1960 году заводу из Главка поступило задание — выпустить огромную массу гексафторида урана. Оказывается, в Сибири сорвалось строительство нового завода по производству гексафторида урана, а план на этот завод уже прикинули. Что оставалось делать? Все громадье планов возложили на Кирово-Чепецкий химзавод. А у нас и мощностей таких нет…
Но где наша не пропадала! Провели реконструкцию на основе новой техники, и работа закипела. Ее было по горло!
Задание Главка мы выполнили. А я сказал себе: «Хватит! Надо искать другое место работы. Я десять лет работал с ураном в самые технологически худшие времена. Здоровье уже не то». Такое вот нелегкое решение я принял после московской операции на сердце.
Зверев направил меня начальником в цех фреонов и фторполимеров. Тематика цеха касалась космоса, авиации, подводных лодок, — всего, где могут применяться сополимерные материалы.
Многие помнят, особенно старшее поколение, такое событие 1975 года, как стыковка космических кораблей — советского «Союза» и американского «Аполлона». Однако предварительно американские специалисты выдвинули нашим одно очень важное условие: «Сделаете несгораемую внутреннюю обшивку корабля — будем стыковаться. Нет — стыковки не будет. В США мы уже добились этого: поработать над обшивкой нас заставила гибель пяти астронавтов».
Меня пригласили в наукоград Королёв Московской области. В центр ракетно-космической отрасли. После нескольких поездок в Королев договорились: Кирово-Чепецкий химзавод производит фторопласт 4МБ; ленинградская компания «Пластполимер» будет заниматься окраской в зеленоватый цвет — он благотворно влияет на человека, пребывающего на борту; одно из киевских предприятий будет выпускать объемную мягкую и несгораемую ткань для бытовой части корабля. (Кстати, все производства уже были налажены, поэтому всё требовалось сделать быстро).
И мы обеспечили стыковку. После этого события я вновь приехал в Королев. «Сегодня встречаем космонавтов, — сообщили мне местные специалисты. — Вот вам пропуск на торжество».
Прямо под открытым небом — народу собралось масса — соединили два грузовика, и получилась импровизированная трибуна. С нее-то и выступали космонавты, делились впечатлениями от стыковки. Я был доволен, что к историческому событию приложили руку и мы, работники Кирово-Чепецкого химзавода.
Я ушел с химзавода (тогда он уже назывался по-новому — Кирово-Чепецкий химкомбинат им. Б. П. Константинова) по собственному желанию. Ушел с должности начальника производственно-технического отдела предприятия.
Я бы еще работал — силы были. Но не сработался с новым начальством: со многим не соглашался, критиковал, спорил. Они начали «двигать» меня к увольнению, и я уволился.
Сейчас пишу воспоминания. С удовольствием работаю на садовом участке — у меня много яблонь. Меня часто навещают дочки, которые живут в Санкт-Петербурге. Меня радуют внуки, уже есть правнучка. Живу один, супруга умерла больше десяти лет назад. По хозяйству мне помогает знакомая женщина, которая нам помогала и при жизни моей жены. Через два года мне стукнет 90 лет. Надо готовиться к юбилею…